Феникс сапиенс (СИ) - Штерн Борис Гедальевич - Страница 44

– Примерно так. Тут еще надо добавить, что самое опасное – повреждения иммунной системы. Особенно всяческие иммунодефициты – при хорошем медицинском обслуживании и прочих благах цивилизации они не проявляются или компенсируются лечением. Получается, что по дефектным генам иммунитета вообще нет никакого отбора.

– Что же это значит? Долой медицину, да здравствует естественный отбор?! Назад в пещеры, в джунгли, в саванну?

– Кола, кончай паясничать, – вмешался Сэнк, – лучше подумай как следует. Все вышесказанное предстоит расхлебывать нашим потомкам. А не расхлебают – будет новый Большой Охряст, может быть, последний. Тут вот какая незадача: каждый человек достоин полноценной жизни, даже если он несет поломанные гены. Никто не вправе запрещать ему иметь детей. Иначе – полицейский террор, подавление личности. С другой стороны, народы вправе защищаться от вырождения. И что предложите?

– Культуру, мой друг, культуру и нравственный закон внутри нас, как написано в одной из древних книг, – ответила Мана. – Вот единственное, что работает, когда наступает сплошная незадача. От медицины здесь требуется анализ на поломанные гены. Как я понимаю, еще в начале XXI века у них был возможен такой анализ. У нас скоро будет, правда, Лема? Так вот, единственное, что потребуется от общества: прочесть геном каждого и сообщить ему результат. И если он плох – все решается в меру собственного нравственного закона: рожать своих или растить детей с чужими генами.

– Мне кажется, прошлая цивилизация больше уповала на некий внешний нравственный закон, который быстро протух, задавил культуру и превратился в посмешище, – сказал Сэнк. – По крайней мере, это сквозит в книгах XXI века. А что там происходило, когда наступил Темный век, одним ялдобродам известно. Судя по результатам, ничего хорошего.

– Мама, – вступил Инзор, – ты совершенно правильно говоришь про нравственный закон, но он ненадежен. Всегда найдется тот, для кого собственные гены дороже здоровья будущих поколений.

– Инзор, мама права, – вмешался Стим, – зачем тебе стопроцентная надежность? Тут же простейший линейный дифур работает: достаточно, чтобы каждый носитель дефектного гена передавал его в среднем меньше, чем одному потомку, и все эти гены экспоненциально вымрут. Так что внутренний нравственный закон рулит!

– Да ну тебя! Ты любого собеседника прихлопнешь своими дифурами как муху. Налей-ка лучше пятьдесят граммов вон того.

На лекции собралось человек триста – больше, чем могло рассесться по креслам. Улыбчивая публика – от зеленых студентов до стариков младшего возраста. Машинисты, старьевщики и звонари расселись в произвольном порядке, лишь кое-где скучившись в небольшие группы, так что зал был равномерно пестрым. Только теперь Сэнк заметил, что у всех на одежде нашиты профессиональные эмблемы: у машинистов на жилетках – шестеренка, у старьевщиков на свитерах – раскрытая книга, у звонарей – колокол на звоннице – видимо, тот самый, что висел у входа на пирс.

Ал открыл конференцию дежурными приветствиями, вкратце рассказал про знаменитую экспедицию, представил каждого из ее членов и передал слово представителю звонарей Лансу Харонгу, объявив тему доклада: Подледный Санкт-Петербург. Последние результаты акустического зондирования.

– Двадцать лет назад в славные времена «Петербурга» Сэнк со товарищи уже пользовались эхолокацией: излучатель, микрофон – если неподалеку во льду есть крупный предмет, с таким нехитрым оборудованием можно определить, где и на какой глубине он находится. Глубина определяется задержкой эха, положение – поворотами излучателя. Все просто, надежно, но весьма приблизительно. Летучие мыши с помощью той же эхолокации видят гораздо лучше. А если мы будем использовать много излучателей звука, да еще сфазированных, и много микрофонов? Мы получим метод акустической томографии (Ланс показал и прокомментировал несколько слайдов, объясняющих метод). А если мы вместо звуковых волн будем использовать длинные электромагнитные, то получим электротомографию, которая покажет нам все металлические предметы.

Но не все так просто: чтобы получить картину того, что находится подо льдом по откликам приемников, надо решить сложную математическую задачу. Во времена «Петербурга» задача была не по зубам тогдашней технике, а теперь у нас есть мощные компьютеры, решающие ее за минуты и выдающие подробные трехмерные карты. И мы прозрели!

Перед вами карта небольшого участка ледника в четырех километрах отсюда к северу. Глубина ледника здесь около двух сотен метров. Все, что изображено на карте, находится в толще льда. Черным изображены металлические артефакты, серым – железобетон, голубым – каменные объекты, зеленым – материал, поглощающий звук: чаще всего это облака мусора, иногда – древесина. Карта получена методом радио- и акустической томографии. И в том, и в другом случае работали сотни фазированных излучателей и приемников, расположенных на поверхности льда.

Что мы видим на карте? Вот это жирное черное длинное – баржа на глубине около ста пятидесяти метров. Через пятнадцать лет она выйдет на поверхность. Судя по распределению других артефактов, она прибыла сюда не с моря, а с реки, протекавшей через город. Интересно, что баржа оказалась на пятьдесят метров выше придонной морены, состоящей в основном из железобетона с примесью автомобилей, показанных мигающими точками. Вот эта кучка черных прямоугольников – железнодорожные цистерны. Это аморфное зеленоватое облако – мусорная свалка, поднятая над подстилающим грунтом восходящим течением льда – поток льда надвигается на застрявший слой, поднимаясь вверх. Эти восходящие течения помогают нам – они распределяют артефакты по глубине, иначе все они сгрудились бы в виде плотной придонной морены. Вот эти серые обломки – железобетон, поднятый на семьдесят метров над ложем, – видимо, остатки жилого дома. Они выйдут на свет раньше баржи – лет через десять.

А вот не менее примечательная карта участка, примыкающего к Железной долине с запада. Эти побитые мотыльки на ней – пассажирские самолеты. Через пять лет вытаят сами и войдут в состав Железной долины. Там уже есть довольно много оттаявших самолетов, видимо, из того же аэропорта.

Ланс показал и прокомментировал еще несколько карт и деталей – секция металлического моста с ажурной несущей аркой, вертикально вмороженный танк, нацелившийся в небо сквозь толщу льда, огромный каркас высотного здания, похожий на мочалку из плода луфы, перегнутую пополам сокрушающей силой ледника.

– Действительно, можно сказать, мы прозрели. Знаем, где что вырубать зимой, где ждать прибытия артефактов «самоходом» очередным летом. Конечно, мы пока прозвонили только самые заманчивые участки из сотен квадратных километров, по которым рассеяны остатки замечательного города. Нас ждут десятилетия работы – там еще столько интересного и неожиданного вдобавок к многочисленным открытиям, которые уже сделаны, про которые расскажут следующие докладчики!

– Скажите, а почему свалки поехали с ледником, а не остались на месте как часть подстилающего грунта?

– Хороший вопрос, но он скорее к Сэнку. Не прокомментируешь?

– Действительно, хороший вопрос, и на него нет однозначного ответа. Где-то свалки поехали, где-то остались, где-то поехали их верхние слои. Все зависит от того, где граница промерзания.

– Железная долина – вроде бы представляет порт и промзону. А как там же оказались самолеты?

– Боюсь, что это опять вопрос к Сэнку.

– Да. У нас есть карта Петербурга середины XXI века. Аэропорт был расположен к югу от порта и главной промзоны. Поскольку ледник тек на юго-восток, самолеты оказались чуть справа по ходу ледника от Железной долины.

– Ну раз все вопросы к Сэнку, которому еще предстоит выступать, давайте перейдем к следующему докладу, – предложил Ал. – Как раз речь зашла о самолетах. Итак, Аскел Таурман расскажет про транспорт Темного века.

– Начнем с красивых картинок. Слева – фотография остатков транспорта, справа – реконструкция.