Феникс сапиенс (СИ) - Штерн Борис Гедальевич - Страница 19

Минуту молчания нарушил шумный вихрь из двух малышек и Ушки – визги, хохот, рычание. Покрутился около Мамаши с Землеведом, двинулся дальше и исчез за углом стены.

Землевед улыбнулся, и вздохнул:

– Знаешь, Мамаша, скоро ведь вам всем рожать. Не так, чтоб совсем скоро, но лучше подумать заранее. Научи меня принимать роды, хотя бы на словах объясни… Вдруг вы все одновременно… Нельзя, чтобы кто-то умер, – нас слишком мало. Особенно нельзя, чтобы ты…

– Объясню. Дело нехитрое, но твои руки не для того выращены – не мужское это дело. Попробуем рожать по очереди. Однако не только нам рожать. Посмотри внимательней на Ушку – живот как бревно и соски уже чуть набухли. Когда пришла, была стройней. Она будет первой.

– Вот Весельке с Прыгулькой радости будет!

Вокруг обнявшихся Землеведа с Мамашей сновали Камнебой, Остроглаз, Красотка и Запевала, споря, кому с какой стороны строить дом. Так бы и спорили, но тут прибежал запыхавшийся Приемыш:

– Пошли, покажу. Неподалеку, вон там, около разрушенной стены, лежит интересная плита – ровная из розового камня. На ней высечены знаки. Много знаков!

– Хороший камень, – сказал Камнебой. – Розовый, зернистый – у нас на родине нет такого. Только лишайником зарос. Пожалуй, и ворочать можно, если хорошие крепкие дубины подыскать.

– Давайте поставим эту плиту перед нашими жилищами, почистим и обратим ее в сторону воды, – предложил Землевед. Мы не знаем, что означают эти знаки, наверняка ничего плохого, а скорее всего, что-то хорошее. Наверняка их понимают духи тех древних предков, которые когда-то здесь жили. Может быть, они до сих пор витают здесь над водой – пусть видят у нас понятные им знаки как сигнал дружбы.

Все четверо мужчин с помощью ваг полдня, кряхтя и запевая, двигали плиту на предназначенное место перед намеченными жилищами, к вечеру водрузили вертикально, укрепили и отдраили каменными и деревянными скребками. И обращенная к морю надпись на гранитной плите возвестила о новом поселении:

ΑΛEΞAΝDΡΙA

ALEXANDRIA

الإسكندرية‎

Сэнк, хорошо известный в узких кругах географ, пришел домой, ни слова не говоря сел за длинный стол, уперся локтями – ладони к вискам, мизинцы на лоб – и застыл в тяжелом молчании…

– Что в скатерть уставился? – спросила жена. – Заявку прокатили?

– Скорее не прокатили, а замотали. Один восторженный отзыв, один умеренно-позитивный, еще один умеренно-скептический. Полупроходной вариант. Добрые люди рассказали в лицах, что происходило на заседании Совета. Дескать, мы гляциологи, а не археологи. Проект экспедиции интересный, но не по нашей части. Пусть, дескать, обращается к археологам.

– А археологи небось скажут, что не их дело копаться во льду, пусть гляциологи копаются.

– Даже не так. Скажут: у нас в планах необозримые поля раскопок в благословенных теплых краях, где зарыты килотонны артефактов. Зачем нам копаться в холодном мокром льду в северной пустыне?

– И что делать думаешь? В Атлантическое географическое общество постучаться?

– Мана, ну подумай, зачем им я? Если атлантийцы проникнутся идеей, они и сами все сделают. Ну, может быть, возьмут в экспедицию для приличия.

– Объясни-ка свою идею еще раз. Я в общих чертах представляю, но и только.

– Где там Стим? Пусть тоже послушает.

– Сидит, говорит, что уроки учит. Врет небось, в прошлый раз заглянула – задачи первого курса решает.

– Стим, иди сюда и захвати из шкафа Римскую карту. Она на верхней полке над книгами в сложенном виде.

– Почему ее называют Римской картой? – спросила Мана. – Ведь это древняя карта мира.

– Карта когда-то украшала стену Римского аэропорта. Как утверждают археологи, на нее что-то проецировалось, вероятно, локации самолетов, летящих по миру. Это гигантская мозаика 50 на 25 метров, выполненная из цветной керамической плитки, выпиленной по контурам побережий, очертаниям рек, лесов и так далее. И, что крайне важно, на ней обозначено положение древних городов с названиями. Помпезная и действительно качественная карта, способная прославить аэропорт. Карте повезло, точнее не ей, а нам. Здание аэропорта заваливалось медленно и плавно, картой внутрь, хоть мозаика и раскололась на крупные куски, ее удалось легко и без потерь восстановить. Без нее мы бы мало что знали о Земле 16-тысячелетней давности. Как прикажешь реконструировать карту того времени, если те города под землей, север подо льдом, а равнинные реки прорыли новые глубокие русла? Это великая карта! Подледные города, очертания берегов, доледниковые моря, названия всех крупных городов, границы стран. Без этой карты нынешние археологи сосали бы локоть, а я бы никогда не додумался до того, что сейчас расскажу. И ведь делали эту карту не для великих целей, а так, в порядке рекламы аэропорта в стиле ретро.

– А когда эту карту сделали?

– 2156 год. За 70 лет до краха.

– А как удалось с такой точностью определить дату создания? Ты же сам говорил, что никакие методы, кроме древесных колец, не дают точности лучше века.

– Дата создания указана в правом нижнем углу карты… Принес, спасибо, разворачивай, клади на стол. Вот древний Санкт-Петербург. Примерно так в наши дни идет ледник. Стим, принеси еще современную карту. Ага, спасибо. Вот здесь сейчас конец ледника, а тут когда-то был Новгород. Так вот, ледник промерили вдоль и поперек, я сам там ввинтил в лед десятки реперов. Измерили скорость, направление движения. Дальше надо считать, экстраполировать в прошлое. Чем я и занимался до посинения последние четыре года.

– До посинения… Знал бы ты, насколько буквально выразился! Хоть иногда глядишь на себя в зеркало?

– Да причем тут зеркало! Прямо сегодня на языке этого ледника восточней бывшего Новгорода оттаивает город Санкт-Петербург! Вот что я насчитал и наэкстраполировал! А ты – зеркало!

– Как, прямо город как есть? Папа, не может быть! – возразил Стим.

– Конечно, не может. Обломки города, его артефакты. Утварь, остатки машин, медь, нержавейка, алюминий. Даже сталь. И даже, рискну предположить, читабельные книги. Как раз сейчас, судя по настоящей и прошлой динамике ледника, все это должно быть там! Потом это все сгниет и сгинет под наносами. А вы понимаете, что лед – прекрасный консервант? Вы понимаете, что Санкт-Петербург замерз мгновенно по геологическим меркам – через две сотни лет после того, как произошел весь этот крах! Значит, все, что там есть, подвергалось коррозии и гниению почти в сто раз меньше, чем в теплых краях, столь любимых археологами.

– А как узнали, что через две сотни лет?

– Бурили, бурили и нашли годовые слои льда где-то 2400-х годов по прошлому летоисчислению. Эти слои – как древесные кольца. К сожалению, не мы бурили – атлантийцы.

– Папа, надо ехать!

– Конечно, надо! Еще как надо. Сколько можно просиживать штаны в институте?! Север ведь – сказка, красота, чистейшая кристальная красота! Я видел Север, но не ощутил его всей душой: то самолет, то мотосани, то компрессор с дрелью, и железяки-железяки в глазах… А там такое! Там вовсе не ледяная пустыня – там вслед за отступающим ледником наступает трава, мох, за ними березы и ели, весной прямо среди сверкающего снега на проталинах распускаются цветы. Да что там, не только за отступающим ледником – на самом леднике на моренах растут карликовые березы и всякие лютики! А запах?! Я не знаю, как его описать, но этот запах берет за душу и вышибает слезу. Сколько можно тут, у теплого моря, небо коптить, когда там такой Север и оттаивающие артефакты! Ведь сейчас там никого, вообще никого, кроме песцов, оленей и прочей милой фауны. Совсем не то, что на Североамериканском щите и на Балтийском языке, где работают по три экспедиции. Там пустота и чистота ждут нас!

– Сэнк, чувствую, ты и меня сейчас завербуешь. А что, не отпускать же тебя одного. Поеду, хоть что говори, поеду!