Весь этот свет - Макгвайр Джейми - Страница 20

Мне не нравилось, что он произносит все это с вопросительной интонацией. Даже если бы мне вновь захотелось поболтать с парнем, то ему стоило бы говорить уверенно и неторопливо, чтобы вызвать у меня хоть каплю заинтересованности. «Болтать стоит лишь о чем-то интересном», – как всегда утверждал папа.

– Уходи, – сказала я, глядя на фотоаппарат Эллиотта.

Он слегка приподнял хитроумную штуковину длинными пальцами и улыбнулся. Его новый фотоаппарат был старым, возможно, старше его самого.

– Кэтрин, пожалуйста. Позволь мне все объяснить?

Я не ответила и потянулась к дверной ручке. Эллиотт выпустил из рук фотоаппарат и протянул ко мне руку.

– С завтрашнего дня я начну ходить в школу. Перевелся сюда в последний год учебы, представляешь? Было бы… было бы здорово, если бы у меня была хотя бы одна знакомая?

– Учеба уже началась, – огрызнулась я.

– Знаю. Пришлось отказаться от обучения в Юконе, только после этого мама наконец позволила мне переехать.

В его голосе прозвучало отчаяние, и моя решимость немного дрогнула. Папа всегда говорил, что я слишком стараюсь спрятать свой мягкий характер под маской непреклонности.

– Ты прав. Это неприятно, – произнесла я прежде, чем успела остановиться.

– Кэтрин, – взмолился Эллиотт.

– Знаешь, что еще неприятно? Быть твоим другом, – выпалила я и повернулась к двери.

– Кэтрин! – на пороге стояла мамочка. – Я еще никогда не видела, чтобы ты так грубо себя вела.

Мамочка была женщиной высокой, но ее фигура состояла из мягких изгибов, к которым я так любила прижиматься в детстве. После смерти папы было время, когда мамочка исхудала, ключицы у нее выступали так сильно, что отбрасывали тени, и обнимать ее было все равно что прильнуть к безжизненным ветвям сухого дерева. Теперь ее щеки снова округлились, и сама она снова стала мягкой, хотя почти перестала меня обнимать. Теперь я обнимала ее.

– Прости, – сказала я.

Мамочка права. Она еще никогда не видела, чтобы я проявляла грубость. Я вела себя так, только когда мамы не было поблизости, чтобы держать настойчивых людей на расстоянии. Гостеприимство стало частью ее профессии, дерзость ее огорчала, но нам требовалось хранить свои секреты.

Она тронула меня за плечо и поморщилась.

– Что ж, ты же моя дочка, да? Так что, полагаю, мне некого винить.

– Добрый день, мэм, – сказал Эллиотт. – Я – Эллиотт Янгблад.

– А я Мэвис, – представилась мамочка и улыбнулась приятной, вежливой улыбкой, словно удушающая жара на нее не действовала.

– Я только что переехал к своей тете Ли, она живет на вашей улице.

– Ли Паттерсон Янгблад?

– Да, мэм.

– О, боже, – проговорила мамочка и захлопала глазами. – И как же ты ладишь со своей тетей Ли?

– Теперь уже лучше, – ответил Эллиотт и хитро улыбнулся.

– Вот как, что ж, дай Бог ей здоровья. Боюсь, она редкостная дрянь. Совершенно не изменилась со старшей школы, – сказала мамочка.

Эллиотт улыбнулся, и я поняла, как сильно по нему скучала. В глубине души я заплакала. Я постоянно так делала с тех пор, как он уехал.

– Батюшки, где же наши манеры? Не хочешь ли зайти, Эллиотт? Полагаю, у меня есть чай, свежие фрукты и овощи из сада. Или то, что от них осталось после этой засухи.

Я повернулась к мамочке и прожгла ее взглядом.

– Нет. Нам нужно работать. Поппи и ее отец здесь.

– Ах, да, – пробормотала мамочка, прикладывая ладонь к груди. Она вдруг сильно занервничала. – Извини, Эллиотт.

– В другой раз, – ответил он и поднял руку в знак прощания. – Увидимся завтра, принцесса Кэтрин.

Я сразу напряглась.

– Не называй меня так. Никогда.

Я увела мамочку внутрь и захлопнула за нами стеклянную дверь. Мамочка дергала край фартука и закручивала его. Я отвела ее наверх по коридору, потом еще на пять ступеней вверх в гостевую комнату и жестом предложила ей присесть перед туалетным столиком. С тех пор как умер папа, она ни одной ночи не смогла провести в их старой спальне, поэтому мы переоборудовали небольшую комнату на чердаке. Теперь мамочка обитала там.

Она пригладила волосы, достала платочек и стерла со щеки грязь.

– Господи, не удивительно, что ты не захотела впустить его в дом. Я просто пугало.

– Ты много работала, мамочка, – я взяла ее расческу и начала расчесывать ей волосы.

Она заметно расслабилась и улыбнулась.

– Как прошел твой день? Как дела в школе? Ты доделала домашнюю работу?

Не удивительно, что ей понравился Эллиотт. Она тоже стала изъясняться одними вопросами.

– Все хорошо, и, да, доделала. Только геометрию.

Мамочка фыркнула.

– Только геометрию, – она скопировала мой небрежный тон. – Я едва могла решить простое уравнение по алгебре.

– Это неправда, – возразила я.

– И то благодаря твоему отцу… – она замерла, и ее взгляд стал отсутствующим.

Я отложила расческу и вышла из комнатки. Прошла по коридору, спустилась вниз по лестнице, ища, чем бы заняться. Мамочка расстроилась и теперь будет сидеть у себя до конца дня. Она целыми днями делала вид, что все прекрасно, но время от времени речь неизбежно заходила о папе. Каждый раз это становилось для нее тяжелым ударом, она погружалась в воспоминания и уходила к себе. Я же оставалась: прибиралась, готовила, беседовала с гостями. Делила время между чтением книг и попытками поддерживать порядок в этом доме. Несмотря на то что гости у нас появлялись редко, работы в гостинице хватало. Тут и два сотрудника на полной ставке справились бы с трудом. Порой вечерами я радовалась, когда мамочка закрывалась у себя, предоставив мне делать всю работу. Погружаясь в дела, я обретала душевный покой.

Хлопнула дверь и на верхней лестничной площадке появилась Поппи.

– Кэтрин!

Я побежала вверх по ступенькам, обняла ее и держала, пока та захлебывалась рыданиями.

– Папочка опять уехал!

– Мне жаль, – пробормотала я, покачивая ее.

Иметь дело с Поппи было приятнее, чем с ее отцом. Дюк был громогласным сердитым человеком, вечно на всех орал и постоянно был занят. Общаться с таким жильцом то еще удовольствие. Когда Дюк был поблизости, Поппи вела себя очень тихо. Мамочка тоже помалкивала, предоставляя мне с ним разбираться.

– Я останусь с тобой, пока он не вернется, – пообещала я.

Поппи кивнула и уткнулась лбом мне в грудь. Я сидела вместе с ней на красной потертой ковровой дорожке, покрывавшей ступеньки лестницы, пока не пришло время укладывать ее спать. Я подоткнула ей одеяло.

Я не знала, будет ли Поппи здесь утром, но решила, что нетрудно приготовить ей что-то сладкое на завтрак, а еще сделать омлет для Дюка. Я спустилась в кухню и стала готовиться к утру. Если я собиралась в школу, готовила мамочка.

Помыв и убрав в холодильник свежесрезанные помидоры, лук и грибы, я снова поднялась по лестнице.

У мамочки бывали хорошие и плохие дни. Сегодняшний день получился ни то ни се. Бывало и похуже. У мамочки не хватало сил, чтобы управлять гостиницей. Я до сих пор не понимала, каким образом удерживаю нас на плаву. Но если сосредоточиться только на том, чтобы продержаться один день и дожить до следующего, масштаб проблемы становится неважен, главное – это переделать все дела на сегодня.

Я приняла душ и через голову натянула на себя пижаму. Пижамными штанами я пренебрегла, было слишком жарко, чтобы их надевать, а потом забралась в постель.

В тишине дома раздалось хныканье Поппи. Я замерла, выжидая, уснет ли она или встанет и отправится бродить по коридору. По ночам ей было тяжело находиться в доме, и я задумалась, как она жила, когда ее не было в гостинице: грустила ли она, боялась чего-то, чувствовала одиночество или пыталась забыть, как жила здесь, на Джунипер-стрит. Из тех немногих рассказов, что мне удалось из нее вытащить, я знала, что матери у Поппи нет. Ее отец, Дюк, наводил на девочку ужас. Девочка оказалась в замкнутом круге: она то ехала вместе с отцом в машине, когда тот переезжал с места на место, то подолгу оставалась одна, порой даже на несколько дней, из-за того, что отец работал. Больше всего она любила проводить время в гостинице, но это был лишь маленький кусочек ее жизни.