Рот, полный языков - Ди Филиппо Пол - Страница 40

— Тогда, Милли, тебе известно обо мне больше, чем мне самому.

Кафка снова зевнул, и Милли всмотрелась в его лицо внимательней.

— Мало спали?

— Достаточно. Я работал над своим романом.

— «Богемия», так, кажется? И как продвигается?

— Высасываю каждое слово из пальца. Если найду подходящее словечко, то только одно, и приходится начинать работу заново в поисках второго.

— Трудно, да? Но вы справитесь, Фрэнк, я уверена. Человек, способный написать колонку «одиноких сердец» так, как вы… у вас со словами, как у пчелы с медом, если понимаете, о чем я. — Милли положила ладонь на рукав серого костюма Кафки. — Отлучимся на секундочку, Фрэнк. У меня… у меня для вас сюрприз.

— Сюрприз? Ума не приложу, что бы это могло быть.

Они пересекли комнату и подошли к столу Милли.

Девушка выдвинула ящик и достала маленькую коробку, обернутую в пеструю бумагу.

— Держите, Фрэнк. С днем рождения.

Кафка, казалось, был искренне растроган, на мгновение он даже утратил свое неизменное самообладание.

— Милли, как чудесно. Откуда ты узнала?

— Ну, я на днях просматривала личные дела, и на глаза попались дата и имя. Вам, кажется, исполняется сорок один?

— В точности. Хотя я никогда не надеялся, что достигну столь зрелого возраста.

Милли кокетливо улыбнулась.

— Вы на столько и не выглядите, Фрэнк.

— Даже когда я приближался к тридцати, меня путали с подростком.

— Вы тогда жили в Праге?

Кафка прищурил глаз.

— Нет, я уехал из родного города в 1902-м, в девятнадцать лет. В том году меня взял под крыло дядя Луи из Мадрида; он нашел мне работу на испанской железной дороге.

— И именно после этого вы объехали весь мир в качестве инженера-строителя, строя железные пути?

— Верно. — Кафка строго взглянул на Милли. — Откуда столь неожиданная любознательность, госпожа Янсен? По-моему, она неуместна.

— Ну, не знаю. Наверное, вы мне нравитесь. Хочется о вас больше узнать. Что тут странного? А вы такой немногословный, я бы сказала, вызывающе немногословный. Даже после двух лет работы бок о бок мне кажется, что мы едва знакомы. Нет, не возражайте, так оно и есть. О, я признаю, что вы принимаете участие в общих обсуждениях, но никогда не упоминаете ничего личного. Выудить из вас что-либо важное — все равно что зуб выдернуть.

Кафка собирался было ответить со свойственной ему грубоватостью, но запнулся, словно подбирая иные слова.

— В твоих суждениях, Милли, есть доля правды, однако будь уверена, что это сугубо мой недостаток, окружающие здесь ни при чем. Вследствие неправильного воспитания в раннем детстве у меня не развита склонность к обычному светскому общению. Ах, я стараюсь скрывать это, но обычно ощущаю себя одетым в стальные доспехи… будто мышцы моих рук, скажем, отстоят на огромном расстоянии от меня самого. И только когда… ну, иногда я чувствую себя действительно представителем рода человеческого. Тогда меня переполняет искреннее счастье. Нечто шипучее проходит по моим жилам теплым светом и приятной дрожью, убеждая в существовании сил, на отсутствии которых я буду настаивать всегда, даже сейчас.

Милли, удивленная столь длинной тирадой, открыла рот, затем проговорила:

— Фрэнк, вы так искренни! И видите, поделиться не так уж трудно, верно?

Кафка вздохнул.

— Наверное, нет, к чему бы это ни привело. Ты должна признать, что если я и не всегда приятен, то стараюсь хотя бы быть сносным.

Милли обняла Кафку, который стоял прямо, как садовый колышек для бобового растения.

— Не переживайте, Фрэнк! Все мы временами чувствуем себя зверями в клетке!

— Не до такой степени, как я. Во мне живет чужак, спрятанный столь же умело, как лицо из деревьев на картинке-головоломке для детей.

Отпустив Кафку, Милли отступила назад.

— Гм, странное самоощущение, Фрэнк. Но все же вы поведаете мне о своем бытии?

— Конечно.

Разорвав цветную бумагу и ленту, Кафка аккуратно открыл коробку. Достал из ватного гнезда резную фигурку.

— Какая прелесть, Милли. Полагаю, это статуэтка для моего письменного стола.

— Знаете, кто это?

Кафка равнодушно повернул предмет в руках.

— Очевидно, какая-то птица. Ворона?

— В общем-то галка. Как будет галка по-чешски?

— Думаю, ты сама знаешь, Милли. Дома мы говорили кавка.

Улыбаясь, словно ей вручили главный трофей, Милли повторила:

— Кавка.

Затем она тревожно замахала руками, нежно каркнула и подмигнула.

Осторожно закрыв дверь, чтобы не потревожить ударом свой крайне чувствительный слух, Кафка оценивающе оглядел письменный стол, на котором царила пишущая машинка «Корона» модели «Т» — богиня механизированной эпохи. Он устало покачал головой. Ничего дельного за таким столом не создашь. Слишком много всего нагромождено, беспорядок без всякого соблюдения пропорций, отсутствие совместимости наваленных вещей, той совместимости, которая могла бы сделать любой кавардак приемлемым.

Кафка занялся уборкой. Вскоре набралась стопка непрочитанной почты, кипа внутренних докладных записок и груда разного рода документов. Наконец он мог приступить к работе.

Однако как только Кафка уселся за пишущей машинкой, с ножом для писем цвета слоновой кости в одной руке и конвертом, от которого исходил легкий запах духов, в другой, как за матовым дверным стеклом появилась мужская фигура. Раздался вежливый стук.

Вздохнув, Кафка мягким тоном разрешил войти.

Карл Росс, посыльный, — веснушчатый, улыбчивый юноша с измазанным чернилами лицом.

— Вас хочет видеть босс, господин Фрэнк.

— Прекрасно. Он не сказал, зачем я ему нужен?

— Нет. Но у него пар из ушей идет.

— Несомненно, из-за меня. Ну, может, то и моя вина. Не буду попрекать себя: крик в пустоту сегодняшнего дня сотворит отвратное эхо. К тому же контора имеет право предъявлять ко мне четкие требования.

— Вот те на, господин Фрэнк, зачем наговаривать на себя до того, как попадете на ковер? Позвольте это сделать боссу, если ему так уж хочется. Иначе вам придется вдвойне хуже!

Кафка встал, подошел к юноше и погладил его взъерошенные волосы.

— Хороший совет, Карл, наверное, нам надо махнуться должностями. Нет смысла откладывать. Пошли.

В конце длинного пустого коридора находилась дверь с позолоченной надписью, буквы которой составляли имя работодателя Кафки: «Бернарр Макфадден»[1]. Кафка постучал и был вознагражден хриплым «войдите!».

Бернарр Макфадден — плодовитый писатель, добившийся всего самостоятельно, пресловутый нудист и силач, магнат издательского бизнеса, учредитель конкурсов красоты, отец журнала «Физическая культура» и «Системы диетического питания» — стоял на голове на пухлой алой подушке с желтой бахромой по краям, положенной на пол у одной из стен просторного кабинета. В своем дорогом костюме и начищенных туфлях, с подрагивающим красивым усатым лицом, налитым докрасна кровью, Макфадден напомнил Кафке некую новую версию карты Таро, изображающей висельника, — дурной знак, который никто не пожелал бы вытащить из колоды.

Словно в подтверждение жуткому видению Кафки Макфадден гаркнул:

— Сядьте и подождите, Фрэнк! Я закончу через пару секунд!

Кафка последовал указанию. Подтверждая сказанное, через пару мгновений Макфадден вышел из сиамской позы, ловко исполнил сальто и, шумно дыша, очутился на ногах.

— Вот! Теперь я вновь могу трезво мыслить! Неплохо было бы, если б ты иногда присоединялся ко мне, Фрэнк!

— Ценю вашу заботу, сэр. Однако я разработал для поддержания рабочего состояния свой ночной комплекс упражнений.

— С успехом не поспоришь!

Макфадден схватил с письменного стола закупоренную бутылку и ткнул ею в Кафку.

— Не хочешь стаканчик «кокомолта»?

— Спасибо, нет, сэр.

— Я все же выпью. — Макфадден налил себе стакан прохладной тонизирующей жидкости. — Должен признать, ты выглядишь здоровяком. Придерживаешься моих диетических рекомендаций?