Душевная травма
(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом) - Ленч Леонид Сергеевич - Страница 15

— Ты, кажется, кого-то ждешь? — спрашиваю я.

— Неважно! Хочешь еще вина?

— Спасибо, не надо! Ты ждешь женщину, старый греховодник?

— Допустим! Но тебе-то что! Выпей, я налью.

— Я лучше пойду. Быть третьим лишним занятие не из самых интересных.

— Обожди, не уходи. Ты ведь у меня бывал на старой квартире. Как тебе нравится моя новая?

Я оглядываю комнату. Стены ее украшены картинами — пейзажами в импрессионистском духе, подарки приятелей-художников, портрет самого Кузнечика, размашисто и сильно написанный маслом, и множество фотографий в рамках под красное дерево. Главным образом — женские головки.

— Уютная холостяцкая берложка! — говорю я.

Кузнечик гордо молчит.

Я поднимаюсь из-за стола, подхожу к стене, рассматриваю фотографии одну за другой. Какое милое девичье лицо с доверчивыми, полудетскими глазами!

— Кто это?

— Так… одна! — Кузнечик улыбается этакой мефистофельской улыбочкой. — Дела давно минувших дней. Каюсь, был… романчик.

— С каким финалом?

— «И расстались мы неловко. Я — обманщик, ты — сердита, то есть просто трафарет!» — мой приятель нараспев, с легким завыванием произносит стихи — боже мой, какая древность! — Игоря Северянина! — В общем я от нее ушел! — переходит он затем на прозу. — Вернее, убежал. Едва ноги унес!

— А эта? — я показываю ему на другую фотографию. Со стены на нас в упор глядит жгучая брюнетка с огромными глазами, с властным чувственным ртом.

— Тоже… дела давно минувших дней!

— И тоже ты едва ноги унес?

— Можно сказать, по частям их уносил!

— А эта? — На фотографии прехорошенькая блондинка ангельского типа.

— Эта хотела меня бросить, но я был начеку и бросил ее первым! — посмеиваясь, сообщает мне Кузнечик и, взглянув на ручные часы, ахнув, вприпрыжку убегает на кухню.

Возвращается он оттуда с бисквитным тортом и ставит его на стол — в самый центр. Потом достает из буфета вазочки с конфетами — с шоколадными и с карамельками в цветных обертках, тарелочки, десертные ножики и вилки, хрустальные фужеры. Расставив все это, опять убегает на кухню и приносит запотевшую бутылку лимонада.

— Пусть согреется немножко, а то она еще ангинку схватит! — Он ставит лимонад рядом с тортом.

— Однако твоя дама порядочная сладкоежка! — говорю я. — Где ты с ней познакомился?

— На бульваре! Подсел, и… познакомились!

— Знаешь что, я пойду!

— Нет, нет, ради бога, не уходи. Я себя так неуверенно чувствую… Я пойду на кухню, сварю какао, а ты посиди. Позвонят — открой дверь и… в общем поухаживай за ней, пока я буду на кухне возиться!..

Он убегает; я сижу — жду звонка. Глупое положение! И вот наконец звонят. Я иду в прихожую, отворяю дверь и вижу на пороге… старушку в цигейковой шубе и платке и девчоночку лет четырех-пяти в белой шубенке, в белой шапочке и красных варежках. Девчоночка очаровательная, черноглазая, с пунцовым ротиком капризного рисунка! Смотрит на меня исподлобья.

— Агния Семеновна, это вы? — кричит из кухни Кузнечик.

— Мы! — отвечает старуха.

— Раздевайтесь сами, раздевайте Леночку и проходите в комнату. Мой приятель вам поможет. Я сейчас!..

Сидим втроем — старуха, Леночка и я. Молчим. Наконец появляется Кузнечик. Он здоровается со старухой и подходит к Леночке, которая взирает на него совершенно равнодушно.

— Здравствуй, Леночка, здравствуй, раскрасавица моя! — Хозяин дома склоняется перед своей гостьей и целует ее в румяную щечку.

Девчоночка отворачивает от него свою мордашку с недовольной, капризной гримасой.

— Тебе нравится у меня, Леночка? — спрашивает Кузнечик, присев перед девчоночкой на корточки.

Та молчит.

На помощь приходит старуха:

— Леночка, скажи дяде: «Нравится!»

— Нравится! — послушно повторяет Леночка и обводит уютную холостяцкую берлогу снисходительным взором королевы, случайно попавшей в убогую хижину дровосека.

— Хочешь лимонадику? Вкусный, сладкий! — не унимается Кузнечик.

Леночка отрицательно машет головой.

— А тортику?

Кузнечик поднимается, кладет на тарелку огромный кусок торта.

Девчоночка молча отодвигает от себя тарелку.

— Она у нас не любит сладкого! — говорит старушка. — Все дети любят сладкое, а наша не любит! Ненормальная какая-то!

— А что же она любит? Леночка, что ты любишь?

— Я люблю сардинки!

— Если бы я знал, я бы купил для тебя сардинок, — растерянно лепечет Кузнечик. — Но откуда я мог знать, что ты любишь сардинки, а не конфеты? А что ты еще любишь… кроме сардинок?

— Собаков!

Кузнечик поднимает голову и, глядя на потолок, принимается жалобно лаять. Он подражает обиженным собакам и делает это очень смешно и очень похоже.

Мы со старушкой смеемся, а черноглазая маленькая несмеяна с тем же обидным равнодушием смотрит на старающегося ее рассмешить дядю и молчит. Наконец она изрекает:

— Тобик лучше тебя лает.

Кузнечик переводит свой лай в пронзительный скулеж. Мы со старухой умираем от хохота, Леночка молчит, хмурит бровки.

Оборвав скуление, сконфуженный Кузнечик ныряет в буфет, извлекает с нижней его полки роскошного усатого и длинноухого плюшевого зайца и преподносит ею Леночке. А та не берет зайца! Бабушка внушает внучке:

— Бери, бери, теперь у тебя целых три зайца будет. Ничего, бог троицу любит! Скажи дяде «спасибо», и пойдем домой!

— Спасибо! — говорит Леночка и берет зайца.

И тут Кузнечик не выдерживает, он опять опускается перед девчоночкой на корточки и задает ей роковой прямой вопрос:

— Леночка, ты любишь меня?

Честная Леночка отрицательно машет головкой.

— Почему же ты меня не любишь?!

Леночка загадочно молчит. Бабушка хватает ее за руку, говорит:

— Ну, спасибо вам за внимание к нам! — и уводит внучку в прихожую одевать. Кузнечик плетется за ними следом.

Он возвращается с несчастным лицом, волоча за ухо своего зайца, сразу постаревший и посеревший; даже синяя в белую крапинку «бабочка» на его белоснежной сорочке как бы опустила свои нарядные крылышки. Он беспомощно пожимает плечами и говорит мне:

— Зайца моего забыла взять! Ничего не понимаю! Всегда считал, что умею обращаться с детьми, — и вдруг… такой афронт. Что ты на это скажешь?

Что я могу ему сказать?! Что он, никогда не бывший ни отцом, ни дедом, сам лишил себя этого счастья? Я молчу, смотрю на старые фотографии на стене, и мне кажется, что на красивых женских лицах играет торжествующая, самодовольная улыбка.

Черноглазая капризуля хорошо отомстила бедному Кузнечику за них — за всех!

Легкая дюралевая красавица — лодка кремового цвета с нарядной красной каймой на борту — стремительно неслась по широкой заводи, пересекавшей территорию этого небольшого и незнаменитого заповедника с востока на запад.

Лесистые берега заводи были безлюдны.

В лодке сидели двое. На корме, управляя мотором, восседал старший егерь заповедника Куприков, крепко сбитый, средних лет, краснолицый, с белесыми бровями, передние зубы в металлических коронках, глаза зорко и хитро сощурены. На передней носовой скамейке примостился младший егерь Ленька Анфисов. Нос классический, картошкой, пшеничного цвета космы свисают на уши, но не по соображениям моды, а потому, что от поселка заповедника до села, где есть парикмахерская, путь не близкий. Глаза у Леньки голубые, наивно-добродушные, как у щенка, еще не забывшего вкуса и запаха маткиного молока. Фуражка с зеленым околышем надвинута на лоб — чтобы не сдуло ветром.

Со всего размаха лодка влетела в прибрежную камышовую заросль. Куприков сбросил газ и выключил мотор.

— Перекур! — объявил старший егерь и достал из кармана форменного кителя пачку сигарет «Прима». Закурив, строго спросил у Леньки: — Куришь?

— Нет, дядя Ваня, не балуюсь!

— Молодец! — наставительно сказал Куприков. — За это я тебя отмечаю в приказе по лодке. Вредно! И плюс лишний минус в бюджете.