Путешествие Голубой Стрелы
(Сказка. Стихи) - Родари Джани - Страница 10

Сидящий Пилот рассказал, что его аэроплан тоже детская игрушка, и в нескольких словах сообщил Памятнику о своих делах и о Голубой Стреле.

— Очень интересно, — ответил Памятник, внимательно выслушав рассказ. — Я тоже люблю детей. В хорошую погоду они всегда прибегают поиграть около моего коня. А сейчас выпал снег, и они оставили меня одного. Но это вполне естественно, и я не обижаюсь. Правда, один из них частенько навещает меня и сейчас, хотя я не могу поручиться, что он приходит именно ко мне. У этого мальчугана каштановые волосы, и чуб спускается ему на самые глаза. Он приходит, садится на ступеньки и долго думает о чем-то. Потом уходит. Мне кажется, что он чем-то очень расстроен.

— Если бы его звали Франческо, — вздохнул Сидящий Пилот, — он мог бы оказаться нашим другом. Что вы об этом думаете?

— К сожалению, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь произносил его имя. Вообще-то у людей не принято, чтобы они сами себя называли по имени: они ждут, пока их позовут другие. Но этот мальчик мне кажется одиноким, и в этих краях никто его не знает.

— Если бы его звали Франческо… — снова вздохнул Сидящий Пилот.

Неожиданно его осенила блестящая идея:

— Только Кнопка может решить этот вопрос. Он обнюхает ступеньки и скажет нам, Франческо это или нет.

— Хорошо сказано — хорошо сделано. И я буду иметь удовольствие познакомиться со всей вашей компанией.

— Но… — пробормотал Сидящий Пилот, становясь грустным, — как он мог попасть сюда? Ведь следы теряются там, посреди улицы?

Памятник усмехнулся в усы.

— Вижу, что вы не совсем хорошо знаете ребят, — вежливо заметил он. — В противном случае вы бы знали, что они любят путешествовать на подножке трамвая. Они не должны так делать, потому что это запрещено. Но иногда они нарушают это правило. Как раз я вспомнил: вчера на подножке трамвая мимо меня проезжал мальчик с каштановыми волосами, и полицейский заставил его слезть.

— Тогда нечего сомневаться, это наверняка был Франческо! — весело воскликнул Сидящий Пилот.

Через четверть часа вся компания уже находилась у подножия Памятника.

Кнопка нервно бегал по ступенькам, обнюхивая их так, как будто хотел втянуть эти массивные мраморные ступени в свои ноздри. Он нюхал долго, чтобы не ошибиться. В действительности он сразу же почуял запах башмаков Франческо.

«Наконец-то мы тебя отыскали!» — ликовал он про себя.

— Ну? — нетерпеливо воскликнул Полубородый Капитан, у которого лопнуло терпение.

— Это Франческо, — изрек, наконец, Кнопка, — мы отыскали его!

— Урра, тысяча треугольных китов!

Кто знает, что подразумевал Капитан, говоря о треугольных китах, которых не было и никогда не будет на свете. В порыве энтузиазма он не соображал, что говорил.

Памятник тоже был доволен. Где-то вверху среди ночи и снега загремел его смех. Затем смех передался ногам лошади, и ноги задрожали.

Полковник стрелков решил отметить это событие небольшим концертом своего оркестра. И тут случилась необыкновенная вещь. Когда трубы стрелков заиграли один из их дьявольских маршей, ноги лошади отделились от пьедестала и принялись танцевать. Старый патриот при звуке фанфар почувствовал, как в его груди забилось сердце.

— Урра! — радостно закричал он. — Вон, иностранец![2] Ура! Иностранец, убирайся прочь!

Фанфары стрелков вернули его к жизни. Старый патриот пришпорил коня, съехал с мраморного пьедестала и рысью сделал круг по площади. Копыта глухо цокали по снегу в такт музыке.

Это была такая волнующая сцена, что пассажиры Голубой Стрелы забыли 6 холоде и перенесенных невзгодах. Но Кнопка ни минуты не переставал думать о цели их путешествия.

— За мной! — воскликнул он своим смешным голосом и помчался впереди Голубой Стрелы по следу Франческо.

Голубая Стрела с трудом поспевала за ним. А Памятник мчался на лошади без всякого труда. Как, и Памятник?.. Да, Памятник тоже ехал рысью за Кнопкой.

— Тысяча китов-велосипедистов! — растерянно бормотал Полубородый Капитан. — Никогда мне не приходилось видеть, чтобы Памятник скакал по улице, как на бегах!

— Да, это не часто увидишь, — засмеялся Памятник. — Я не могу, конечно, ездить по улицам, когда хочу. Но иногда и я не прочь прогуляться.

— Конечно, ведь быть Памятником не очень-то весело.

— Ну нет, я бы не сказал. Некоторое удовлетворение мы тоже получаем. В городе мы важные персоны. Прежде всего вокруг нас должна быть площадь, несколько деревьев и хотя бы пара скамеек. На скамейках нищие могут подышать свежим воздухом летом или погреться на солнышке зимой. А кроме того, нас обычно ставят на высокие пьедесталы, окруженные ступеньками. На этих ступеньках играют дети. Мы, памятники, тоже приносим пользу и поэтому не жалуемся на свою судьбу. Однако иногда неплохо размять ноги хорошей прогулкой. Мне такое счастье выпадает раза два в год, когда случается что-нибудь необыкновенное. В эту ночь, например, марш оркестра стрелков… Если бы я не знал совершенно точно, что сделан из бронзы, я готов был бы держать пари, что кровь в моих жилах потекла вдвое быстрее.

— А что произошло, когда вы в последний раз прогуливались в свое удовольствие? — спросил Полубородый.

Собеседникам было довольно трудно понимать друг друга. Чтобы Памятник лучше слышал, Полубородый забрался на самую высокую мачту своего парусника и ежеминутно рисковал упасть и разбиться о палубу.

Памятник немножко замешкался с ответом: возможно, он не мог сразу вспомнить. Кто знает, как работает память у бронзовых памятников?

— Это, — заговорил он наконец, — было месяцев шесть тому назад. Помню, было воскресенье. На площади собралось много людей.

— И все видели, как вы гуляете?

— Нет, прогулка состоялась позже. Дайте же мне рассказать! Собралось много народу, и все они кричали. Сначала я не мог понять, чего они хотят, но потом слова стали доноситься отчетливее. И когда я разобрал, чтó они кричали, клянусь, сердце забилось у меня в груди. «Вон из Италии! — кричали они. — Прочь, иностранец!» Черт возьми, ведь это когда-то был мой победный клич! Мне казалось, что я вот-вот закричу вместе с ними: «Прочь, иностранец! Прочь, иностранец!» Вот как было дело.

— На этом все кончилось?

— Нет, самое главное впереди. Пока люди кричали, приехали карабинеры. Я, конечно, не испугался их, но люди на площади стали разбегаться в разные стороны. Только один остался. Он взбежал по ступенькам пьедестала, вскарабкался на моего скакуна и принялся кричать: «Вон, иностранец!» «Молодец, — думал я про себя. — Видно, это настоящий патриот. Его непременно наградят медалью…»

Памятник замолчал.

— Ну, и дали ему? — спросил Полубородый.

— Что?

— Медаль.

— Какая там медаль, его посадили в тюрьму! Я не верил своим бронзовым глазам. На него надели кандалы и увели. Мое негодование было так велико, что, сам не заметив как, я спустился с пьедестала и галопом помчался по улице. Прежде чем я понял, что со мной происходит, я уже очутился перед тюрьмой.

— И вы увидели вашего друга!

— Да, я разглядел его в окошке на третьем этаже. Окошко было такое маленькое, что виднелись только его глаза и нос. Но я сразу узнал его взгляд и голос, когда он окликнул меня… Послушайте, мне пришла в голову неплохая мысль. Что, если он еще там?

— Но прошло уже шесть месяцев, его уже, наверно, освободили.

— Пойдемте посмотрим: тут всего два шага. Тюрьма находится в конце этой аллеи. Пойдемте, это будет неплохой сюрприз нашему пленнику… Потом вы отправитесь дальше, а я вернусь на пьедестал.