Проклятие для Обреченного (СИ) - Субботина Айя - Страница 15

— Я ценю свой меч, Дэми, - спокойно, чуть тише, чем обычно, говорит Тьёрд. Его пальцы сжимаются сильнее, вынуждают идти к нему навстречу, сокращая пространство между нами до слабого вдоха. Если мне захочется глотнуть воздуха полной грудью – мы обязательно прикоснемся, а это – последнее, чего я хочу. – Меч спасал мне жизнь множество раз, он был со мной в те дни, когда от смертельных ран я едва не отдал богу душу. Он был рядом, когда я стал тем, кем стал. И я, поверь, ценю этот кусок черной стали куда сильнее, чем одну строптивую дикую кошку. Потому что она пока не сделала ничего, чтобы заслужить мое расположение.

Вторая рука проскальзывает между нами, укладывается мне на живот и надавливает, заставляя меня подняться на носочки. Он слишком высокий, чтобы наша заметная разница в росте сильно сократилась, но я делаю это просто потому, что монстр как будто знает, как вынудить меня повиноваться каждому его движению.

— Ты понимаешь, о чем я, Дэми? – Красные глаза темнеют, становятся насыщенно багряными, почти теплыми, но я не даю себя обмануть этой переменой. Огонь, даже если над ним можно согреть ладони, все равно сожрет плоть, если забыться.

— Мне двадцать лет, господин, я знаю, чем жена обязана услаждать мужа.

В этот момент его лицо меняется. Не смягчается и не становится довольным, хоть я только что практически пообещала выполнять все его прихоти. Он просто смотрит… как будто куда-то внутрь меня, глубже, чем смотрели все другие люди. Может быть, я снова сделала что-то не то? Может быть, он снова думает, что я – лгунья, и стоит повернуться ко мне спиной, как в ней тут же окажется припасенный для «любимого мужа» кинжал?

Мысль о кинжале и об избавлении, которое сделало бы меня вечно свободной, приятно греет душу. На окраине сознания проносится приятная картина, от которой кончики пальцев стремительно теплеют, и даже тлеющий взгляд генерала не в состоянии украсть каплю разгорающегося во мне огня. Я могла бы быть счастлива, избавившись от отчима и Намары… и от мужа, который только что определил всю суть нашего брака – я буду его вещью до тех пор, пока буду податлива и полезна.

— Не знаю, о чем ты думаешь, Дэми, - голос Тьёрда опускается до подобного далекому камнепаду низкого гула, - но будь я чуть слабее духом, предпочел бы не стоять к тебе так близко. Возможно, я раздумаю давать тебе слишком много свободы, потому что, хоть моя жизнь до безобразия скучна и однообразна, я не готов расстаться с ней таким постыдным образом.

— Умереть в постели? – непроизвольно вырывается у меня, и я тут же прикусываю язык, пока соль крови намертво не склеивает рот.

— Умереть от руки женщины, - хмыкает он.

И, наконец, отступает, разом избавив меня от своих рук.

На мгновение мне кажется, что я просто упаду без его поддержки, что мое тело хочет быть скованным, потому что иной плен безопаснее свободы, но помутнение быстро проходит, стоит вдохнуть полной грудью и почувствовать на губах обветренный морозом воздух.

Тьёрд все еще чего-то ждет. Не уходит, хотя в нашем коротком разговоре поставлена правильная пауза. Он просто выжидает.

И если я хоть сколько-нибудь его знаю, то прямо сейчас он ждет доказательств того, что сделал правильный выбор. Это унизительно, но только так, подчиняясь правилам пока не очень понятной мне игры, я могу выжить. И, возможно, тот образ спокойного одиночества в собственном замке станет реальностью.

Пока же я просто кланяюсь ему, не забывая, что невесте дракона следует не очень-то усердно гнуть спину, и с холодным почтением интересуюсь:

— Когда я увижу тебя в следующий раз, господин?

Что ж, судя по дернувшемуся вверх правому уголку его рта, я угадала и дала монстру его порцию раболепия. Пусть так. И великие войны выигрываются малыми победами.

— Мой меч нужен императору, как надолго – зависит от количества пролитой крови, которой окажется достаточным для прищучивания дикарей. Но я напишу тебе. И буду ждать, что ты ответить.

Он нарочно использует эти слова: дикари, кровь, прищучивание. Все то же самое можно сказать и обо мне: если я буду слишком строптивой, он тоже, не задумываясь, пустит мне кровь, потому что именно так халларны и поступают с дикарями.

— Я буду ждать вестей, мой господин.

Он кивком отпускает меня, и я из последних сил сдерживаюсь, чтобы не броситься наутек. У всего есть предел, тем более у исполосованных страхом нервов, и мне ни капли не стыдно, что у меня пока нет сил гордо нести голову.

— Дэми, - окрикивает генерал, и я, остановившись, поворачиваюсь к нему всем корпусом. – Иногда, если у меня будет подходящее настроение, я хочу, чтобы ты звала меня Тьёрд.

Я снова кланяюсь.

Слова не нужны, ему нет дела до того, смогу ли я, не встанет ли проклятое имя поперек горла, не отсохнет ли мой язык. Но я тешусь хотя бы тем, что мысленно могу пожелать «Тьёрду» провалиться прямо в бездну.

— Там обозы приехали, - громким шепотом говорит Старая Ши, пока я помогаю ей готовить тесто для пирогов с олениной.

В Красном пике не хватает рук, а мне, как невесте генерала, следует выказывать знаки любви к императору и его солдатам. Поэтому, засучив рукава, приходится готовить провиант для стоящего неподалеку небольшого гарнизона. Я бы с радостью запекла в каждом куске теста ржавый гвоздь, но тогда бы пришлось проглотить точно такой же и надеяться, что он убьет меня до того, как это сделает разгневанный император.

Со дня нашего с Тьёрдом «обета» прошла почти неделя. Как и обещал, он прислал мне в помощь расторопную бойкую смуглую девицу, чей разрез глаз до сих пор меня удивляет, как и ее рассказы о странах далеко за Острым морем и Дымными островами, которые лежат у самого края мира, где всегда дуют пустыне ветра, а земля под ногами цвета ржавой латуни. И вместе с ней еще пару рулонов ткани с короткой припиской, что ему необходимо время, чтобы преподнести мне, как заведено у халларнов, достойные дары.

И вот, пока я раскатываю тесто маленькими кругляшами, Старая Ши быстро вытирает руки о передник и решительно оттаскивает меня от кухонных забот. Осматривает с ног до головы, смахивает муку со щек и поправляет волосы.

— Чудовище тоже пожаловало? – устало интересуюсь я.

Последних два дня я почти не сплю и не выхожу из кухни, и мысль о том, чтобы корчить перед Тьёрдом счастье и радость, вызывает болезненную изжогу.

— Нет, но прибыли его люди, и если я хоть что-то смыслю в этих играх, то генералу обязательно донесут, что его невеста выглядела как неупокоенный дух.

В главном зале, куда мы выходим спустя пару минут, уже царит хаос: что-то несут, складывают, кланяются. Тюки, мотки, шкатулки, отрезы кожи. Запустение быстро наполняется дарами, от количества которых начинает кружиться голова.

Впрочем, куда больше всего этого меня радует кислое выражение лица Намары, которая нарочно сказалась больной, чтобы не помогать мне на кухне. Да я и не настаивала, зная, что она запросто может подсыпать в еду какую-то дрянь, лишь бы накликать на мою голову гнев императора и будущего мужа.

— Это тебе, госпожа, - без поклона говорит какой-то халларнский вояка, протягивая свернутый в тубу пергамент под надежной защитой сургучной печати.

На багряном оттиске хорошо виден костяной кулак, сжимающий обломок меча – герб моего будущего мужа. Послание всем: «Даже мертвый и безоружный я все равно буду сражаться».

— Завтра я заеду за ответом. И на словах мой господин просил передать, чтобы ты не стеснялась и дала знать, если нуждаешься в чем-то кроме этого.

Он обводит взглядом буквально заваленный дарами зал, на халларнский манер желает нам хорошего дня и уходит, оставив после себя долгое молчание, в котором ярко и звонко, словно горный тростник, звучит мой триумф.

Когда был жив отец, мы с матерью ни в чем не нуждались. Платья, украшения, меха, безделушки и даже редкие книги, которые он скупал для библиотеки – у нас было все. Но то, что преподнес Тьёрд – это просто во сто крат больше, чем «все». И хоть я прекрасно понимаю, что за эти подарки мне придется заложить монстру собственную душу, на какое-то время разрешаю себя насладиться бешенством Намары.