Гондола-призрак - Родари Джани - Страница 5

— Я припас для тебя сюрприз, господин мой! — торопливо продолжал Арлекин.

— Вот и славно, — ответил Али. — Я очень люблю сюрпризы. И тоже припас для тебя кое-что. Знай же, что я продам тебя на невольничьем рынке в Багдаде. Сдается мне, я выручу за тебя хороший бакшиш. Взять его! — приказал он пиратам.

— Ваш-сиясь, — верещал Арлекин, извиваясь ужом в крепких пиратских руках. — Ваш-сиясь, уверяю вас, это судебная ошибка! Я ничего плохого не делал! У меня для вас новости о сыне сиятельнейшего халифа!

Бадалук схватил Арлекина за глотку и хорошенько встряхнул.

— Выкладывай все, что знаешь! Но смотри мне: соврешь — нос отрежу!

— В этом нет нужды, ваш-сиясь.

— Рассказывай же! Почему Панталоне не явился? Его предприятие сорвалось? Что вообще произошло?

— Ваш-сиясь, на все ваши вопросы у меня припасен единый ответ: царевич Мустафа находится здесь, на борту этого самого судна. Я сотню раз рисковал головой, чтобы его спасти, и готов рисковать еще хоть сотню раз, чтобы заслужить ваше благоволение.

— Коли ты не врешь, так будешь вознагражден как должно. Но довольно болтать. Где он? Где сын халифа?

Через несколько минут из трюма «Святого Марка» на верхнюю палубу поднялась маленькая процессия. Во главе ее шествовали Арлекин и Линдоро. Первый — с гордым видом, второй — с трясущимися от страха коленками. За ними четверо пиратов несли уже знакомый нам огромный сундук, который они стукнули об настил палубы перед Али Бадалуком.

— Что это еще за тайны? — закричал командир «Султановой бороды», в ярости притопнув ногой.

Арлекин вместо ответа медленно вытащил из кармана ключи, показал их всем окружающим, осторожно вставил в замочную скважину, не торопясь повернул и с торжествующим видом откинул крышку.

Из глубины его послышался глубокий и протяжный зевок. Потом показались две руки, вытянувшиеся на всю свою длину. Затем — голова, туловище, обряженное в полосатую робу заключенного. Наконец пленник одним прыжком выскочил из сундука, огляделся по сторонам, несколько раз потянулся, чтобы вернуть гибкость членам, подошел к Хлебожую (который, даже будучи связанным, ухитрялся жевать булку) и сказал ему с характерным южным выговором:

— Малой, дай и мне палянички пожувать!

— И это, по-вашему, сын халифа багдадского??? — заметил Али Бадалук.

Ошеломленный Арлекин дернул своего недавнего узника за руку с такой силой, словно хотел оторвать.

— Ты кто таков? Откуда взялся?

— Я-то кто таков? — отвечал странный незнакомец. — А как ты себе думаешь? Я Пульчинелла, к твоим услугам! Пульчинелла, сын Пульчинеллы, неаполитанец от макушки до пяток и в обраток[26].

Раздался глухой стук. Это Арлекин упал на палубу без чувств.

Али Бадалуку разбираться было недосуг, и он просто скомандовал своим людям:

— Покончим с этим одним махом. Достаньте-ка свои ятаганы[27] и отрубите им головы, всем четверым.

— Почтеннейший капитан, — раздался голос Омара Бакука, столь сладкий, что всем показалось, будто в воздухе пахнуло медом, — а что если, прежде чем рубить голову Пульчинелле, выслушать его историю? Может быть, он предоставит нам, наконец, столь необходимые сведения. А если он начнет завираться, сабля сразу остановит поток его лживых речей.

— Ты говоришь, как Коран, — заметил Бадалук своему астрологу. Потом добавил: — Эй, ты! У тебя две минуты, чтобы объяснить нам, кто ты и как ты попал в сундук.

Эти слова, разумеется, были обращены к Пульчинелле. Тот не заставил повторять приглашение дважды и немедленно начал:

— Дамы и господа!..

Но был сразу же прерван Бадалуком:

— Э-э-э, давай-ка без вступлений. Переходи к сути.

— Как вам будет угодно-с, — ничуть не смутился Пульчинелла и, как ни в чем не бывало, продолжил, уснащая свою речь характерными для неаполитанцев старомодными словечками. — Так вот, повторяю, зовут меня Пульчинеллой, и родился я в Неаполе, вот уже двадцать пять годочков тому назад. Отец мой был богатым попрошайкой, и не просто «богатым», а самым богатым попрошайкой в Неаполе, поскольку он один обладал привилегией просить милостыню перед королевским дворцом[28]. Я очень им гордился и поэтому, едва войдя в сознательный возраст, задался целью распространить оное процветающее предприятие и внутрь царских покоев. По каковой причине на шестнадцатом году и был схвачен в хоромах великого канцлера за собиранием милостыни в виде золотых часов. Под тем предлогом, что в горнице в этот момент не было не только самого господина канцлера, но и вообще ни одной живой души, я был обвинен в обыкновеннейшем воровстве. Какая ужасная несправедливость! Ведь я собирался даже послать ему записочку со своими искренними благодарностями, подписанную по всем правилам! Но, увы, мне недостало на то времени, поскольку я был немедленно препровожден в тюрьму, в стенах которой в течение нескольких лет кряду мог предаваться размышлениям, причем компанию в этом утешительном занятии мне составляли ученая мышь да несколько пауков…

— Если твоя история не закончится через минуту, — рявкнул Бадалук, — нечем тебе больше будет размышлять! Мне дела нет до твоей биографии! Рассказывай, что знаешь про сына багдадского халифа!

— Человек редких достоинств, — без запинки подхватил Пульчинелла и отвесил поклон, как будто тот, о ком он говорил, стоял перед ним. — Истинно благородная душа. Я имел честь знавать его десять месяцев или около того в тюрьме Пьомби. Для меня это была уже восемьдесят пятая отсидка, а вот для его высочества — самая первая. И вот что я вам скажу, господа мои: ни разу за все мои тюремные университеты не попадался мне сокамерник столь любезный и чувствительный. Поверите ли, однажды его высочество никак не мог уснуть, потому что в подвале Пьомби плотник по небрежности не заколотил до конца гвоздь в лавку! Этот гвоздь торчал точно под его тюфяком, но ведь шестью этажами ниже!

— И чем же дело кончилось? — тревожно спросил Хлебожуй.

— Как бы вы думали? Его высочество умолил надзирателя отправиться в подвал и заколотить проклятый гвоздь, и только после этого уснул спокойно!

— Ты будешь, наконец, рассказывать толком или нет?!

— Фу ты, ну ты, какой сварливый! Обед сегодня, что ли, повар переперчил? Заканчиваю сию секунду! Как вам известно, синьор Панталоне подкупил тюремщика и спланировал побег сына халифа. План был таков: в рождественскую ночь тюремщик открывает камеру, беглец выскальзывает из нее, спускается в коридор третьего этажа, выводящий на Мост Вздохов, и выпрыгивает из окошка в канал, где его уже поджидает гондола. И план был полностью выполнен!

— Но где же в таком случае сын халифа?

— Ну и туги же вы на ухо, Везувием[29] клянусь! В тюрьме, где же еще!

— Но почему, во имя Магомета?

— Потому что он слишком хорошо воспитан, как я уже тщился вам растолковать. Прежде чем сбежать, он непременно хотел отдать визит коменданту Пьомби и поблагодарить его за гостеприимство. Вотще пытались мы убедить его, что последствия у подобной учтивости будут самые печальные. Он стоял на своем. «Я не могу уйти из дома, не попрощавшись с хозяином. Так поступают мужланы, а я благородный человек и останусь им при любых обстоятельствах». Так и сказал! После чего мне ничего не оставалось, как поинтересоваться, не возражает ли он, если я сбегу вместо него: я известен своей невоспитанностью и не обязан раскланиваться с начальством. Он любезно согласился, а тюремщик ничего не заметил. Так что я без помех выбрался на Мост Вздохов, открыл окошко и был таков. Внизу меня поджидала гондола, а в ней — листок с указаниями, куда плыть. Из осторожности я не стал забираться в гондолу, а поплыл рядом с ней, держась за борт как за спасательный круг. Но вдруг силы меня оставили. К тому же я, к ужасу своему, услышал, что меня кто-то преследует. И тут я лишился чувств. А когда пришел в себя, то почувствовал, что заперт в ящике до того узком и темном, что решил поначалу, будто я в гробу. Но постепенно сообразил, что ящик этот все-таки отличается фасончиком и его погружают на корабль. Тогда я уснул спокойно. И проснулся от пушечной пальбы. Но как я погляжу, морское сражение не принесло никому особого ущерба. Надеюсь, то же можно будет сказать и о моей истории, которая здесь кончается.