Единственный свидетель
(Юмористические рассказы) - Ленч Леонид Сергеевич - Страница 16

— Что же в этом удивительного?

— Ты же в нашей компании самым тихим считался! Помнишь Ваню Глотова, Моньку Березовского? Орлы, ораторы, форварды!.. А ты, извини, какой-то никудышный был… Вот забыл, чем ты болел всегда…

Прокурор поморщился и сказал:

— Ничем я не болел!

— Будешь теперь рассказывать! — не унимался Клочков. — Вспомнил: хроническим насморком. Вечно у тебя из носа текло.

— Не помню, — совсем сухо сказал прокурор, — по-моему, у меня… не текло из носа!

— Ну, не текло, — тотчас согласился Клочков. — Ай, братцы, что делается!.. Васька Нилов — прокурор!.. Захочет — может меня в тюрьму посадить!.. Сколько лет мы с тобой не виделись?

— Много!

— Верно, многовато! Во время войны ты где был?

— На фронте. А ты?

— Я в тылу геройствовал… — значительно сказал Клочков, — по линии снабжения. Тоже, брат, доставалось!

— Кого-нибудь из ребят встречал за последние годы, Сева? Где Ваня Глотов? Не слыхал?

— В нашем городе лежал в госпитале во время войны — раненый. Я должен был к нему заехать, но не сумел, — сказал Клочков.

— Как же так — не сумел? — удивился Нилов. — Друг — раненый, лежит в госпитале, а ты не сумел навестить!

— У меня, помню, был прорыв с мылом тогда. Я мыло доставал для нашей столовой. Закрутился и… забыл.

— И что с ним стало, не знаешь?

— Не ведаю.

— А я, знаешь, кого встретил недавно? — сказал прокурор с волнением. — Наташу Грудневу!

— Какую Наташу Грудневу? — безучастно спросил Клочков.

— Наташу Грудневу забыл?

— Это толстая такая?

— Ты же в нее был влюблен, чурбан! Мы все думали, что вы поженитесь.

— Ну и как, вышла она замуж? — столь же безучастно спросил Клочков.

— Да. Ее фамилия теперь Королева — по мужу. Она спрашивала про тебя. Хочешь, адрес ее тебе дам?

— А что мне ей писать? Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой.

— Ее не узнать теперь, Наташку! — сказал прокурор. — Профессор химии, лауреат, депутат!..

— Ну, ладно, — перебил его Клочков, — лирика потом. Сначала, как говорится, деловая часть. Знаешь, как я на тебя наскочил? Целая история! Я ведь здесь недавно. Устраиваюсь. И вот, прихожу к одному дружку — Петьке Самохвалову. Должен тебе, Вася, сказать, у меня дружки всюду раскиданы. Я для них — все, и они для меня — все. Прихожу. Петька сидит кислый, хмурый, несчастный. «Что такое?» Говорит: «Неприятности». Где-то он на курорте встретился с какой-то прекрасной особой. Ну, сам понимаешь: луна, море, южная ночь, чебуреки, мукузани — поэзия! Короче говоря, Петька сказал ей, что он не женат! А потом Петька, подлец, дал ходу… Но теперь она приехала и нашла Петьку. Я случайно спросил: «Как фамилия прокурора, у которого твое дело?» — «Нилов». Я так и подскочил: «А звать — Василий?» — «Василий». Я ему говорю: «Счастлив твой бог! Если это Васька Нилов, старый мой дружок, — выручу!» Прихожу я к тебе — это ты!.. Вася, скажи, чтобы тебе Петькино дело дали. Мы его с тобой сейчас закрестим — и «все убито»… А Петьке от твоего имени я собственноручно набью физиономию. Даю честное слово, набью… Я позвоню твоей Катечке-Манечке, ладно? Скажи, чтобы она дала дело.

Клочков протянул руку к кнопке настольного звонка, но Нилов остановил его и сказал:

— Я не прекращу это дело!

— Почему! Пустяковое же дело! Сделай для дружка, Вася! Уж больно он парень хороший, Петька Самохвалов!

— Этот «хороший парень» подло, низко, грязно обманул женщину.

— Правильно: обманул. Но он… извинится перед ней. А она пусть лично набьет ему физиономию.

— Послушай, — возмутился прокурор, — ты понимаешь, с каким делом пришел? И к кому? К прокурору, к представителю закона!

— А к кому же еще мне идти?.. К маникюрше, что ли?

— Ну, знаешь, если ты к маникюрше с таким делом придешь, — она, пожалуй, не пощадит твоей прически и тоже вступится за честь женщины…

Нилов отвернулся и, резко чиркнув спичкой, зажег папиросу.

— Чего ты окрысился-то? — искренне удивился Клочков. — Не хочешь прекращать дело — не прекращай. Конечно, надо учить таких, как Петька. Солидный человек, с положением, а ведет себя как холостой фокстерьер. Никакой морали у человека! Посадишь ты его в тюрьму — я первый скажу: «Правильно!» Черт с ним, с Петькой Самохваловым. Ты мне лично, Вася, помоги, будь дружком.

— А что у тебя такое?

— Совсем пустяки. Пошел тут как-то с ребятами в ресторанчик. Ну, выпили, пошумели… Ну, вышел маленький мордобойчик… со счетом три ноль в пользу милиции. Меня оштрафовали… Будь дружком, позвони куда надо — пусть с меня штраф снимут. Обидно же, ни с того ни с сего три сотни из кармана!

Клочков вытащил из бокового кармана своего пиджака сложенный вдвое лист бумаги и положил на стол прокурора.

Нилов взял бумагу, внимательно прочитал ее и сказал, стараясь быть спокойным:

— Оштрафовали тебя правильно. Скажи спасибо милиции, что этим кончилось. Я же никуда звонить не буду!

— Почему?

— Потому, что я не намерен заступаться за пьяных дебоширов!

— Какой же я дебошир? Ты что, очумел?

— Тут написано: «…что касается гр. Клочкова В. С., то последний бросил горячую котлету в гр. Иванова И. П., сидевшего за соседним столом».

— Врут!.. Даю тебе слово, Вася, врут!.. Это была не котлета. Это был шнель-клопс. И то я его уже съел. Один гарнир остался… По сути дела, я бросил в этого Иванова одну жменю зеленого горошка. А почему бросил? Потому что он меня оскорбил! Надо же разобраться!

— Повторяю еще раз: я считаю, что тебя оштрафовали правильно. Если я как прокурор вмешаюсь в это дело, оно может кончиться для тебя хуже!

Большое лицо Клочкова покраснело. Он криво улыбнулся и сказал:

— Спасибо и на этом, товарищ прокурор. Откровенно говоря, не ожидал. Я думал, что Вася Нилов помнит старых дружков. Приди ты ко мне с таким пустяком, я бы тебе помог, будь уверен.

— Странные у тебя понятия о дружбе! — сказал Нилов.

В прокурорском кабинете наступило молчание. Обиженно сопя, Клочков поднялся, молча сунул Нилову руку и пошел к дверям.

В дверях он вдруг остановился и, обернувшись, сказал:

— Ты хотел мне адрес Наташи Грудневой дать. Давай! Я ей как депутату напишу. И уж она-то, наверное, поможет мне в отношении штрафа. И тебе, Васька, стыдно будет тогда. Сухарем ты все-таки стал, прокурор, сушеной воблой, вот что я тебе скажу, не обижайся!

Он вытянул из кармана записную книжку и автоматическую ручку.

— Говори, где она живет.

— Пиши: Белоруссия…

— Ах, она в Белоруссии! — сказал Клочков с искренним разочарованием в голосе. — Тогда… будь здоров!

Он спрятал книжку и вышел, хлопнув дверью.

1949

Про меня говорят, что я человек неглупый. И работник я неплохой. Меня неоднократно награждали почетными грамотами, объявляли мне в приказах по нашему учреждению благодарность, ставили в пример другим.

Но мне думается, что я мог бы достигнуть большего, если б не эта моя несчастная страсть, даже порок!

Я не запойный пьяница, не оголтелый картежник, я не изменяю своей жене.

У меня — другое.

Я очень люблю выступать с речами на собраниях.

И странно, на узких совещаниях, где можно говорить просто, вот как сейчас, я обычно молчу или говорю дельные вещи.

Но такие совещания меня как раз и не удовлетворяют. Меня тянет выступать именно на ответственных собраниях, где имеется президиум, ораторская трибуна, графин с водой, столик стенографисток и… сотни человеческих ушей и глаз!

Перед тем как пойти на собрание, я очень волнуюсь. Я хожу по комнате из угла в угол и обдумываю свое выступление.

О чем я буду говорить? Разве вот об этом?.. Или… об этом?.. Выясняется, что говорить мне не о чем. Тем не менее я пишу тезисы.

Но жена-то меня знает!.. Она подходит ко мне, смотрит на меня умоляющими глазами и говорит:

— Степочка, я тебя очень прошу… не выступай! Пожалей хоть детей.