Улыбка - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 2

- Няня, как вам не стыдно! Что вы делаете?

Ей и самой стало смешно глядеть на жалкое, сконфуженное Гришине лицо. Но, поддерживая перед нянькой и детьми свое достоинство взрослой барышни, она не засмеялась. Няня встала и сказала, посмеиваясь:

- Что ж, Жоржинька легонечко. Они сами ничего не говорят, им не больно.

- Пожалуйста, чтобы этого не было! - строго сказала Лидочка. Жоржик, недовольный тем, что его отняли от Гриши, поднял крик. Лидочка взяла его на руки и унесла подальше, утешить. Ушла за ней и нянька. А мальчики и девочки не ушли. Они толпились перед сидевшим на скамейке Гришей, бесцеремонно оглядывали его.

- У него, может быть, приставные уши, - соображал один из мальчиков, потому ему и не больно.

- Ты, должно быть, любишь, когда тебя держат за уши? - спрашивал другой.

- Скажите, - спросила девочка с большими синими глазами, - вас ваша мама за какое ухо чаще держит?

- Это ему так на заказ уши вытянули, в мастерской, - кричал веселый мальчуган, звонко хохоча.

- Нет, - поправил другой, - он так и родился. Когда маленький был, его не за руку водили, а за ухо.

Гриша поглядывал на своих мучителей, как загнанный зверек, напряженно улыбался и вдруг, совсем неожиданно для веселой детворы, заплакал. Частые мелкие слезы закапали на его курточку. Дети сразу притихли. Им стало неловко. Они сконфуженно переглядывались и молча смотрели на то, как Гриша плакал, утирая лицо тоненькими руками и, очевидно, стыдясь своих слез.

- Туда же, обижаться, - сердито сказала русоволосая красавица Катя, что ему сделали? Уродец!

- Вовсе он не урод, ты сама урод, - заступился Митя.

- Терпеть не могу, когда говорят грубости, - сказала Катя, досадливо краснея.

Маленькая смуглая девочка в красной юбочке смотрела долго на Гришу, хмуря брови, очевидно, размышляя о чем-то. Потом она обвела других детей недоумевающим взором и тихо спросила:

- Так зачем же он улыбался?

II

Обновки у Гриши бывали редко, - делать их часто средств не хватало у матери, и потому каждая обновка была ему в большую радость. Наступила осень, стало холодно,- справила Грише мать пальто, шапку, рукавицы. Больше всего порадовали Гришу рукавицы.

В праздник после обедни он надел все свои обновки и отправился гулять. Он любил гулять по улицам, и его пускали одного: матери было некогда ходить за ним. Теперь она с гордостью смотрела из окна, когда Гриша степенно проходил по двору. Вспоминая своих зажиточных родственников, которые много обещали, но мало делали для нее, она думала:

"Вот, и сама справила, слава богу, обошлась без них".

Стоял холодный, ясный день; солнце светило не ярко; по воде городских каналов плыли первые тонкие льдины. Гриша ходил по улицам, радуясь и этому бодрому холоду, и своим обновкам, и наивным своим мечтам, - он всегда принимался мечтать, как только оставался один, и мечтал всегда о подвигах, о славе, о блестящей, о счастливой жизни в роскошных чертогах, обо всем, что не похоже на скучную действительность.

Когда Гриша стоял на набережной Мойки и сквозь чугунную решетку смотрел на тонкое сало, плывшее по течению, к нему подошел уличный мальчишка в потасканной одежонке и с покрасневшими от холода руками. Он заговорил с Гришей. Гриша его не боялся, даже пожалел, что у него озябли руки. Новый знакомец сообщил, что его зовут Мишкой, а фамилия у него Бабушкин, потому что он с матерью живет у бабушки.

- Так как же, - спросил Гриша, - а у твоей матери какая фамилия?

- У матери? - переспросил Мишка, ухмыляясь. - А у нее фамилия Матушкина, потому что бабушка ей не бабушка, а матушка.

- Вот как! - с удивлением сказал Гриша. - А вот у меня с мамой одна фамилия: мы - Игумновы.

- Так это потому, - живо объяснил Мишка, - что твой дедушка был игумном.

- Нет, - сказал Гриша, - мой дедушка был полковником.

- Ну, все равно, дедушкин отец или кто-нибудь был игумном, вот вы все и пошли Игумновы.

Гриша не знал, кто был его прадед, и потому замолчал. Мишка все поглядывал на его рукавицы.

- Рукавицы-то у тебя знатные, - сказал он.

- Новые, - объяснил Гриша, радостно улыбаясь, - в первый раз надел. Видишь ты, - с прошивочкой!

- Ишь ты, какие важные! Поди, тепло тебе в них?

- Тепло.

- У меня тоже есть рукавицы, только я их дома оставил, они мне не нравятся. Я попрошу, чтобы мне купили такие же, как у тебя, а то мои мне совсем не нравятся. Они - желтые, а желтых не люблю. Дай мне надеть, я сбегаю, покажу бабушке, а то как же она купит!

Мишка просительно смотрел на Гришу, и глаза его завистливо блестели.

- А ты скоро? - спросил Гриша.

- Да, я вот тут близко живу, только за угол. Ты не бойся! Я, ей-богу, сейчас.

Гриша доверчиво снял рукавицы и отдал их Мишке. - Я сейчас, ты постой, не уходи, - радостно крикнул тот, убегая с Гришиными рукавицами.

Он скрылся за углом, а Гриша остался ждать. Он не думал, что Мишка его может обмануть: вот сбегает домой, покажет, вернется и отдаст рукавицы. Но долго стоял он и ждал, а тот и не думал приходить.

Уже короткий осенний день вечерел; ухе мать, встревоженная долгим отсутствием Гриши, отправилась искать его, - когда он наконец понял, что Мишка не вернется. Мальчик печально пошел домой и встретился с матерью.

- Гриша, да где ты пропадал? - и сердясь, и радуясь, что сын нашелся, спрашивала мать.

Гриша смущенно молчал, теребя свои красные от холода пальцы. Мать заметила, что у него нет рукавиц.

- Где твои рукавицы? - сердито спросила она, обшаривая карманы его пальто.

Гриша улыбнулся и сказал:

- Я мальчику отдал поносить, а он не принес.

III

Проходили годы за годами. Из бойких, смелых детей, что собрались на именины Лещи Семибояринова, вышли ловкие, смелые люди, - и мальчишка, обманувший Гришу, нашел, конечно, свою дорогу в жизни, - а Гриша стал, разумеется, неудачником. Как в детстве, он все мечтал и в мечтах покорял царства, а на деле не умел оборонить себя от любого предприимчивого человека, который бесцеремонно отстранял его с дороги. Отношения его к женщинам были так же неудачливы, как и вся жизнь, и никогда ответное чувство не награждало его робких ухаживаний. Друзей у него не было. Одна только мать любила его.

Игумнов радовался, когда поступил на службу, на маленькое жалованье, радовался тому, что теперь мать будет жить покойно, не заботясь о куске хлеба. Но счастье его не долго продолжалось: