Опасная красота. Поцелуи Иуды (СИ) - Юраш Кристина - Страница 52

— Подожди, Кастор! — перебила я, с волнением вглядываясь в фотографии. — Подожди, мне кажется я видела нечто подобное! И совсем недавно!

— Где? — пару мгновений назад расслабленный и спокойный, офицер Трой подобрался, развернув меня к себе, и хорошенько встряхнул. — Ты уверена?

— Я не знаю… — пробормотала я, осознав, что проговорилась и мне действительно придется сказать ему, где я видела книгу — не открутишься.

С одной стороны — промолчать об этом преступление, но вдруг мне все-таки показалось?

— Эти акварельные иллюстрации — они такие подробные и жутковатые… Они бросились мне в глаза и запомнились…

— Моника, где? — повторил он, с силой вдавив пальцы в мои плечи.

— У Касимиро Игнацио, — опустив ресницы, призналась я.

— Это которому ты ложкой в глаз зафигачила? — как ни в чем не бывало поинтересовался Трой.

— Что? — встрепенулась я. — Откуда ты зна…

— А по-твоему, зайчонок, почему ты сейчас стоишь передо мной живая и здоровая, а не валяешься где-нибудь под кустом с перерезанным горлом и выколотыми глазами? — Кастор усмехнулся, вглядываясь в мое лицо. — Неужели ты думаешь, за такое Игнацио не собирался тебе отомстить?

— Почему тогда он передумал? — глупо спросила я, между тем начиная что-то понимать.

— Потому что я сказал ему, что, если он тронет тебя хотя бы пальцем, я ему кишки в глотку запихаю. Я знаю, что произошло в тот вечер и знаю, к кому ты потом поехала. Разумеется, ты молодец и все сделала как надо. Уверен, что Тернер был на седьмом небе… Вот только я в ту ночь башкой об стену бился, зная, что ты с ним… — не отводя жадных глаз, проговорил он, а я молчала, завороженная тем, что открывалось мне в его взгляде. — Ты дура, зайчонок, просто непроходимая дура. Тебе стоило лишь только заикнуться об этом, и я бы в два счета решил все твои проблемы с Брентом и Диофант.

— Считай, что прошу, — вспомнив уроки Эдны Диофант, мягко сказала я и нежно прикоснулась пальцами к его тяжелому подбородку, к чувственным и отчужденным губам. — Я прошу тебя, Кастор, помоги мне…

— Тогда будь готова заплатить за это самую высокую цену, мой маленький, мой любимый зайчонок, — проговорил Трой прямо мне в губы, скользя по ним, но почти не касаясь. — Ты вынудишь Коула Тернера нарушить свой последний обет. Для вампира нет ничего слаще, чем пить кровь своего партнера во время секса. Сделай так, чтобы он укусил и испил тебя. На вампира после долгого воздержания живая кровь действует сильнее наркотика. У него будет передоз, пограничное состояние. Оно длится несколько часов, но не причинит ему никакого вреда. Сразу же после того, как все будет сделано, позвонишь мне. На этом твоя светлая миссия будет окончена.

— Святые небеса… — я зажала рот ладонью, как осиновый лист дрожа в его тяжелых объятиях, от которых было никуда не деться. Это прозвучало слишком жутко даже для Кастора Троя. — Зачем тебе это? Что ты хочешь сделать с ним?

— Что бы я не сделал, ты меня в этом поддержишь. Тебе придется предать Коула Тернера, зайчонок. Стать его персональной Иудой. Предать вероломно, гнусно, грязно и так отвратительно, что он возненавидит тебя на веки вечные так же страстно, как сейчас боготворит.

— Пошел ты к черту… — прошептала я, слезы катились по моим щекам, и он жадно слизывал каждую слезинку. — Я не сделаю этого — гори все огнем, я не пойду на это, клянусь!

— Не клянись, Моника… — Трой обхватил мои бедра и, приподняв, усадил на черную каменную столешницу. Она была холодная, холодная, как могильная плита… — Будешь верна ему — ты потеряешь все. Останься со мной. Останься и мы начнем заново. Рядом со мной ты услышишь ангелов, ты увидишь небо в алмазах, зло уйдет, я утоплю все твои страдания в милосердии, и наша с тобой жизнь станет тихой, нежной и сладкой, как сказка. Зайчонок, ты мне веришь?

Его слова абсолютно не вязались с тем, как грубо он задрал мою юбку, как перехватил и отвел назад запястья, абсолютно не реагируя на мое сопротивление.

Его слова совершенно не вязались с тем, как ненасытно, взасос он целовал мои губы, проталкивая голодный язык в мой рот, как спускался ниже, срывая пуговицы моей кофточки и судорожно опуская лифчик, чтобы всосать обнажившиеся груди и жадно цедить их, оставляя на коже влажный горячий след.

Его слова вообще не вязались с тем, как алчно он смял меня, захватил, подавил, как, отведя в сторону полоску моих трусиков, офицер Трой вбивал в меня свой тугой, твердый член, а я, не в силах сдерживаться, растекалась в такт каждому его движению и стонала громко и гортанно, и этот стон переходил в непотребный, сжигающий мое нутро бесстыжий визг.

Изо всех сил сжимая его бедрами, я принимала его, всей своей сутью принимала его и предавала. Тысячу раз, погибая от животной страсти, я плавилась в пламени низменной похоти и предавала мужчину, которого любила.

Мужчину с ясными глазами, синими и холодными, как Северный Ледовитый океан. Мужчину с влюбленными глазами, за которые я была готова отдать жизнь.

Я предавала его, когда прерывисто шептала в самое ухо Трою: “Еще!”, и он, сатанея, пожирал меня губами и вколачивал свой член в самое мое нутро.

Предавала, когда тёрлась об него, осыпая быстрыми, порхающими поцелуями его торс и опускалась ниже, опускалась слишком низко…

Предавала, когда смотрела в глаза Кастора Троя и видела в них то, чего там не должно было, просто по определению не могло быть и это заводило меня, заставляя насаживаться на него глубже, кричать громче и не отводить взгляда.

Предавала, когда, обнаженная, измученная, обессиленная, засыпала в объятиях Троя, чувствуя в своем лоне его мокрую, густую, горячую влагу и сплетясь с ним в единое, неделимое целое — не вырвать, не искоренить, не исторгнуть…

Но под утро, когда лазоревое, нежно-розовое солнце золотило своим холодным светом крыши и шпили города, я выскользнула из черных простыней, оставив в постели спящего мужчину и, обнаженная, дрожащая, на негнущихся ногах подступила к стеклянной стене.

И тогда десятки прикреплённых к ней листов, листочков и фотографий сложились в узор, в пугающую сложную схему, в чудовищный, адский план, тогда я поняла.

Поняла, что схемы на самом деле две — одна накладывалась на другую и вела совершенно к другим выводам, к иному сценарию, не имеющему ничего общего с правдой, но с изощренной правдоподобностью вселяющему доверие.

Выжранные органы… Свечи используются в религиозных обрядах… Психоз… Срыв… Нарушение обета…

Он не искал убийцу. Он подводил. Все улики, все экспертизы, все анализы, все заметки на полях — вело только лишь к одному…

К тому, чтобы назвать жестоким маньяком Его Высокопреосвященство, кардинала Коула Тернера…

ГЛАВА 24

Обручение

Он был самым мужественным и непреклонным.

Самым несгибаемым и брутальным.

Самым блестящим и великолепным.

Он был, как солнце…

Нет, он был, как божество!

Лишь только от одной мысли о нем у нее, Анежки Гурович, сердце замирало, а затем начинало биться в учащенном темпе. Когда она видела его, ноги подкашивались, а воздуха не хватало — и все вокруг отодвигалось на задний план, становилось лишь фоном.

Лишь только он был в круге света, как будто под прожекторами. Лишь только он один имел значение.

Иногда ей даже казалось, что это не прожекторы, а нимб у него над головой.

Для нее Коул Тернер действительно был святым — эталоном мужественности, недостижимым идеалом, пределом ее мечтаний.

На самом деле ей всегда хватало того, чтобы просто находиться рядом с ним и тихо, беззаветно любить его.

Чтобы видеть кардинала каждый божий день, чтобы иногда невзначай, как будто случайно, касаться его руки или плеча. Чтобы хранить и лелеять его фиолетовую шелковую столу, которую он однажды позабыл на аналое, и которую Анежка, содрогаясь от восхищения, припрятала и носила у себя на груди. Чтобы быть ему полезной, предугадывать каждое его желание и изредка, замирая в самозабвении, слышать его сдержанное «Спасибо, сестра Гурович».