Постэпидемия - Литвинов Станислав - Страница 24

Он понимал, что отыскать ту сиделку будет невозможно, в больнице многочисленный персонал, работают волонтёры. Может, она вообще из другого города. В ней в принципе было много непонятного. Каким образом, например, больница ухитрилась выделить для кого‑то одного персональную сиделку, когда отделение переполнено? Да, конечно, без внимания люди не оставались, но чтобы с кем‑то сидели вот так, постоянно…

И ещё, почему незнакомка была без маски? Весь персонал больницы был снабжён защитными средствами. За все дни, проведённые в больнице, молодой человек не видел женских рук без перчаток, да и самих лиц женских тоже не видел — только глаза, угадываемые за очками. Высокая температура смазывала странное, нереальное ощущение от присутствия незнакомой сиделки. И если вдуматься, то… на ней была форма медсестры времён Первой мировой войны. Забавно, но это показалось ему более нереальным, чем присутствие в больнице медсестры без маски.

В конце концов он пришёл к выводу, что это был горячечный, но такой утешительный бред.

6.

Крепыш с коротко стриженными светлыми волосами работал водителем на «скорой». Человеком он был конкретным и стихи тоже предпочитал конкретные, чтобы сразу понятно было — про что написано и с какой целью. Поэтому, кстати, он считал, что «Я помню чудное мгновенье» — настоящий шедевр, ведь Анна Петровна Керн после этих стихов моментально влюбилась в Пушкина и они вдвоём наверняка отлично провели время. Таким образом цель поэта была достигнута с минимальными потерями.

Когда началась пандемия, он сам вызвался на ночные дежурства, и тёмный город бешено распахивал перед мчащейся машиной свои тёмные пустые улицы. Подъезжая к больнице, он уже издали видел десятки горящих желтых прямоугольников: за каждым находились люди, точно знающие, что делать и зачем. Как в правильной поэзии. От этих окон разливалось тепло.

В тот день в машине лежал студент — костлявый рослый парень, плохо говоривший по‑русски, какой‑то застрявший в России немец (или голландец?) с просроченной визой. Парень сердился, противился госпитализации, несмотря на высокую температуру, уверял, что он всего лишь простудился, когда курил на балконе, потом вдруг заплакал и признался, что у него нет денег и с документами тоже швах. Его изначальной целью было проехать на велосипеде по всей Европе, но потом вмешалось бедствие…

Этот парень исчез из мыслей водителя сразу же после того, как был передан с рук на руки в приёмное отделение. Встретились они значительно позднее, когда бедствие отступило и всем, кто работал сверхурочно, дали отпуск. Конечно, хотелось бы поехать куда‑нибудь к морю и там полежать на пляже в трусах, глядя на загорелых девушек и поплевывая косточками от черешни, но с поездками пока пришлось повременить. Достаточно было просто сидеть в парке и абсолютно ничего не делать.

Кто‑то уселся рядом и заговорил по‑английски. Водитель «скорой» учил инглиш в школе и мог объясниться более‑менее сносно. Он посмотрел на соседа по скамье, увидел хрящеватый нос и прядь светлых смятых волос, но никак не мог вспомнить — откуда знает этого человека.

Тот напомнил. И про визу, и про деньги, которых не было. И про путешествие, которое так и не состоялось. Студент о чём‑то рассказывал, а слушатель, подрёмывая от усталости, которая накопилась и так и не прошла, кивал и делал вид, что понимает, о чём идёт речь. Перед тем, как он задремал, ему подумалось последнее: скоро возобновятся поэтические семинары и можно будет снова встретиться с той тонкой, как ветка, женщиной, которая носит юбки в пол и краснеет, как маленькая девочка… Он улыбнулся и заснул, положив голову на костлявое плечо студента.

7.

Звали эту молодую женщину Даша, и она тихо, робко вышла в мир из своей небольшой квартиры на девятом этаже, впервые после отмены карантина.

Чуткая натура, Даша остро переживала момент, и когда объявили о том, что пандемия отступает, ощутила привкус победы. Победа эта не явилась в одночасье, как излитый с небес «громкокипящий кубок», но шаг за шагом, не торопясь и не задерживаясь, распространялась всё дальше и дальше и с каждым шагом охватывала всё более обширные территории души и физического пространства.

Даша вышла в сквер, где стоял — в своё время жарко дискутировавшийся — памятник, и тотчас поймала на себе негодующий взгляд кота, который доселе ощущал себя безраздельным господином всея детской площадки, газона, асфальтовой дорожки и прочая, и прочая, и прочая. «Кто ты, о дерзкая, вторгшаяся во владения мои?» — вопрошал кошачий взор. Даша тихо засмеялась. Кот с достоинством удалился в кусты.

Молодая женщина села на лавочку возле выключенного фонтана, подставила лицо солнцу. Когда вся её маленькая вселенная наполнилась оранжевым светом, она открыла глаза, потому что ей показалось, будто кто‑то пристально смотрит на неё.

И точно — на лавочке напротив восседала… почти точно такая же «Даша». Сходство было разительным и в то же время карикатурным: чуть‑чуть искривлённый нос, один глаз немного выше другого и определённо косит, но во всем остальном — те же черты, испорченные, как в кривоватом зеркале. Та, вторая, «Даша» посасывала кофе из бумажного стаканчика, чередуя его с тонкой сигаретой, распространяющей удушливый дым. То и дело она бросала на свою визави равнодушные взоры, затем задавила сигаретку о скамейку, сунула смятый стаканчик между рейками сиденья и поднялась. Юбка была ей длинновата и волочилась по земле, при ходьбе «Даша» то и дело наступала на подол и останавливалась, беззвучно бормоча ругательства. Из её рукавов, из карманов на юбке, из‑под подола бесконечным дождём сыпались мятые бумажные стаканчики с логотипами самых разных кофеен.

— Что… это?.. — пробормотала настоящая Даша, не в силах пошевелиться.

Странное существо повернулось к ней, словно его окликнули, и улыбнулось. Беззубый рот существа расплывался всё шире. Даша застыла, не чувствуя ни рук, ни ног. Существо, шатаясь, побрело дальше по дорожке.

— Девушка, вы в порядке? — раздался голос.

Даша вздрогнула и как будто очнулась.

— Я? Заснула, наверное… Простите… — пробормотала она и тряхнула головой, пытаясь сбросить оцепенение. — Так неловко!

Рядом с ней стояли Евсеев и Серёгин. Они прервали разговор и подошли к лавочке, потому что им показалось, что с женщиной плохо. «Свежий воздух — он с непривычки убивает», — высказался Серёгин по этому поводу.

Даша узнала Евсеева и слабо улыбнулась ему, но тут же снова вздрогнула, омрачилась и поневоле посмотрела туда, где стояла, покачиваясь, вторая «Даша». Серёгин проследил её взгляд и присвистнул:

— Во страховидла!

— Вы знакомы? — удивилась Даша.

— С ней‑то? — Серёгин посмеялся.

Над крышей ближайшего дома показался рыхлый край облака. Серёгин посмотрел наверх, потом перевел взгляд на Дашу и добавил:

— Вы тут посидите, отдышитесь, а то ужас как побледнели. Поэтическая вы натура. Прямо как Евсеич.

— Я как раз не бледный, — возразил Евсеев.

— А я тут, прямо скажем, сбледнул, — признал Серёгин. — Знаешь, возле «Авроры» два «Лениных» ходили, один революционный матрос и «Пётр Первый»? К прохожим приставали, чтобы сфоткались? Повыползали снова. Но странные какие‑то. «Пётр Первый» стал как тот шемякинский, с крошечной головой и длиннющими пальцами. У матроса голова как у скелета. Не знаю, кому охота с такими фоткаться.

Евсеев замер. Нехороший холодок прошёлся у него по спине. Он сказал:

— Давай‑ка зайдём к одному моему приятелю, а? Что‑то беспокойно мне за него стало. Боюсь, что насамоизолировался он там по самые помидоры.

— Ты ему звонил?

— Да нет, причины не было…

— Тогда сейчас чего забеспокоился?

Страховидла уже исчезла, только след из мятых бумажных стаканчиков тянулся по всей дорожке.

— Сейчас причина появилась, — сказал Евсеев. — Но один идти боюсь.

— Ладно, — сказал Серёгин. — Это недалеко? У меня ещё дела.