В кольце врагов (СИ) - Злотников Роман Валерьевич - Страница 34

— Приветствую тебя, воевода! — Первым, на абсолютно чистом древнерусском заговорил Кабугшин, и я ответил ему, повторив при этом приветственный жест степняков:

— Приветствую тебя, великий хан.

— Присаживайся же к нам, воевода, раздели нашу еду, отведай с дороги холодного кумыса! Ты наш гость, а гостеприимство для нас свято!

Коротко поклонившись хану, я сел перед шкурой, служащей печенегам столом, и, с трудом скрестив ноги, отведал прохладного, приятного на вкус кисло-сладкого напитка. Юноша подвинул ко мне блюдо с бараниной, и я с удовольствием впился зубами в ароматное, сочное мясо, отломил кусок лепешки и тоже отправил ее в рот.

Кабугшин указал на потчующего меня парня:

— Это мой младший сын, Карам. А это старший, — рука хана переместилась к хмурому печенегу, — его имя Каталим. Они разделят с нами еду и будут присутствовать при нашем разговоре. Пусть пока поучатся у меня принимать важных послов!

Я согласно поклонился — действительно, смену нужно воспитывать! — и произнес:

— Меня зовут Андрей по прозвищу Урманин, я воевода князя Ростислава Тмутараканского и прибыл к вам с его посланием.

Старый степняк прервал меня легким жестом и вкрадчиво сказал:

— Негоже говорить о делах, когда гость еще не насытился с дороги. Это неуважение со стороны хозяев! Ешь и пей, воевода, после поговорим о делах.

Я кивнул и продолжил насыщаться печеным мясом, заедая его лепешками, суджуком и сыром и обильно запивая всю эту роскошь кумысом. Впрочем, ради уважения к хозяевам я отведал также и похлебки с гурутом, и густой, наваристой каши, приготовленной не иначе как на курдючьем сале. Все время трапезы от меня не отставали и степняки — и к ее завершению, когда мне стало трудно дышать из-за непомерно раздувшегося живота, я прямо-таки проникся расположением к хлебосольным хозяевам. Нет, неспроста с древних времен переговоры нередко сдабривают обильной едой — разделенный вместе хлеб как-то примиряет, сближает людей.

— Ну что же, — сыто срыгнув, обратился ко мне Кабугшин, вытирая пальцы сухой тряпкой, — с какими вестями ты пожаловал, воевода? О чем желает говорить со мной каган Тмутаракани?

Отставив от себя кубок с кумысом, я вытер губы точно такой же тряпкой, лежащей до того на столе, и принялся неспешно говорить:

— Ростислав Владимирович предлагает вам свою защиту в обмен на добрую службу.

Каталим громко и зло фыркнул, его брат удивленно воззрился на меня, и лишь сам Кабугшин сохранял невозмутимость — впрочем, улыбка сошла с его губ, а в глазах отразилась тяжелая дума.

— Это предложение мы вынуждены отклонить. — Холодно произнеся эти слова, секунду спустя печенег продолжил, немного ехидно скриви губы: — Если бы мое племя желало служить русам, то мы вместе с иными родами, близкими нам по крови, отправились бы служить великому кагану Руси, в Киев-град! Тмутаракань же совсем мала…

Оба сына Кабугшина синхронно улыбнулись практически одинаково широко и с практически одинаковым выражением самодовольного презрения на лицах. Однако я быстро стер эти улыбки с их губ:

— Что же, тогда вы погибнете. Половецкий хан Шарукан уже собирает большую орду в степи. Кто знает, куда куманы повернут копыта своих коней?

Все трое печенегов одинаково напряглись, выпрямив спины, и Кабугшин заметил:

— Мое племя не пустило в эти земли торков, когда они были сильны. И лишь остатки их, рассеянных половцами, мы приняли в наши стойбища, на положение слуг. Остановим и куманов! Тем более, — печенег вновь позволил себе легкую полуулыбку, — я слышал о сборах Шарукана. Но я слышал, что он нацелен на Киев!

Однако печенег весьма информирован… Интересно, его упреждают не те же люди, кто шлет гонцов и к нам? Очень даже может быть…

— А что помешает ему после Киева обратить своих коней против вас? В узком проходе, что ограждает ваши земли от половецких степей, нет ни вала со рвом, ни крепостей, защитивших бы вас от вторжения. Успеете ли вы собрать рать, если Шарукан поспешит к вам изгоном, выпустив вперед волчью стаю легких разъездов? И что ждет тебя, хан, и твое племя, если половцы, многократно превосходя вас силами, прижмут печенегов к горам? Они истребят вас вместе с женами и детьми. Впрочем, последних могут обратить и в рабство. Но это даже хуже, чем быть слугами, а для женщин, поговаривают, хуже смерти.

Кабугшин промолчал, но в его глазах я прочитал напряженную работу ума.

— Между тем уже сейчас в вашем тылу есть десятки больших и малых крепостей, крупные города с мощными каменными стенами, горы, где можно укрыть целый народ! Прими предложение князя, хан, и твой народ не погибнет, какую бы силу ни собрал против вас Шарукан.

Печенег молчал с минуту, а сыновья его и вовсе словно боялись дышать. Наконец он заговорил, спокойно и рассудительно:

— Но каган выведет свое войско в поле, если мы перейдем под его руку, а половцы войдут в наши земли?

Я коротко усмехнулся:

— Все зависит от того, сколько ты дашь воинов в поход князя.

Хан встрепенулся:

— А на кого Ростислав желает пойти войной?

Вот он, момент истины!

— Против нашего общего врага.

Глаза Кабугшина сузились.

— Но ведь Шарукан собирает орду против Руси! А я слышал, что великий каган Изяслав не в мире с Ростиславом!

Согласно кивнув, я ответил:

— И именно потому половцы не ждут удара в спину.

Старый печенег вновь глубоко задумался, и сыновья его будто бы разделили с отцом тяжкую думу, с тревогой глядя в его лицо. Наконец хан заговорил:

— Но сколько воинов может выставить сам каган?

Немного подумав, я решил не спешить — в нашей словесной игре пока еще рановато открывать все козыри — и ответил уклончиво:

— Достаточно, чтобы перевесить чашу весов, когда орда половецкая сойдется с киевской ратью. Но если мы говорим, хан, как о твоей службе, так и о службе твоего народа, князю нужно знать, сколько сил выставят в поле его черные клобуки.

Кабугшин промолчал с десяток секунд и осторожно произнес:

— Шесть тысяч всадников я смогу привести кагану.

Я удивленно поднял брови:

— Всего лишь?

Печенег на мгновение смутился и заговорил уже другим, чуть извиняющимся тоном:

— Но это будут лучшие всадники, мужи в расцвете сил, а не желторотые юнцы и не клонящиеся к своему закату воины. Если грести всех подряд, я смогу выставить и до десяти тысяч, но каково будет качество этой рати? Тем более я ведь не могу оставить свой народ и вовсе без мужчин!

Внимательно посмотрев на лица обоих сыновей хана, я не заметил на них ни удивления, ни смущения, лишь ожидание. Или они искусно умеют скрывать свои чувства, или их отец говорит правду.

— Значит, хан, ты принимаешь руку князя Ростислава?

Кабугшин, однако, не спешил отвечать согласием.

— Ты не ответил, воевода, поможет ли войско кагана моему народу в случае нужды?

Я коротко бросил в ответ:

— Поможет. Впрочем, в случае нашего общего успеха такая необходимость не возникнет.

Однако старого печенега не так-то просто выбить из седла!

— И все же сколько воинов придет на помощь моему народу?

— Чтобы прикрыть спасение женщин и детей в горных крепостях?

Кабугшин кивнул.

— Четыре тысячи копейщиков и тысяча лучников. И еще столько же воинов сидят в горных гарнизонах.

Хан вновь немного промолчал, раздумывая над моими словами, после чего утвердительно склонил голову, вновь прижав ладонь к сердцу:

— Да, я и мои сыновья принимаем волю кагана Ростислава!

Каталим и Карам синхронно повторили жест отца, и в этот раз лицо мрачного здоровяка разгладилось. Между тем Кабугшин осторожно спросил:

— И все-таки могу ли я узнать, как вы хотите сражаться с куманами?

После короткого раздумья я все же ответил честно:

— Время дорого. Шарукан уже собирает людей, а может, уже и собрал. Тогда он поведет их к рубежу на реке Суле, но там половцы потеряют сколько-то времени и людей, круша степную защиту Руси. За это же время князья соберут войско и выступят навстречу врагу. Если мы поспеем, то в битве русов и половцев ударим куманам в спину. Но даже если степняки уже справятся с их ратью, то заметно ослабеют. Мы же соберем окрестное ополчение и разгромим половцев на русской земле! Ну а если князья сами управятся раньше… что же, встретим отступающих и довершим разгром.