Война (СИ) - Шепельский Евгений Александрович - Страница 49

Он собрался с силами, приподнялся на носилках, так, что стражники — вся шестерка — присела, ибо весил Маорай по земным меркам килограммов сто пятьдесят — приподнялся и выкрикнул, клокоча легкими:

— Предатель! Мы все знаем и все проведали! Ты… отдаешь страну Варвесту! Так будь же ты проклят! Будь проклят ты, будь прокляты все Растары, что довели… довели… — Он упал на носилки, зашелся мертвым, клокочущим кашлем.

Я возликовал в душе. Трастилл Маорай в своей искренности был неподражаем. Его появление сняло с меня часть подозрений у послов.

Однако ко мне приставили надзирателя. Конечно, никаким защитником Барон Гицорген не был.

Ну и как я буду руководить сегодняшним захватом порта, хотелось бы знать?

Глава двадцать девятая

— А еще я могу — так!

Мой соглядатай ловко уместил золотую крону Санкструма плашмя на вытянутый средний палец, прихватил монетку большим и указательным и без видимого напряга согнул, точно блин сворачивал.

Я уважительно присвистнул.

Барон Гицорген бросил исковерканную монету на пол кареты и расхохотался, показав блестящие, отполированные зубы абсолютно здорового человека.

— Сор! Не в укор вам, господин архканцлер! Порченое у вас золото — много примесей. Ну!

У него был впечатляющий глубокий голос и удивительно симметричное лицо с небесно-синими глазами. Рядом с таким красавцем обычный мужчина чувствует себя ущербным по той простой причине, что успех у женщин у него, у красавца этого — предопределен, а обычному еще надо постараться, и не факт, что старания увенчаются победой.

Мы ехали в Норатор. Вдвоем. Карету изрядно потряхивало. Я барабанил пальцами по бочонку с виски и размышлял, а барон разливался соловьем, умолкая только, чтобы поправить какую-либо деталь своего щегольского платья.

Мне хотелось применить к его черепу что-нибудь дробящее, затем выбросить из кареты и заявить, что, мол, сам выпал, угодил под колесико. А как же гуманизм? А как же — человек человеку брат, и все такое? Могу ли убить ради высшей цели — спасения государства? Я прислушался к своему внутреннему зверю и понял — могу. Но все равно не хочу вот так походя… Да и подозрения это вызовет — и немалые. Фактически, я распрощаюсь с личиной Торнхелла-беглеца, и послы уверятся, что я обманщик.

— Я же что? Женщин люблю! Такая у меня структура! Поесть — и женщин! А что еще надо мужчине? Ну, конечно, поединки! Обожаю! Нельзя убивать наслаждения аскезой, пока молод — нужно им предаваться! Дома у меня множество турнирных доспехов, а к ним — восемь разных шлемов! Турнирный бацинет с головами волка, жабы, лисы! Парадный золоченный саллет с львиной головою, а стальные горжеты и подбородники откованы лучшими оружейниками Рендора! А еще у меня имеются стальной бургиньот с человеческой личиной, айфон в крапинку, и нагрудники лучшей чеканки! И моя гордость — открытый рогатый шлем, а рога — бараньи, закрученные — они из чистого золота, моя прихоть, ха-ха-ха!

Гицорген вертелся юлой. Из него перла энергия молодости, как из молодого бычка, который готов осеменить все коровье стадо. Я был научен опытом, что небо наделяет красотой и талантами даже исключительных придурков, однако инфантильный Гицорген меня бесил.

Он вдруг проворно переместился ко мне, привстав с лавки, и спросил доверительно, коснувшись моей руки:

— А правда, что в порту Норатора — черный мор? Говорят, это написано в газете…

Я и без него знал, что написано в сегодняшней передовице, я сам ее сочинял.

«Новости! Новости!

В порту найдено тело умершего от черного мора! Это человек немолодой, в одежде купеческой, имя его неизвестно. Ведется всестороннее расследование. Портовым рабочим будут выделены отдельные пакгаузы для карантина. На карантин будут определены и все охранники Морской Гильдии! Сам же порт с сего дня возьмется на карантин всецелый двухнедельный, и всем будет запрещено посещать его под страхом помещения в карантин и штрафа».

Напугал. Раскрутил маховик паники. Труп все еще на всеобщем обозрении, правда, оцеплен, близко подойти к нему нельзя. Но свидетелей более чем достаточно.

«По результатам обстрела пиратами можем мало сообщить: большинство ядер упали рядом с дворцом, лишь одно проломило крышу. Жертв нет, начаты ремонтные работы. Приморские патрули будут расставлены в соответствии с предыдущими регуляциями».

Жертв нет, как же. Тут я бессовестно лгу. Власть всегда лжет о похожих событиях, чтобы уменьшить репутационные потери.

«Также сообщается с предместий Норатора: найден зловредный эльф, рост — полтора ярда, вес — три полных пуда. Лицо немытое, бесовски злючее, глаза аки у кошки, патлатый, волос светлый. Эльф бесноватый, питался отбросами, жил на окраине Норатора, прятался на старом кладбище кораблей. Вскоре эльф будет показан за невеликую плату всем желающим, о чем будет сообщено особо. Не упустите шанс увидеть последнего живого эльфа!»

А вот и ловушка для Хвата. Самое начало. Я только забрасываю крючок с наживкой.

«Аркубез Мариотт, наш видный астролог, сообщил радостную весть: «Вижу по звездам: его сиятельство архканцлер Торнхелл мора в город не допустит! И ежели выдержат карантин в порту две недели, то Норатор наш от мора спасется! Да здравствует великий и мудрый архканцлер!»

А это финал. Оптимистическая нота. Провластные передовицы и новости всегда надо заканчивать на оптимистической ноте.

Программирование социума через газету в Санкструме — дело относительно простое. Позже, когда появится четыре и более регулярно выходящих газет, мне станет труднее, тем не менее — конструирование и деконструкция образа-маски вроде Мариотта, или живого человека, страны и определенных событий все равно не составит большого труда, ибо навыки-то у меня имеются. Память обычного человека вмещает максимум полгода событий, и в силу этого любую ложь легко представить правдой — и наоборот, и закрепить в сознании людей с нужными для меня последствиями. Большинство людей во все времена не хотят думать сами, а делегируют эти права политикам, аферистам, инстаблогерам, астрологам и прочим жучилам. Это, увы, грустный закон жизни.

Барон откинулся на мягкую спинку лавки, потеребил раззолоченную шпагу.

— Значит, едем к девочкам! — повторил в четвертый раз сладко.

Естественно, я не могу ехать в порт, на меня сторожевого пса повесили!

— Угу. Лучший бордель в Нораторе — у мадам Гелены. Недавно ее поперли из Университета, но она обосновалась в одном особняке старинном… — Это я узнал от Шутейника, он же, в свою очередь, вызнал это у дядюшки Рейла. Дядюшка был тот еще ходок.

Светлые брови Гицоргена вздернулись, лицо стало мягким, мечтательным.

— Эге-е-е! Да я же там бывал! Я, господи Торнхелл, с посольством Рендора уже год как в Нораторе обретаюсь… Местных задирать мне запретили, вообще все запретили — скука! Так вот бывает по борделям прохаживаюсь, да в игорные дома… Сам не задираю, меня, бывало, задирали… Так вот имею сказать вам: бордель госпожи Гелены — наилучший. Вы, конечно, в курсе… Там и отмоют, и разотрут с маслами, и накормят вдосталь. А какие там блинчики с припекой! — Он причмокнул и взглянул на меня голубыми очами невинного блудника. — На Гелену работают лучшие трактиры. Пробовали блины-то, небось? Вам какая припека больше по душе?

Что за припека? Что он вообще несет? — Вместо ответа я нацедил виски в два кубка и подал один Гицоргену. Он принял осторожно, понюхал — явно видит крепкое зелье впервые, привык к аристократическим винам.

— Пейте-пейте, — сказал я покровительственно. — Этот напиток веселит души! Нет, смаковать это не стоит, делайте быстрые глотки!