Дочь реки (СИ) - Счастная Елена - Страница 1

Вдалеке шептала река. Ее голос вплетался в шорох высокой травы, которую Гроза раздвигала руками, чтобы было легче идти. Она все ускоряла шаг, прислушивалась, замирая время от времени, и продолжала продираться туда, где ее ждали. За стеной ольховника, под кровом старых ив, что росли на берегу уж, верно, сотни лет. Роса намочила подол, осела каплями на коже. Легкий туман распушил волосы — и неспешный ветер трогал мелкими прядками скулы, щекоча, заставляя то и дело отбрасывать их от лица. Звенели, покачиваясь, височные кольца на ленте, и серебро их обжигало распаленную долгой ходьбой кожу, словно льдом.

Уже скоро. Освобождение — без груза на душе, без прошлого, что тянет назад, словно дикая лошадь.

Но позади послышались вдруг шаги. Торопливые, тяжелые — мужские. Затрещал валежник и ветки под нетерпеливыми руками. Вспорхнули из травы вспугнутые птицы, заверещали недовольно, браня нежданного гостя, который наделал столько шума.

— Гроза! — грянул оклик издалека.

Эхо его пронеслось над землей, качаясь. Ударило в спину — и Гроза побежала. Не оборачиваясь, все дальше и дальше от преследователя, голос которого словно кожу разодрал на ленты. По шее, плечам, вниз до самого пояса. До крови, до россыпи пятен перед глазами — как бисер. Шагов Грозы не слышно было вокруг, как будто сам лес помогал скрыться. А может, потому что она уже не человек? Только речной дух, что пленяет мужские сердца, а после губит их?

Легче пера она пронеслась среди зеленоватых осин да бурых сосен — и вылетела на берег, изрезав руки острыми стеблями едва не в кровь. Значит, человек все же. И больно, и саднит ушибленные о шишки босые ступни — а чувство это странно приятное. Настоящее.

Голос мужчины все гулял, путаясь в ветках, отражаясь от широких стволов — не понять теперь, в какой стороне. Успеть бы.

Гроза подняла взгляд, провела им вдоль туманного русла, что парило, словно кипяток, и наткнулась на фигурку, точно обрывок полупрозрачной кудели. И она увидела в этой фигуре себя: те же волосы, что казались слишком яркими среди этого припыленного утра. И рост тот же, и как будто даже наклон головы. Но стоило женщине шевельнуться, как наваждение рассыпалось.

— Ты привела его… — бросила вила холодно. — Не пожалела.

— Я не вела, — Гроза замотала головой, медленно приближаясь к ней. — Я не хотела. И жизнь ничью в уплату своей не отдам.

— Но он здесь. Он готов пойти за тобой куда угодно. Разве нет? — женщина обернулась, и ее синие, словно яхонт, глаза ударили безразличием той, кто не принадлежит Яви. Кто ходит по грани, то появляясь в мире людей, то пропадая, разрушая души несбывшимися мечтами.

— Я не хотела, чтобы он шел. Я хотела уберечь…

Гроза насторожилась, когда шаги упрямого преследователя стали громче. Вот-вот, и он выйдет на берег — а там заберет его река, растечется душа плененная по водам Волани — и пропадет он. Но Гроза не хотела того, хотела, чтобы он жил без нее. Не думал, не помнил о том, что было. Но странно — она сама не помнила, кто он. Пыталась призвать его лицо перед внутренним взором — и не получалось. Только в груди саднило что-то, словно вырванный кусок души.

— Ты не можешь уберечь, — после долгого молчания вновь заговорила женщина, которая так напоминала Грозе ее саму — и в то же время была совсем другой. — Ты можешь только решить, пойдешь за мной сама или отдашь его.

Раздвинулись густые косы плакучей ивы, что скрывали Грозу и вилу от чужого взора. Она обернулась, чтобы посмотреть в его лицо. Чтобы вспомнить или узнать, кому Недоля так судьбу спутала, что с ней свела, не уберегла…

И проснулась от того, что ее кто-то потряс за плечо.

— Гроза, ты чего? — голос Беляны, слишком звонкий в воцарившемся безмолвии сновидения резанул по ушам. — Просыпайся, ехать пора дальше.

Вот же разморило, так разморило. Кажется, всего ненадолго присела под сосной, прислонилась спиной, давая отдых уставшим от долгой езды в седле ногам. И провалилась в дрему. А может, навел кто?

Она огляделась: кмети, что сопровождали княжну Беляну к жениху, посматривали на нее с легкой насмешкой во взорах. А что, сама же вызвалась верхом ехать, отказалась с женщинами садиться в повозку. Кому теперь жаловаться?

Гроза встала, разглаживая поневу, и улыбнулась подруге, которая с тревогой на нее смотрела.

— Чего-то сморило меня, — буркнула, потирая глаза. И как будто стояли еще перед ними остатки короткого, но такого ясного сновидения.

Она видела его не раз, но никак не могла дождаться того мига, как узнает лицо того, кто за ней бежал. Кто хотел спасти ее или наказать. Но кого непременно хотела уберечь она сама.

— Немудрено, — махнула рукой Беляна. — Так рано нынче поднялись. Так долго ехали. Ты бы, Твердята, пожалел нас малость, — она повернулась к десятнику, который что-то укладывал в седельную суму. — Чай не пропадет Уннар, коли подождет нас чуть дольше.

Старшой обернулся через плечо.

— Княже велел не задерживаться нигде, — бросил. И губы скривил недовольно.

И так захотелось ему бороду его чернявую повыдергать, гаду такому, что аж в пальцах закололо. Но тот невозмутимо отвернулся и легко запрыгнул в седло. Беляна вместе с наперсницей Драгицей, женщиной строгой до сварливости, вновь уселись в телегу на широкую, мягко устланную шкурами скамью.

— Может, к нам все же? — лукаво прищурилась княжна, похлопав ладонью рядом с собой.

Да Гроза только рукой махнула. Уж воеводова дочь может и в седле ехать: она никогда того не чуралась и даже любила. Да вот зимой-то не довелось много верхом кататься. А тут сразу — ив дальнюю дорогу. Потому и ноют ноги и кажется, что стерто все до крови. Но ничего, пройдет.

Как все расселись, снова тронулись дальше.

День нынче выдался теплый до одури: так вышло, что после Красной горки такое нечасто было. Все как-то непогодилось. Но уже давно скинули лед реки, и сама полноводная Волань дышала могучей силой, пуская во все стороны пряный дух с легким ароматом молодой муравы, пробившейся на открытых прогалинах и пригорках. Отступили холода непостоянного цветеня-месяца [1], уступив наконец настоящему вешнему теплу травеня. Добраться бы к дню Даждьбога [2], куда нужно.

Гроза и платок теперь на плечи спустила: не преть же под щедрым весенним Оком, что, верно, сам Ярило нынче с небоската выпучил. Ждет дня своего, греет землю, в которую вот-вот уж и семя бросать пора. Кмети и головы в сторону Грозы чаще поворачивать стали, щурились все, словно светило само им глаза слепило. Думать надо, что нарочно: только немой, верно, пока жила она в княжеском детинце, не отметил еще густую рыжину ее волос, не попросил дотронуться, желая ощутить буйную женскую силу. Да вот только немых в дружине князя Владивоя Гневановича отродясь не держали. А потому парни тут же запереговаривались, решая уже, кому первому колкую иль жаркую похвалу девушке отпускать.

Поддал пятками в бока своего коня кметь Стрижко, вмиг нагнал Грозу и, легонько дернув, попытался забрать платок с плеч. Та ухватилась за самый край, потащила на себя, прямо глядя в задиристо сверкающие голубые глаза гридя.

— Ты посмотри, еще огреет тебя, — похохатывая, бросил ему в спину соратник.

— Не огреет, — хмыкнул тот и дернул сильнее. — А, Гроза? Скажи еще, что не из- за меня в путь с княжной отправилась.

Натянулась плотная ткань платка, почти соприкоснулись бока лошадей, притянутых друг к другу волей всадников — один упрямее другого. Гроза прищурилась, растягивая губы в улыбке, а Стрижко и вовсе на сытого снегиря стал похож, аж покраснел слегка от шеи и до щек.

— Конечно, из-за тебя, — Гроза потянула платок еще немного, чувствуя, как нарастает напряжение.

И отпустила. Стрижко качнулся назад, и свалился бы из седла, если бы не успел колени сжать сильнее. Отпрянул его конь в сторону недовольно зыркая круглым глазом. А парни так и зашлись от хохота: едва сами на землю не посыпались, как спелые орехи.