На краю одиночества (СИ) - Демина Карина - Страница 7

– Кто?

– Это ты мне скажи. Надеюсь, ты поймешь, насколько нелепо это твое увлечение… я бы поняла, если бы ты планировал создать семью…

Пауза.

И ожидание.

И кажется, ее вполне удовлетворило молчание, которое Елена сочла ответом.

– Но даже если просто роман… Глеб, неужели ты не мог найти кого… поприличней? Помоложе? Да она же… старая!

– Не старше меня.

– И что?

– Ничего. Ты об этом поговорить хотела?

– И об этом тоже. Но вообще я о школе… – Елена скрестила руки на груди, будто защищаясь от него. – Это… неудачная идея. Крайне неудачная идея.

– Почему?

– Наталья…

– А если без Натальи?

– Ты злишься на нее? Я понимаю, что у тебя есть причины. И у меня тоже. Возможно, я слишком уж привыкла ей верить, но в том, что касается школы, Наталья права. Это безумная идея! Ты-то должен понимать, что такое тьма. Ей не место в мире. А ты собираешься дать этим мальчишкам силу! Обучить их! Выпустить к людям!

Она почти кричала, но почему-то шепотом, и это тоже было странно.

– Ты их вообще видел?

– Представь себе. Каждый день.

– Беспризорники. И нелюдь.

– Не все из них были беспризорниками, – счел нужным уточнить Глеб. – А если кто и был, то в том нет их вины. И вообще, какая разница? Сила не выбирает.

– А кто выбирает? Ты?

– Почему бы и нет?

Елена покачала головой.

– Не много ли ты на себя берешь? Глеб… я понимаю, что тебе хочется помочь этим детям. Но уверен ли ты, что и вправду помогаешь? Ваш дар – это скорее проклятье.

– Возможно. Но какие варианты? Их дар уже проснулся, он не угаснет с течением времени. Либо они научатся его контролировать, либо…

…тьма получит новую пищу.

Она всегда получает.

Сколько по отчету Калевого в империи таких вот, недоучек, чей дар оказался слишком силен, чтобы просто уснуть с возрастом? Или тех, в ком он пробудился благодаря внешним обстоятельствам, как правило, не самого приятного толка?

…единицы смогли справиться сами. Остальные сходили с ума.

Это ведь так просто, прислушаться к шепоту, позволить себе чуть больше. Малость за малостью, шаг за шагом…

– Провести обряд…

– Который они вряд ли переживут. А если и переживут, то как надолго? Сколько им понадобится, чтобы сойти с ума?

Елена поджала губы.

– Люди вас ненавидят.

– Пускай. Люди всегда кого-то да ненавидят.

– Нет, я не об абстрактных людях, Глеб. Я о тех, которые в этом городе… я решилась выйти…

Душу опалило холодом.

– Я же просил…

– Если твоей… метресс можно, то почему нельзя мне? – она дернула плечом. – Я просто хотела понять, где оказалась. Так вот, здесь думают, что ваша школа принесет беду. И что лучше бы вам вовсе ее не открывать. Люди настроены весьма решительно.

– Именно поэтому тебе лучше уехать.

– Куда?

– Да хоть в Петергоф. Поживешь в нашем доме. Подыщешь себе другой, хочешь в Петергофе, хочешь где-нибудь еще. Я напишу управляющему, он подберет тихое поместье…

– В котором я вынуждена буду провести остаток жизни. И чем это лучше монастыря?

– И чего ты хочешь?

Рядом мелькнула искра тьмы и погасла.

Чья? Земляной прятаться не стал бы, а вот дети… кто? Арвис? Глеб прислушался, но в одичавшем саду было тихо. Разве что вот кузнечики стрекотали.

– И чего ты хочешь?

– Чтобы ты перестал размениваться по пустякам. Мы должны вернуться в Петергоф.

– Возвращайся.

– Несчастной вдовой, которую не слишком рады видеть? – Елена фыркнула, а колючий куст шиповника закачался, внутри что-то зашелестело, выдавая крайне неподходящее укрытие. – Если я вернусь одна, мне только и останется, что сидеть дома и принимать соболезнования. Если обо мне вообще вспомнят. Но если вернешься ты… ты многим будешь интересен.

– А ты со мной.

– Естественно.

Кузнечики совсем уж разошлись, где-то в глубине зарокотали жабы. Надо будет вызвать кого, чтобы пруд расчистили, пока он окончательно не превратился в болото тухлой воды.

– Конечно, я помню о трауре, но… мне нужно будет время привести себя в порядок. Как раз, пока ты не представишь меня ко двору. Николай тебе не откажет, если попросишь.

А Елена уверена, что попросит, что не откажет ей. И… Глеб не отказал бы. Еще месяц тому не отказал бы. Что изменилось?

– Слухов не избежать, это я понимаю. Но если меня примут при дворе, то все недоброжелатели заткнуться. А дальше… я молода. Хороша собой. Приданое… ты выделишь мне долю в наследстве. У меня неплохие шансы устроить свою жизнь. И на этот раз к выбору мужа я подойду куда серьезней.

– Нет.

– Что?

– Нет, – повторил Глеб.

…когда она выросла?

Он помнил ее еще испуганной девочкой, которая пряталась в юбках няньки, глядя на Глеба с откровенным ужасом. Или неловким подростком, слишком нервозным, чтобы можно было с ней говорить о чем-то, помимо погоды. Юной девушкой…

…первый бал.

Восторг.

И ощущение, что вот теперь-то она поймет, что Глеб ей не враг. Влюбленность, нагрянувшая неожиданно, словно гроза по весне. Свадьба… ее робость. Наталья, с которой они ходят вдвоем, и монашеское строгое облачение подчеркивает легкость Елены.

– Я не вернусь в Петергоф. Мне там делать нечего. Я не буду дергать Николая по пустякам. И я не позволю выбрать подходящую мне жену. Если я решу жениться, я выберу того, кого сочту нужным. Я не закрою школу. Я не откажусь от этих детей. И от Анны. Так что… нет.

Губы Елены задрожали, а по щеке поползла слеза.

– Переигрываешь, – почему-то теперь ему это показное горе казалось нелепым, словно чужая маска, которую Елена примерила. – И да, думаю, тебе действительно стоит уехать. Я распоряжусь, чтобы приготовили дом. А пока… вполне можешь остановиться в гостинице.

– Нет, – слезу Елена смахнула. – Если ты такой… дурак, я не найду другого слова, то… я обязана остаться рядом. Возможно, скоро ты поймешь, насколько… все не так.

Она развернулась и ушла. Остановилась, правда, ненадолго, верно, полагая, что настигнутый внезапным раскаянием и осознанием Глеб ее догонит, извинится и согласится на все, но… он щелкнул по листу и велел:

– Выходи.

Арвис угрем выскользнул из колючих плетей. Был он гол и растрепан.

– Одежда где?

– Там. Спрятал.

– Как ты?

– Голова. Болит. Иногда. Слов много. Тяжело, – он ткнул пальцем в висок. – Пройдет?

– Пройдет.

Арвис уселся прямо на траву и почесал плечо. Кожа его в темноте казалась серой, а шрамы выделялись розовыми полосками.

– Не беспокоят?

Он покачал головой. И сказал:

– Ветер говорит. Плохо. Будет плохо. Кровь. Здесь. Близко. Я не уметь. Слов много. Я вести. Кровь. И ветер… плакать. Ветер не любить, когда кровь.

– Так… погоди… идти далеко?

Арвис покачал головой и, ткнув пальцем куда-то в темноту, сказал:

– Там.

…Земляной понял с полуслова.

– Погоди, – он откинул крышку, вытащив существо, более всего похожее на крупную крысу, правда, покрытую чешуей.

Пара револьверов.

Трость, в которой скрывался клинок. И пара чистых камней. На всякий случай.

Арвис приплясывал от нетерпения.

– А одежда где? – поинтересовался Земляной, принюхиваясь.

Пахло цветами.

Травой.

Землей.

А мальчишка сорвался в бег. Он был быстр и ловок, и ограду, что самое поганое, перемахнул, будто бы и не было ни стены колючего кустарника, ни металлических прутьев, ни завесы заклятий.

– Вот же ж… талант на нашу голову, – Земляной последовал за мальчишкой, правда, пришлось зацепиться тростью за крюк, но преграду и он преодолел легко.

– Ворота есть, – проворчал Глеб, оказавшись по ту сторону.

Улица.

Точно такая же, как прежде. Те же камни, тот же лунный свет на них. Тяжелые столбы фонарей, которые почти погасли, ибо время все же позднее и нехорошо беспокоить людей.

Запахи…

…прежние, разве что добавились другие, пыли и города. Но крови Глеб не чуял. А Арвис, опустившись на четвереньки, летел по улице.