Мы в город Изумрудный... (СИ) - Лукин Андрей Юрьевич - Страница 20

Уродец промычал нарисованным ртом что-то вроде «Угум-м».

— А назову я тебя…  Впрочем, обойдёшься без имени. Сторожу имя ни к чему.

Уродец неуверенно изобразил не слишком глубокий поклон.

— Мда, — пробормотал Урфин, глядя на ковыляющее по двору крайне несуразное нечто. — Он определённо не лучшее из моих творений. Но это даже и хорошо, потому что такое страшилище одним своим видом любого вора испугает. Мне и самому-то на него смотреть неприятно. Что уж говорить о трусливых жевунах.

Утром следующего дня деревянная армия Урфина Джюса торжественно покидала Когиду. Сам предводитель восседал на Топотуне, во главе войска гордо вышагивал палисандровый генерал, дуболомы дружно топтали дубовыми подошвами жёлтые кирпичи дороги, которая должна была привести их создателя и повелителя к немеркнущей славе.

Испуганные жевуны смотрели вслед и не верили, что страшное войско исчезает из их мирной деревни навсегда. Они ещё не знали, что вскоре новый правитель Изумрудного города пришлёт в Когиду жадного наместника со взводом дуболомов.

Ворота мрачной усадьбы были плотно закрыты, сквозь щель в заборе на уходящую армию смотрел одним глазом сляпанный из чего попало деревянный уродец.

Когда несколько дней спустя самые любопытные мальчишки перелезли через забор, чтобы тайком от родителей пробраться в мастерскую бывшего подручного Гингемы, им пришлось крупно пожалеть о своей затее. У заброшенного дома неожиданно обнаружился вполне себе живой сторож. И какой! Встретишься с таким в сумерках — да даже если и в ясный день — тут же умрёшь от страха, честно жевунское! Короткое нелепое тело, одна нога больше другой, руки длинные, а на круглой голове огромные глаза, как у филина Гуамоко. Еле-еле убежали и навсегда зареклись даже близко подходить к этому дому.

Дни уходили за днями, без злых волшебниц и колдунов жизнь в Когиде тянулась неторопливо и безмятежно. И лишь непонятные звуки, доносящиеся порой из-за забора покинутого Урфином дома, заставляли проходящих мимо жителей вздрагивать и испуганно оглядываться. Но хромоногий сторож занимался вовсе не тем, что ему поручил хозяин. Охранять пустой дом — ну что тут можно охранять, от кого и зачем? Один раз отпугнул юных жевунов — на всю жизнь им впечатлений хватило, больше не сунутся. Порядок в комнатах наводить? К чему? Там и без того всё в порядке. А пыль вытирать он был не обучен, да и желания такого не испытывал. Нет, он нашёл себе более подходящее занятие. Самоусовершенствование — вот что захватило его целиком, придало смысл жизни, заставило двигаться, действовать, стремиться к чему-то не вполне осознанному, к чему-то большему, чем пустое кривобокое существование в ограниченном забором пространстве. Понятно, что такое сложное слово не то что выговорить не мог, он о его существовании даже не догадывался. В деревянной голове вертелись определения попроще: «ремонт», «переделка» или просто «починка».

Заронил уродцу в голову мечту о ремонте, как ни странно, сам Урфин, когда на глазах у хромоногого сторожа мимоходом вправил одному из дуболомов отчего-то заклинившую руку. Два удара топором — и всё в порядке. Так просто и так впечатляюще. И ничего сложного. А можно ведь не вправить руку, а просто заменить. Кривую и неудобную — на ровную и более подходящую. Презрительные слова хозяина «и так сойдёт» жгли деревянную душу нестерпимым огнём. Неужели трудно было опытному столяру поработать над своим детищем чуть тщательнее? Ведь вон как генерал отшлифован — любо дорого смотреть, да тех же дуболомов возьми — ладные, гладкие, красиво покрашенные, с нормальными ногами и соразмерными руками…  Уродец разглядывал свои разновеликие клешни, вертел их перед глазами, скрипел в бессильном отчаянии непритёртыми суставами. Урод, как есть урод! Как такому жить? Зачем? Треснувшее зеркало отражало нелепую голову с криво приделанными пуговицами и небрежно намалёванным ртом. Видеть себя таким было невыносимо.

Он рылся в старых сундуках, вытаскивал из пыльных углов рассохшиеся заготовки, отбракованные некогда Урфиным. Невольно подражая хозяину, разложил на верстаке всё найденное, получилась изрядная куча, хватило же угрюмому столяру в своё время упорства и терпения всё это вырезать, выпиливать и вытёсывать…  А для сторожа даже нормальные ноги подобрать поленился…  Долго разглядывал, вертел так и сяк, сравнивал, выбирал…  Отложил в итоге две почти одинаковые руки. Правда, они обе были левые. Но если одну из них перевернуть — она получится почти как правая. А для того, чтобы сгибалась в нужную сторону, достаточно вот здесь подтесать топором сустав. Топором не получилось, но он отыскал старую стамеску без рукоятки и кое-как убрал лишнее. Затем вытащил из-под верстака самую большую свою ценность — железную кружку с живительным порошком. Урфин то ли забыл в суете про эту кружку, то ли просто поленился забрать остатки. Порошка было немного — меньше половины кружки, но на задуманное дело должно было хватить с лихвой. Так, например, на выбранные руки оказалось достаточно высыпать чуть ли не несколько крупинок, после чего они сразу ожили и принялись сжимать и разжимать пальцы, поскрипывая неразработанными деревянными суставами.

Прикручивать новые конечности самому себе было неудобно, потому что действовать приходилось одной рукой. Но он справился. С ногами было проще. Ног было много, можно сказать, на любой вкус. Свои позорные и спотыкающиеся открутил и отшвырнул брезгливо. На их место аккуратно приладил две одинаковые, а то, что они слегка коротковаты, это не беда. Зато ладные, бегучие, несколько кругов по двору доказали, что выбор сделан правильно и порошок потрачен не зря. Какое всё же наслаждение ходить и бегать прямо, не кособочась, не хромая, не боясь при каждом шаге споткнуться о какую-нибудь невзрачную кочку.

На очереди была голова. Своя, круглая и лысая, почему-то не нравилась. Да потому и не нравилась, что круглая и лысая. К тому же, если уж менять — то менять всё. Свободных голов обнаружилось несколько. Голова лисы, голова медвежонка (забраковал сразу, вспомнив как зло отшвырнул его, случайно попавшего на пути, надменный Топотун), голова какой-то клювастой птицы и даже незаконченная клоунская со злыми глазами и крючковатым носом. Видимо, хозяин, планировал сделать несколько таких кукол, но до конца довёл только Эота Линга. Ну что ж, пусть будет клоунская, не самый плохой выбор, не со звериной же всю жизнь мыкаться.

И вот на этом этапе всё едва не случилось непоправимое. Когда наш новоявленный мастер взялся новыми руками за свой отполированный глазастый шар и решительно сдёрнул его с шеи, он, глядя со стороны на своё тело, что если ему всё же удастся каким-то образом приладить к своему телу новую голову, то получится в итоге совершенно другое существо. И это будет уже не он! Потому что голова, как оказалось, это и есть он сам. И будь он сделан не из дерева, то покрылся бы, наверное, холодным потом от ужаса, сообразив, что по глупости едва не обрёк себя на бесконечную неподвижность в виде отдельно лежащей бестолковой головы и слепо бродящего по двору безголового тела. Какое счастье, что он не успел разжать руки! С величайшей осторожностью вернув голову на место, он для пущей верности ещё и пристукнул по затылку, чтобы покрепче утвердить её на шее.

В общем, усовершенствовать себя полностью не получилось. Но с лицом всё равно нужно было что-то делать, потому что лица как такового у него не имелось. Разглядывать своё отражение в треснувшем зеркале было неприятно. Вот этот рот — разве это рот? Небрежная кривая загогулина открываться не хотела, говорить не говорила, а только глухо мычала. Рука сама потянулась к обломку ржавой ножовки…

Утром неаккуратно пропиленный чуть наискось (ну не было у него навыков) рот сумел отплеваться от опилок и произнести первые более-менее внятные звуки.

— Ур-р…  Джур-р…  Хр-р-р…

Зеркало всё равно не радовало. Сколько ни всматривался, как ни вертел головой — урод остался уродом. Протянувшийся от уха до уха рот, казалось, не улыбался, а злобно скалился. Но особенно раздражали нелепые пуговицы вместо глаз. Эх! От удара деревянным кулаком зеркало разлетелось на множество осколков, а кружка с порошком упала с верстака, едва не вывалив остатки содержимого на пол. Успокоения душе это не принесло, зато чуть позже, после нескольких часов тягостных раздумий, одарило новой идеей.