Дочь княжеская. Книга 4 (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 17

Но как же больно, кто бы знал, как больно! Сил никаких терпеть… никаких сил.

— Есть силы, — спорили с очевидным всё те же самые голоса. — Есть силы! Не смей сдаваться. Держись!

Лодку размывали пряди тумана, жаркий ветер срывал их с волн и бросал лицо, обдавая пылающим жаром, и слёзы высыхали, не успев пролиться, и боль терзала всё так же страшно, но как-то добрее, что ли. Kто-нибудь знает словосочетание «добрая боль»?

Когда вечность окончилась, боль умерило до терпимого предела.

Веки поднялись сами. Резной потолок высоко-высоко, лепнина по краям, картина… прямо на потолке картина, облака и боевой единорог со всадником, копьё всадника окутано синим колдовским огнём, синие волосы летят за спиной и плащ вздулся, словно крылья…

Принц… на белом… коне… И смешно, и тревожно, и странно.

А на руке какая-то тяжесть. Не угроза, но что-то.

сЧай… устал, посунулся вперёд, уронил голову и уснул, и рука упала вдоль, а ведь держал до последнего, держал. И откуда пришло знание, что держал он так не один день и не одну ночь

Каких трудов стоило сдвинуть тяжёлую как колода кисть! Таких, что снова оживилась грызущая тело боль.

Но Хрийз всё-таки сумела приподнять ладонь и коснуться пальцами, и сЧай тут же вскинулся, вглядываясь в её лицо с тревогой и болью.

— ?… а… — губы не слушались, язык тоже, но сЧай понял сам и ответил:

— Алая Цитадель разрушена, ша доми. Её больше нет.

И остаток сил ушёл на злую улыбку: я сделала это. Мы — сделали это!

Алой Цитадели больше нет.

Вечность сменялась вечностью, но проблески ясного сознания между беспамятствами стали дольше и, как бы выразиться, качественнее, что ли. Боль в такие моменты утихала, немного, но хватало и этого. Прилетал Яшка, ходил по постели, ластился, перебирал клювом волосы, и почти удавалось не вспоминать, что в том клюве — зубищи неумершего.

Пришла Ель.

Хрийз смотрела в лицо своей младшей и не узнавала: уж очень сильно Ель изменилась за прошедшее время. Стала старше, собраннее. Строже. Теперь она заплетала свои волосы в две толстых косы, в знак того, что вышла замуж и теперь не одна. Когда-то давно Млада объясняла неопытной девочке-попаданке эту символику — одна коса у девицы, две у замужней, три и больше — по числу рождённых детей.

«Тогда почему у Хафизы Малкиничны четыре косы, а детей нет?» — любопытно спросила Хрийз тогда, на что получила логичный ответ: «потому что либо дети умерли во младенчестве (так ли это, доподлинно никто не знал, даже того, рожала ли Хафиза вообще хотя бы один раз), либо с магией связано, либо просто ей так нравится…» В нынешние времена обычаи уже не блюли так строго, как раньше…

— Я принесла тебе твою книгу, — сказала Ель чуть смущённо, осторожно выкладывая на постель книгу аль-мастера Ясеня. — Как взяла? О тебе рассказала, и сказала, что отнесу к тебе… Молчи, тебе нельзя разговаривать много… не трать силы. Хрийз… как же я рада… Как мы все рады, что ты вернулась!

— А… Желан…

— Не вернулся, — тихо ответила Ель, опуская голову. — Но неумершие не говорили, что провожали его за Грань. Он жив! Я знаю, я чувствую это. А ты? Впрочем, нет, нельзя тебе пока магией пользоваться! Поправляйся скорее. Нам без тебя…

Не договорила. Но всё понятно было и так. Тепло заполнило всю, целиком, пролилось по щекам слезами благодарности: Хрийз даже не подозревала, что её, оказывается, любят, что рады её возвращению, что ждут, когда она поправится окончательно.

«Ради них!» — яростно сказала себе Хрийз. — «Ради них я стисну зубы и перетерплю проклятую эту боль! Я вылечусь! Я встану с постели! Не ради себя…»

— А ещё — вот, — из рук Ели потекла тонкая невесомая ткань, бежевая и белая, даже на взгляд шелковистая и мягкая. — Тебе вышила… для тебя…

Сорочка. Магия Вышивальщицы, магия Жизни, — Хрийз поняла, что хорошо учила свою младшую, ни стежка с изъяном или какой-нибудь оплошностью. Хотя «учила» — громко сказано, сама же ведь не ах какая мастерица, сама училась, — по книгам, по обрывкам утраченных знаний, рьяно раскапывая в библиотеках, городской и школьной, всё, что касалось родной стихии…

— Я помогу тебе переодеться…

Переодевание обернулось пыткой, но Хрийз стиснула зубы и терпела, стараясь не терять сознание. Расслабишься на миг — провалишься в новую вечность, а сколько по времени та продлиться, кто же скажет. Может быть, и день, и два, и десять. Судя по тому, как скользили солнечные лучи по стенам, лето прошло поворот и неспешно катилось на осень.

Сколько же прошло дней до моего возращения? Сколько прошло после?

Но сорочка Ели принесла облегчение. Обняла разгорячённое тело, влила в душу прохладный покой. Словно после долгой, трудной дороги по летнему солнцепёку довелось встретить бьющий сквозь скалы родник с чистейшей холодной водою.

— Спасибо…

— Я сшила их несколько, вот здесь пусть полежат, — Ель сунула холщовую сумку под матрас, в изголовье. — Я приду еще потом. Я тебе помогу!

Кровать — огромная, Хрийз не возражала против такого внезапного склада. Тем более, что от вышитых Елью сорочек тянуло родной, исцеляющей магией.

— Люблю… тебя… — выдохнула Хрийз, с трудом кладя ладонь на запястье своей младшей. — Ель… ты… хорошая…

И снова пришла боль, вместе с темнотой и беспамятством.

А очнуться пришлось от тревожно стукнувшего в сердце беспокойного страха. Кто-то был рядом, кто-то не слишком-то добрый. Хрийз хватило ума не поднимать веки, кто бы это ни был, пусть решит, что она по-прежнему без сознания. Страх корчил и выкручивал тело: девушка совершенно точно знала, что стоит ей пошевелиться, застонать, да просто приподнять ресницы, и всё, конец, безжалостный и страшный.

Как в детстве, когда боялась всего на свете — был когда-то такой вот несчастливый год, не то в четыре года, не то в пять. Напугалась чего-то, чего именно — сама забыла. Но боялась всего! И заговоры мамы не помогали. Везде чудились зловещие тени, страшные шорохи, оскаленные пасти. Может быть, и тогда приходили за душой её, но сгинули, не солоно хлебавши?

Позже, вспоминая, Хрийз поняла, что спасли её — вышивки Ели. Рубашка, которую Хрийз позволила надеть на себя, несмотря на боль адскую. Сумка, припрятанная под подушками в изголовье, в сумке были еще две сорочки, на смену, и обе заряжены были магией Жизни от души. Книга аль-мастера Ясеня, как магический артефакт запредельной силы. Такие артефакты, как узнала потом Хрийз, обладают чем-то вроде собственного осознания, не такого, как у человека, не такого даже, как у фамильяра. Поэтому проявляют норов: одному магу дадутся в руки, а второго оттолкнут, если вообще не уничтожат или сотворят над ним что похуже, например, расколют на части душу… Собирай ту душу потом, если сможешь.