Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита
(Житие, письма, духовные поучения) - Гефсиманский Варнава - Страница 37

И старец исполнил свое намерение: сам отслужил позднюю обедню и в тот же день уехал в Петербург…

Перед отъездом он вошел в Иверский собор, чтобы (в последний раз!) помолиться здесь перед образом Царицы Небесной и вручить Ей свою обитель, затем преподать сестрам христианское прощение и последнее в жизни сей благословение.

Помолившись в святом алтаре и приложившись к иконе Божией Матери, старец в епитрахили стал на амвоне, чтобы прочесть разрешительную молитву, как он совершал это ежегодно перед наступлением Великого поста. Все склонились к церковному помосту, склонился и сам старец, а молитву прочел и сделал отпуст вместо него отец Иоанн — духовник обители. Началось прощание батюшки со своими чадами, прощание последнее — навеки!

Благословляя каждую подходившую сестру, старец неспешно, истово осенял ее крестным знамением, а иных удостоил при этом и слова своей отеческой ласки. А певчие тихо пели его любимые «На реках Вавилонских…» и «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче».

Преподав всем благословение, отец Варнава из храма прошел к Святым вратам, сверх обыкновения своего, миновав Успенскую церковь и не простившись со своей матушкой (не побывал у нее на могилке), как он делал всегда. Окруженный своими «детками», батюшка горячо молился в Святых вратах пред иконой Вратарницы за свою обитель… А затем, с последними звуками многолетия, «кормильчик» сел в сани, чтобы оставить свою обитель навсегда…

В Петербурге старец с раннего утра, часов с 6–7, и до глубокой ночи ездил по городу, посещая своих духовных детей и проводя в квартире каждой семьи не более десяти-пятнадцати минут. «В большой деревне (так называл батюшка Петербург) народ все хороший, добрый. Любят там меня; да ведь и я их очень люблю», — не раз говаривал он. И действительно, по рассказам самих петербуржцев, старец всегда был для них желанным гостем. Как и всегда, заранее оповещенные батюшкиным келейником о дне приезда старца все его почитатели уже были к тому времени в сборе и готовились принять дорогого гостя.

С вокзала старец прямо проехал к Ш-вым, где он обычно останавливался и откуда выезжал к своим почитателям. Как истинный утешитель он везде и всегда излучал радость, умиротворение. «Радостный, приветливый, войдет, бывало, он в дом, — рассказывает его келейник, — и все вокруг него, от малого и до старого, бывали радостными, счастливыми. Даже малютки-дети и те охотно окружали его, иногда неожиданно для старших вступали с ним в беседу». Так, однажды маленькая трехлетняя девочка, очень любившая старца и привыкшая к его посещениям, заметив, что батюшка в тот раз был без наперсного креста, запросто спросила его, почему он без крестика. И старец, как бы извиняясь в своей оплошности, сказал малютке: «Ах, белый ангел, вот уже теперь всегда буду приезжать к тебе с крестиком!» Так, переходя из дома в дом, поднимаясь с лестницы на лестницу, труженик Божий целых два дня посвятил своим любимым «деткам», встречаясь с ними в последний раз, благодаря за их любовь, за благодеяния обители Иверской и прося их не оставлять ее впредь своею помощью.

По приезде из Петербурга в Москву 9 февраля (за неделю до смерти) отец Варнава почувствовал еще большую слабость. «С Николаевского вокзала, — вспоминает встречавший старца г. К-в, — мы поехали с ним на подворье Иверского монастыря. Батюшка до того был слаб, что не мог уже сидеть прямо и всю дорогу валился то на одну сторону, то на другую, так что до боли оттянул мне руку. На подворье мы вместе обедали, и батюшка был весел, много говорил и всех нас утешал».

Стремление казаться здоровым было вызвано тем, что на подворье из Иверского монастыря специально, чтобы узнать о его самочувствии, приехала монахиня.

— А то ведь монашки скорбеть будут! — говорил батюшка.

В тот же день отец Варнава благословил монахиню ехать обратно в обитель. Ослушания не допускалось. Старец старался оберегать покой сестер.

Наступил понедельник первой седмицы Великого поста. Прежде батюшка ежедневно, с утра до глубокой ночи, был занят приемом исповедников и потому никуда не отлучался из своей обители. Но теперь он вынужденно оказался на подворье. Он был как-то необычайно молчалив, сосредоточен и на тревожные расспросы сестер, живущих здесь же, кратко ответил, что приехал к главному доктору. Обойдя в каком-то самоуглублении все комнаты: помещение для сестер, кабинет, залу, прихожую и кухню, — старец остановился у стола и тихо, как бы про себя, сказал: «Как-никак отдохнуть мне надо!» На вопрос монахини, благословит ли ее батюшка приехать к нему поговеть, он вздохнул и так же тихо ответил: «Приезжай». Затем старец в сопровождении одного из своих духовных детей, которого он всегда звал своим «келейником», поехал к доктору. Тот прописал ему лечение электричеством и капли для глаз, выписал новые очки. Прежде чем отправиться в Сергиев Посад, старец посетил в Москве одного своего преданного духовного сына г. Т-ва, к его великой радости, очень удивленного необычным временем появления дорогого гостя. Как бы отвечая на мысли г. Т-ва, старец при входе в его дом сказал: «Вот, сынок, с лишком пятьдесят лет прожил я в обители, и в первый раз пришлось мне выехать в Чистый понедельник. Был у доктора, а вот и очки новые. Теперь, сынок, я лучше стал видеть».

На предложение чего-нибудь покушать, так как был уже второй час дня, старец изъявил согласие «хлебнуть чего-нибудь горяченького, хотя пятьдесят лет в этот день не вкушал ничего горячего». Съев не более пяти ложек, как говорил потом г. Т-в, он перекрестился и поблагодарил за угощение.

В шесть часов вечера отец Варнава был уже в Сергиевом Посаде и по дороге в «Пещеры» заехал навестить безнадежно больную г-жу Е. С. Кроткову, начальницу Дома призрения. Напутствованная Святыми Тайнами, преподанными ей тогда же старцем, мирно отошла ко Господу «редкая, незаменимая Елизавета», как отозвался о ней батюшка. Об этом отец Варнава сообщил письмом в Иверский монастырь. Письмо это было получено в четверг, 16 февраля, то есть накануне кончины старца. Написанное отцом Варнавой собственноручно, оно являет собою свидетельство его стараний доставить утешение и успокоение своим «дочкам»: возможность самому писать должна была, по его мысли, быть для них успокоительным признаком. Но чрезвычайно неровный почерк, неразборчивость и неправильность слов говорят лишь о том, что и зрение его было совсем слабо, и рука с трудом владела пером. Вот это последнее его письмо: «Елизата <Елизавета>[42] Кроткова померла 8 часов вечера понедельник, хороним в богадельне <Доме призрения> под церковью. Мне теперь здорье <здоровье> слава Богу, купил я себе очки, теперь вижу хорошо…»

Вторник первой седмицы отец Варнава провел в своих обычных занятиях: в молитве, исповедовал богомольцев, присутствовал на панихиде по новопреставленной Елизавете, отпевание и погребение которой было назначено на четверг, 16 февраля.

В среду старца посетил преосвященный Трифон (Туркестанов), епископ Дмитровский, викарий Московский[43], прибывший на погребение госпожи Е. С. Кротковой. Несмотря на свою болезнь, старец не уклонился от участия в продолжительном архиерейском служении и совершил последнюю литургию совместно с преосвященным Трифоном перед погребением почившей. Во время литургии отец Варнава обратился к Кириллу, одному из своих учеников, келейнику из мирян, всегда сопровождавшему его в путешествиях, и, слегка ударяя его по плечу, тихо сказал ему: «Не выходи из алтаря до окончания святой литургии — на памяти будет…» После погребения тотчас же батюшка отбыл в свою обитель и дорогой говорил: «Ну, Кирилл, счастлив ты! Больше такой службы уже не увидишь». В скиту старец сказал встречавшему его келейнику отцу Порфирию: «Сожалею, что ты не приехал к обедне; такая была обедня в моей жизни, что ты век бы ее помнил». Через некоторое время добавил: «Хоть и торжественное это было служение в богадельне, а вот у вас в воскресенье будет еще торжественнее: пар десять вас выйдет тогда!» — «Батюшка, — заметил ему один иеродиакон, — да ведь это будет день Православия, а у нас его не справляют так уж особенно торжественно!» — «Ну вот, посмотри, сынок, помянешь ты тогда меня», — весело повторил старец и принялся за разборку корреспонденции. Келейник и секретарь о. Е. помогали ему, распечатывая и прочитывая письма и телеграммы. «Вскрыл я, — вспоминает о. Е., — телеграмму с Выксы, из Иверского, говорю батюшке, что сестры тревожатся за него и просят сообщить о своем здоровье. А батюшка, как бы не расслышав или не поняв меня, спрашивает: „А что же они тревожатся?..“ Я повторил ему, что они просят написать им о его здоровье, затем спрашиваю: „Что благословите им написать?“ — „Напиши им, — вставая, ответил старец, — что отец Варнава умер“».