Душевная травма
(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом) - Ленч Леонид Сергеевич - Страница 40

Директор Попов смотрит будто на свои ноги. О ужас! Он без брюк, то есть совершенно без штанов! В одних белых — слава богу, хоть в чистых! — трусиках!

Иван Степанович, прикрываясь портфелем, лепечет:

— Даю слово, Сергей Сергеевич, я надевал эти… как их?., штаны, когда к вам собирался! Не знаю, куда делись по дороге, даю слово!.. Но я чистосердечно признаю свою оплошность… Я письменное объяснение представлю!..

— Никаких объяснений! — рыкает по-львиному Главное Лицо, продолжая метать гневные стрелы из своих глаз. — Все и так ясно! Вы исказили моральный облик! Вы — циник! Вы — нигилист! Больше того, вы — хиппи! И вы будете наказаны!

С этими словами Руководящее Лицо будто бы достает из ящика своего грандиозного стола аккуратно сложенные брюки и швыряет их в протянутые с мольбой руки Попова:

— Возьмите эти штаны, они пошиты на вашей фабрике. Вы будете их носить до тех пор, пока не перестанете выпускать брак! Надевайте!

Директор Попов покорно надевает брюки. Вид их кошмарен: одна штанина короче другой, сзади — мешок, на коленях — пузыри.

И тут будто бы Главное Руководящее Лицо области, глядя на директора Попова, надевшего штаны собственного пошива, начинает смеяться. И, смеясь, говорит директору Попову:

— В этих штанах вы — настоящий Попов!

— Так я же и есть настоящий Попов! — трепеща, будто бы отвечает Главному Лицу директор Попов.

— В этих штанах вы — настоящий Олег Попов, только он солнечный клоун, а вы — теневой!..

Смех переходит в безудержный хохот.

Под раскаты этого громкого издевательского хохота директор Попов в кошмарных своих штанах выбегает из начальственного кабинета.

В приемной Лица его встречает таким же хохотом миловидная секретарша Шурочка.

Хохот гонится за Поповым по лестнице, на улице. Дьявольский звон этого хохота раздирает его барабанные перепонки…

…Проснувшись, Иван Степанович некоторое время лежал неподвижно на своем удобном ложе, не обращая внимания на бесновавшийся на придиванном столике телефонный аппарат.

Наконец он пришел в себя и взял трубку. Звонил главный инженер фабрики. Он только что узнал, что крупная иногородняя торговая база возвращает фабрике большую партию готовых брюк. Вся партия забракована!

— Что будем делать, Иван Степанович? — спрашивал главный инженер. В голосе у него звучали нотки испуга.

Иван Степанович с раздражением сказал в трубку:

— Ей-богу, ты, Николай Васильевич, как маленький! Впервой, что ли? Не знаешь сам, что делать? Завтра дадим указание бухгалтерии, пусть оформляет штраф с нас!

— С нас?! — пустил визгливого петуха в трубку ужаснувшийся главный инженер.

— С нас — в смысле с фабрики! Мог бы и не беспокоить меня по пустякам… в такой день! — сказал директор Попов и положил трубку.

В комнату вошла розовощекая Лариса, вернувшаяся с матерью из кино. Она чмокнула отца в колючий подбородок и сказала, увидев на диване раскрытый томик сатирика XIX века:

— Наверное, «Сон советника Попова» читал, папа? Угадала?

— Угадала!

— Понравилось?

— Ерунда! Снять, дочка, с человека штаны нетрудно, ты вот попробуй его одень!.. И раньше сатирики позволяли себе разные штучки. И теперь позволяют!.. Лучше расскажи, что в кино показывали!

Розовощекая Лариса села на отцовский диван и стала рассказывать содержание восхитительного фильма. О том, как ловили одного шпиона.

Посреди комнаты хорового кружка — самой вместительной в новом здании колхозного клуба — стоит длинный стол, накрытый белой подкрахмаленной скатертью и украшенный вазами с букетами цветов.

Чего только нет на этом столе: тут и вареные поросята, и жареные гуси, и холодец, и своего приготовления колбаса с чесноком, и холодные карпы, и салаты из крупно нарезанных помидоров и огурцов, и моченые яблоки, и маринованные сливы, и всяческие консервы из сельпо, и домашние пироги толщиной с руку — с капустой и яйцами.

Вся эта вкусная снедь призывно благоухает и дразнит аппетит. Батарея всевозможных бутылок тоже выставлена внушительная.

Председатель колхоза Иван Харитонович Сельцов, большой любитель театрального искусства, не поскупился на угощение. Да и случай, в самом деле, не совсем обычный: в глубинный колхоз приехал областной театр, привез новую свою постановку — пьесу из колхозной жизни.

Вот Иван Харитонович и распорядился отметить событие в культурной жизни села: стол накрыть заранее и по первому классу — с поросятами! — с тем чтобы сразу же по окончании спектакля пригласить дорогих гостей отужинать с представителями колхозной общественности.

Угощение и стол для артистов готовила Лукерья Власьевна Пушкарева, или «бабушка Луша», любимица колхозных трактористов, ветхая старушка, еле-еле душа в теле, но великая мастерица по своей части. А помогали ей три девушки — три невесты, веселые, звонкие хохотушки. И все три — Маруси!

— Ну как, Иван Харитонович, принимаете нашу работу? — умильно щурясь, спрашивает бабушка Луша председателя.

Иван Харитонович — в белой сорочке с галстуком, в новом костюме, свежепобритый, пронзительно пахнущий одеколоном и очень торжественный — долго и придирчиво, будто он проверяет глубину вспашки в поле, осматривает накрытый стол, потом, тронув рукой подстриженные щеточкой сивые усы и проглотив вдруг набежавшую слюну, произносит:

— Вроде все соответствует. Поросята-то какие красавчики!

— Не хуже, чем когда болгар принимали! — гордо говорит одна из Марусь, полная белолицая брюнетка с темным пушком на верхней капризной губке.

— Наш колхоз, девчата, известный, нам неудобно скудно гостей принимать! — обращаясь к трем Марусям, внушительно разъясняет Иван Харитонович. — Однако находятся среди нас такие товарищи, которые советуют скаредничать, как… жадная теща!

Три Маруси, которые понимают, что этот тонкий намек адресован Тестеву Петру Потапычу, желчному председателю ревизионной комиссии колхоза, прыскают от смеха.

— И тем более — артисты заслуживают! — продолжает Иван Харитонович. — Я, когда ездил на конференцию, смотрел у них в театре драму «Гроза» Островского. Знаете такое произведение?

— Знаем! — хором отвечают три Маруси.

— Сильное произведение! Молодая артистка, очень прекрасная — забыл фамилию! — Катерину играла, которая в Волгу бросается. Весь театр слезами изошел!

— И вы тоже плакали, Иван Харитонович? — спрашивает Маруся, брюнетка с бесовскими глазами.

— А что я, хуже других?

Три Маруси снова разом, как по команде, прыскают. Иван Харитонович с серьезным лицом смотрит на ручные часы.

— Ого! Сейчас звонок будет! Пора в зал идти! Ступайте, девчата. И вы идите, Лукерья Власьевна, а комнату я пока на ключ запру, а то заберутся сюда наши боевые пацаны и дадут жизни этому банкету!

Бабушка Луша ласково кивает головой своим помощницам:

— Идите, девочки! Я уж здесь посижу, постерегу!

Появляется Иван Харитонович снова в комнате хорового кружка через час, в конце первого антракта. Вид у него уже не такой торжественный и сияющий, на лице озабоченность и даже тревога, во всех движениях некоторая растерянность.

— Взвар принесли! — радостно докладывает председателю повариха. — Ну и взвар! Прямо-таки царь-взвар! Как вино! Хотите попробовать, Иван Харитонович?

— Дайте! Хотя нет, не надо. И вообще… поросята-то зачем, собственно говоря!

Взглянув на потускневшее лицо председателя, догадливая бабушка Луша сочувственно спрашивает:

— Не дотягивают артисты до поросят?

— Не дотягивают, Лукерья Власьевна! Сначала вроде ничего было. А потом такая скукота пошла, сил нет терпеть. И ведь вроде похоже, что из колхозной жизни, а с другой стороны, какая же это наша жизнь?! Фотографические карточки такие бывают с недодержанного снимка — ничего не разберешь, все как в тумане, словно молоком облитое. Ходят какие-то люди по сцене, говорят разные слова. А к чему, зачем?!