Королевство - Несбё Ю - Страница 14

– Ладно, – я не стал возражать, – будешь хрустаном.

– А ты, Рой, – ты сам-то кто?

– Я? Да никто.

– Каждый – какая-нибудь птица. Давай колись.

Я не ответил.

– Рой – рассказчик, который распределяет роли, – пришел мне на помощь Карл, – он никто и сразу все. Он безымянная горная птица.

– Одинокая горная птица без имени, – проговорила Шеннон. – А какие песни поют самцы таких безымянных птиц, когда подыскивают себе пару?

Карл рассмеялся:

– Да уж, Рой, пока ты душу наизнанку не вывернешь, эта девчонка не успокоится.

– Ладно, – уступил я, – главная особенность самца горной птицы в том, что он для самки не поет. Нечего попусту выделываться – так он считает, к тому же в горах и деревьев нет, на которые присесть можно. Так что вместо этого он, желая понравиться, строит гнезда.

– Отели? – поинтересовалась Шеннон. – Или автозаправки?

– Похоже, отели у него получаются лучше, – ответил я.

Они оба засмеялись.

– Ну что ж, пора нашему белозобому дрозду на боковую, – сказал Карл.

Они поднялись с кровати.

– Спокойной ночи. – Карл погладил меня по голове.

Дверь за ними захлопнулась, а я остался лежать, вслушиваясь в тишину.

Он запомнил. Однажды, давным-давно, я рассказал ему, что я – белозобый дрозд. Скромная и осторожная птица, которая прячется между камнями. Карл говорил, что это лишнее, что бояться мне в этом мире нечего. А я ответил, что знаю. Но что все равно боюсь.

Я уснул. Мне приснился прежний сон, его будто поставили на паузу, и он все время дожидался. Услышав крик альпиниста, я проснулся и понял, что кричала Шеннон. Она снова закричала. И еще раз. Карл хорошо ее трахает. Это он молодец. Только спать рядом с ними сложновато. Я прислушался. По-моему, ей уже было достаточно, но они не остановились. Я сунул голову под подушку. А спустя некоторое время вылез из-под нее. Все стихло. Похоже, уснули. Зато ко мне сон больше не шел. Я ворочался в скрипучей кровати и все раздумывал над словами Эрика Нерелла о том, что ленсман собирается снарядить альпинистов осмотреть «кадиллак».

А потом наконец раздался он.

Второй крик ворона.

И теперь я знал: он предвещает опасность. Не вот прямо сейчас – он, скорее, предсказывает судьбу. Которая ждала меня. И ждала давно. Она терпеливая. Но никогда не забывает. И она припасла для меня хлопоты.

Карл. Он присутствует почти во всех моих детских воспоминаниях. Карл лежит внизу на кровати. Карл, к которому я прижимаюсь, когда температура воздуха за окном в январе падает до минус пятнадцати, или в других случаях, если чувствую необходимость. Мой младший братишка Карл, с которым мы ссорились так, что он плакал от злости и кидался на меня с кулаками, но каждый раз это заканчивалось одинаково: повалив его на землю, я садился верхом и, удерживая его руки, награждал щелбанами. Вскоре он переставал сопротивляться, но его слабость и податливость вызывали во мне раздражение. Однако стоило ему посмотреть на меня жалобно-беспомощным взглядом младшего брата, как горло у меня вдруг перехватывало, я ослаблял хватку, обнимал его за плечи и давал очередное обещание. Но комок в горле и муки совести оставались со мной еще долго после того, как у Карла высыхали слезы. Однажды папа увидел, как мы деремся. Он ни слова не сказал и встревать не стал – так мы, жители гор, позволяем природе вершить свое жестокое дело и не вмешиваемся, пока наших собственных коз природа не трогает. Драка закончилась тем, что мы с Карлом уселись на диван, я обнял братишку за плечи и мы оба захлюпали носами. Тогда отец удрученно покачал головой и вышел из комнаты.

Еще вспоминаю один случай – мне было двенадцать, Карлу – одиннадцать, а дяде Бернарду исполнялось пятьдесят. И дядя совершил поступок, который мама с папой сочли невероятно щедрым: он пригласил всех в город – в большой город – отпраздновать юбилей в Гранд-отеле. Мама рассказывала, что там и бассейн есть, и мы с Карлом прямо загорелись. Когда мы туда приехали, выяснилось, что бассейна там никакого нету и никогда не было. Я ужасно рассердился, а вот Карл вроде как не поверил, и, когда один из сотрудников предложил показать ему отель, я заметил, что Карл незаметно сунул в карман плавки. Вернувшись, он сказал, что отель охрененный, прямо дворец, и что он, вашу мать, когда-нибудь непременно выстроит себе такой же. Так он сказал. Ну и ругался он намного больше. И потом он упрямо утверждал, будто в тот вечер плавал в Гранд-отеле в бассейне.

По-моему, в этом Карл и мама были похожи: для них мечты побеждали действительность, а оболочка – содержимое. Если все шло не так, как им хотелось, они выдумывали новую реальность и почти не замечали того, чему, по их мнению, быть там не полагалось. Например, нашу прихожую, провонявшую хлевом, мама величала не иначе как холлом. Так и говорила – «хо-олл». В бытность свою подростком она поступила в услужение в семью судовладельца – там она долго работала, сперва служанкой, а потом экономкой, и с тех пор считала, что если назвать вещь по-английски, то получится вроде как по-богатому.

С папой все было наоборот: лопату для хлева он называл навозной и хотел, чтоб все вокруг выглядело и звучало по-американски. Причем не как в американских городах, а как на Среднем Западе, например в Миннесоте, где он жил с четырех до двенадцати лет вместе со своим отцом, которого мы никогда не видели. Америка была папиной землей обетованной. Он и меня назвать хотел Калвином в честь американского президента Калвина Кулиджа. Ясное дело, республиканца. В отличие от своего более харизматичного предшественника Уоррена Гардинга, оставившего за собой шлейф скандалов на букву «к»: коррупция, карты, красотки и кокаин, – Калвин был серьезным трудягой, неторопливым, острым на язык и злым, который, если верить папе, никуда не рвался, а по карьерной лестнице поднимался медленно, но верно, ступенька за ступенькой. Однако маме имя Калвин не понравилось, и поэтому я стал Роем, хотя второе мое имя все-таки Калвин, на это мама согласилась.

У Карла второе имя Абель, в честь Государственного секретаря Гардинга, – по словам папы, тот был умным и обаятельным человеком с великими мечтами. Именно благодаря ему США в 1845 году аннексировали Техас, отчего территория государства выросла почти вдвое. В качестве компромисса Абель допустил, чтобы в Техасе и дальше поддерживались права рабовладельцев, но это, как говорил папа, уже дело десятое.

Может статься, мы с Карлом похожи на тех, чьи имена носим. В деревне у нас никто – кроме разве что старого мэра Оса – понятия не имел, кто такие эти самые Калвин и Абель. Говорили лишь, что я пошел в папу, а Карл – в маму. Но народ у нас в Усе вообще не знает, о чем болтает. Треплют себе языком, и все.

Мне было десять лет, когда отец прикатил домой на «кадиллаке-девиль». Виллум Виллумсен, владелец магазина подержанных машин, давно хвастался этим шикарным экземпляром. Владелец, мол, привез машину из Штатов, но денег на растаможку у него не хватило, поэтому и пришлось ее продать. Иначе говоря, машина, модель 1979 года, каталась только по ровненьким, вылизанным шоссе в жаркой Неваде и не нажила ни пятнышка ржавчины. Папа медленно кивал. В машинах он не шарил, а я тогда еще во вкус не вошел. Он раскошелился по полной, даже торговаться не стал и уже спустя две недели погнал машину в ремонт. Ну а там выяснилось, что поддельных запчастей в ней столько, сколько бывает разве что в старых жестянках, которыми уставлены улицы Гаваны. Ремонт обошелся дороже самого автомобиля. А народец в деревне ржал и говорил, что, если ты невежда и не научился разбираться в тачках, придется тебе расплачиваться. Браво барышнику Виллумсену. Зато у меня появилась игрушка. Хотя нет, не игрушка, а учебник. Сложный механизм, научивший меня, что, потратив время и вникнув в принцип действия вещи, можно эту самую вещь починить. Главное – думать головой и задействовать руки.