Господин изобретатель. Часть III (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич - Страница 21

Да вот, припомнился мне этот неприятный разговор, а что поделать, правда это про Африку-то, непривычна она для русского крестьянина. Что-то будет в лагере Штакельберга через три-четыре недели, когда, надеюсь, помощь придет? Не побегут ли до этого мои охотнички просить француза Христом-богом отправить их «в Расею»? Вот скандал-то будет, когда они в Питере или Одессе выгрузятся с иностранного парохода, тощие и оборванные, и что они наплетут газетчикам-борзописцам про меня? А, семь бед – один ответ.

Спросил Нечипоренко, сколько выпито воды за переход. Он ответил, что казачьи лошади пьют немного, про мулов и говорить не приходится, а вот «артиллеристки» – те пьют так, как будто Волга-матушка рядом и их на водопой пригнали, но все же – есть чем и вечером напоить, и на утро останется. Вот жара уменьшится, повечеряем, лошадям корму зададим, караулы выставим и сами спать завалимся. Я сказал, что все правильно, завтра выйти надо как сегодня, чтобы к полудню все были уже в тени, темнеет в пустыне рано, в семь пополудни уже темень, так что выспаться время будет, а полчетвертого подъем, чтобы через час-полтора уже выступить в поход – светать начнет и то, что под ногами будет уже видно. В шесть над горизонтом уже будет солнце и через пару часов начнется жара, больше трех часов по ней лошади не выдержат. Подъесаул согласился с раскладом и я спросил его, есть ли у кого из офицеров компас. Оказалось, что есть у сотника Стрельцова, я попросил, чтобы составлялись хотя бы кроки какие, хоть схему, куда идем, с указанием Север-Юг. Нечипоренко спросил меня, а разве другой караван не пойдет этой дорогой, там же и топограф, и Букин – офицер Штаба. Ответил, что нет, здесь каждый караванщик ведет своей дорогой и как нас ведет проводник, одному Аллаху известно, это собственный маршрут Хакима, он его считает более безопасным, поэтому, может лучше дать компас в арьергард, хорунжему Бякову, чтобы проводник не видел, что мы его маршрут на схему наносим.

Пошел в шатер к Маше, как ни странно там было прохладней, чем под тентом, Маша была в чем-то шелковом и полупрозрачном, шелк лежал на ковре, я даже не решился прилечь на белоснежную простыню. Она взяла большой медный таз с водой, принесенный слугами и стала обтирать меня губкой, что-то приговаривая, потом насухо вытерла полотенцем и натерла какими-то приятными благовониями на травах, вроде мяты, но все же не мята, мне ли ее не знать. Потом она стала кормить меня виноградом и поить каким-то приятным напитком из лимонов, вроде лимонада, но не сладкого, а с той же травкой вроде мяты. Мне были приятны прикосновения ее нежных пальчиков. Вот, наверно, так себя чувствуют храбрые мусульманские воины, попав в рай с гуриями. Потом мы ласкали друг друга, а после, устав от любви, забылись сном, прервавшись на то, чтобы поесть мяса и фруктов, а после опять заснули. Проснулся я около трех пополуночи, осторожно оделся, чтобы не будить Машу и вышел из шатра. Тут же за спиной возникла темная тень и сверкнули глаза Хакима. Я спросил все ли в порядке и как несут службу мои люди. Он ответил, что они – настоящие воины и я могу на них полагаться, прошел три десятка метров и был окликнут часовым. Ответил и после того как он меня узнал, подошёл и спросил, все ли в порядке. Он сказал, что да, только шакалы уж очень гнусно воют и тявкают, а пальнуть нельзя, хотя – вон один сидит, совсем близко, только и ждет, чего бы стянуть съестного, но сколько я ни пялился в темноту, никого не увидел. Пошел к тенту, где богатырски храпели казаки, подложил под спину тюк сена и стал смотреть на звездное небо. Был молодой месяц, уже не тот, что называют «мусульманским в виде тонкого полумесяца, похожего на восточную саблю, но еще и не второй четверти лунного цикла, то есть, к выходу из пустыни будет почти полнолуние.

На второй день похода я понял, что имел в виду Хаким под «трудным участком»: плоская галька сначала сменилась серым, потом черным песком, а потом стали попадаться приличные булыжники черного как смоль цвета. Возница пытался как-то объезжать их, но не всегда удачно. С утра я переоделся в разработанную мной форму охотников и не пожалел, ботинки были в самый раз, чтобы не оступиться на камнях, а парусиновые туфли уже были бы разодраны в клочья, иногда камни имели острые сколы, которые блестели на солнце. Не разбираясь в минералах, я сунул небольшой такой камушек в сумку, спрошу потом у рудознатцев, что это такое. Хуже всего было, что камни разогрелись на солнце (они же черные) и жар был не только сверху, но и снизу. Солнце начало печь уже с восьми утра, несмотря на то, что на брички поставили импровизированные тенты на распорках и каркасе из реек. Казаки ехали в белых платках – назатыльниках на фуражках и никто уже лихо не заламывал фуражку на затылок, демонстрируя лихой чуб, все старались максимально укрыть лица от палящего солнца. Мне казалось, что на камнях уже можно жарить не только яичницу, но и мясо. Кстати, барана вчера освежевали и зажарили на углях, так вот какое мясо мы вчера ели с Машей, но я так утомился, что не почувствовал вкуса, да и Маша едва попробовала кусочек, зато лимонной воды мы выпили целых два серебряных кувшина с затейливой цветочной чеканкой и емкостью литра по два с половиной, не меньше. То и дело приходилось вылезать из брички и с помощью казаков переталкивать ее через препятствие, а в двух местах нам пришлось выпрячь лошадей и просто на руках перенести бричку с пулеметом. От таких упражнений сердце у меня было готово выпрыгнуть из груди, а Артамонова я просто не допускал до них. Видел квадратные глаза Машиного конвоя, мол, генерал работает со всеми вместе, а слуга стоит и ничего не делает, но, потом они привыкли к этим особенностям русского менталитета. Естественно, плелись мы медленнее медленного и вот уже полдень, а колодца все нет. Наконец, через полчаса дорога пошла довольно круто вниз и в распадке я увидел каменное ограждение колодца и, даже каменный желоб, куда выливали воду поить животных. А вдруг колодец пустой. Нет, слышу крик Стрельцова: «Есть вода, привал» Подъехали и мы. Хаким показал, где можно ставить палатки, но рекомендовал пройти по месту и перевернуть камни, только не руками, могут быть скорпионы. По месту своего лагеря он два раза прогнал верблюдов, говорят, пустынные твари не любят их запах, а я думаю, что они уходят от сотрясения земли под копытами дромадера. Одни стали разбивать лагерь, другие – доставать воду из очень глубокого колодца. Наконец лошадям дали половину полуденной порции воды и отвели в тень, люди тоже в изнеможении растянулись под полотняным потолком палатки. Так все лежали час и я вместе с ними, потом стали отпиваться поспевшим чаем. Вода имела несколько солоноватый привкус, но пить ее было можно, лошади и мулы тоже пили с удовольствием. Так как мы находились на дне котловины, то было принято решение выставить секрет[40] наверху из двух казаков и менять его каждые два часа до захода солнца, а ночью – через четыре. Поскольку, в таком случае простых казаков не хватит, то добавить и двух офицеров, не будут ходить в караул только Нечипоренко и я. Внизу караульная служба будет идти как обычно. Посмотрел, достаточен ли наклон ствола Максима для того, чтобы добить до бровки котловины – хватает, стены котловины пологие и возвышение не превысит 30 градусов по вертикали.

После того, как убедился, что все устроены, зашел к Маше. Она тоже устала, бедная, и лежала под шелковым покрывалом. Сказал, что тоже устал, и поэтому пойду к своему отряду, тем более, что у нас все офицеры сегодня несут службу – пришлось выставить дополнительную охрану сверху и людей не хватает. Маша ответила, что все понимает и отпускает меня, потому что служба – это мой долг и обязанность перед моим государем. Еще она заметила, что я удивил ее людей тем, что сам работал и толкал коляску, а старого воина-слугу освободил от этого. Гвардейцы разделились пополам, одни тебя осуждают за то, что ты как простолюдин, тащил коляску, что неуместно генералу и князю (Маша меня так им отрекомендовала, тем более, что по прибытии в Джибути все меня видели при полном параде и никто не усомнился, что я в больших чинах). Другим, наоборот, понравилось, что я пожалел старого воина. Из телохранителей Саид и Хаким ничего не сказали, Саид, понятно, почему, а Хаким малоразговорчивый и отвечает только, когда его спрашивают, а вот Мохамад сказал, что ты добрый и справедливый и таких как ты, господ, еще поискать надо.