Сначала жизнь. История некроманта (СИ) - Кондаурова Елена - Страница 7

Но от отца не ожидал еще больше.

Вот он, значит, какой, — думал Тось, едва сдерживая слезы. — Я его так люблю, а он меня совсем не любит. Если я умру, он даже не заметит.

Тось представил себя, лежащего неподвижно на погребальных досках, совсем как бабка Тева, на похоронах которой он недавно был, и отца, который равнодушно стоял рядом, даже не глядя на него. От этой картины Тосю стало так жалко себя, что захотелось плакать. Проглотив вставший в горле комок, он сжал кулаки и начал представлять, как вырастет и назло отцу станет большим и сильным, а еще героем, и тогда отец обо всем пожалеет, а Тось к нему даже не подойдет. И вообще — Тось как раз добежал до спящей сестренки — у него есть Мира и мама, которые его любят и никогда не бросят, а у отца только тетка Фелисия, которая скоро умрет, и тот останется один. Так ему и надо.

Тось улегся рядом с Мирой, вдыхая ее запах, такой знакомый и родной, и вскоре заснул.

Потом их разбудили, и они снова пошли работать. Жалеть себя и переживать было некогда, и Тось почти забыл о том, что произошло. Только в сердце как будто поселилось маленькое черное пятнышко, которое нет-нет, да и давало о себе знать. Тогда Тось спрашивал себя, что же случилось? И вспоминал: ах, да, папа не любит. И зло отвечал самому себе — ну и пусть, ну и пусть не любит, я его тоже не люблю, он злой, нехороший, пусть живет со своей теткой Фелисией, а она умрет, и так ему и надо.

Вечером вернулись домой поздно, когда уже почти стемнело. Мира всю дорогу зевала, и сразу же ушла домой спать, даже не вспомнив про своего котенка, оставленного у Тося во дворе. Да и сам Тось устал и тоже про него не вспомнил бы, если бы за ужином на него не навалились воспоминания об отцовском предательстве, и не стало невыносимо тяжело находиться с ним за одним столом. Пробормотав что-то о том, что ему хочется посидеть на крыльце, Тось взял ломоть хлеба с луковицей и вышел во двор. Долго сидел, пялясь в медленно темнеющее небо, покрывающееся россыпью ярких звезд, хрустел луковицей и думал о том, как жить дальше. Хотелось поскорее вырасти и уйти из дома, чтобы никогда не видеть отца. А Мира тоже пусть вырастет большая-большая и красивая-красивая, и они с Тосем будут любить друг друга, и поженятся, и все у них будет не так, как у отца с теткой Фелисией, а гораздо, гораздо лучше….

Под крыльцом что-то завозилось, и Тось подскочил, как ужаленный, вспомнив про порученного ему Мирой котенка. Она же снова начнет реветь, если с ним что-то будет не так. Вернувшись в сени, Тось взял стоявший на подоконнике фонарь и полез под крыльцо. Забытый котенок представлял собой жалкое зрелище. Шерсть на нем висела клочьями, да к тому же он обделался и вонял так, что глаза резало. Тось вспомнил, что в поилке для коров всегда остается на ночь немного воды, вытащил неподвижного кота из-под крыльца и, стараясь дышать пореже, понес туда. Не думая о том, как эту воду потом будут пить коровы, опустил звереныша в корыто. Прикасаться к коту не слишком хотелось, от запаха выворачивало наизнанку, но Тось мужественно преодолел слабость. Надо купать, иначе, ох, и попадет же ему от Миры, если она увидит своего звереныша в таком состоянии. Кое-как выкупав кошака, Тось окатил его колодезной водой из ведра. Ну вот, вроде чистый. Подстилку пришлось выбросить, вместо нее Тось набрал соломы и состряпал под крыльцом нечто похожее на куриное гнездо. Хоть коты и не живут в гнездах, этому придется потерпеть. Впрочем, неподвижно лежащий зверек не возражал. После купания он стал выглядеть еще более жалко, хотя вонять почти перестал. Тось хотел вытереть его чем-нибудь, но тот вдруг начал дергаться и делать такие странные движения лапами и хвостом, что любой нормальный человек испугался бы. Тосю, однако, бояться как-то не пришло в голову. Наоборот, стало интересно, а что это с ним, и он взял на руки маленькое холодное тельце, чтобы разобраться, что к чему.

На этот раз контроль дался намного труднее. На команды кот реагировал вяло, только дергался, как на ниточках. Тось пробовал и так, и эдак, но ничего не получалось. Похолодел от ужаса — Мира завтра точно начнет ругаться, скажет, зачем трогал, если ничего не можешь, до боли зажмурился, сосредоточился и… будто поднял что-то тяжелое. И сразу с облегчением ощутил, что получилось. Котенок чувствовался так, как никогда раньше, весь, от кончиков ушей до кончика хвоста. Тось задохнулся от радости, от ощущения полной свободы. Его переполняла сила, она плескалась в нем, огромная, как река, которая текла за околицей. Тось чувствовал, что может все и даже немного больше. И он может заставить кота не просто бегать и прыгать, а играть, как настоящего. И не просто играть, а играть даже когда самого Тося не будет рядом. То есть самостоятельно.

Тось долго вспоминал наиболее интересные кошачьи повадки, пытаясь представить их наиболее ярко и точно, чтобы Мира увидела и обрадовалась. Он бы, наверное, всю ночь так просидел, придумывая кошачьи проделки, но вышла мама, отругала и отправила спать.

Утром все было прекрасно. Котенок вел себя, как обычный кот, и даже лучше. И почти не вонял. Правда, на него никто не обратил внимания — все торопились на покос. Его даже Мира ни разу не погладила: бабка Сава гоняла ее все утро то туда, то сюда, не давая ни минуты покоя. Тось решил запастись терпением и дождаться вечера. Тогда уж она точно оценит его работу.

День прошел замечательно. Мужики ушли косить на другой луг, а бабы остались ворошить траву, которая была скошена накануне. Тосю с Мирой, наконец-то, вручили вожделенные грабли, и они весь день работали вместе со всеми. В обед Тось зорко следил за отцом и теткой Фелисией, но те все время были на виду и никуда не отлучались. Сердце Тося немного успокоилось.

Отец, будто чувствуя вину, несколько раз мимоходом похвалил сына в разговоре с другими мужиками, и Тось окончательно оттаял. Все произошедшее вчера подернулось дымкой и отошло на задний план, а сам отец был полностью прощен и принят обратно в круг самых родных и дорогих людей.

Домой сельчане возвращались с песнями, и на душе у Тося было легко и радостно. Сенокос должен был продлиться примерно две недели, и Тосю хотелось чтобы он никогда не заканчивался. Шлепая босыми ногами по пыли, Тось шел рядом с Мирой, такой же усталый и чумазый, как она, и был совершенно счастлив.

Тось потом часто вспоминал этот вечер. Наверное, именно он определил его дальнейшую судьбу. То, что было после, конечно, тоже определяло, но именно этот вечер словно провел невидимую черту между тем, что могло быть, и тем, что стало.

Не ожидая ничего плохого, они с Мирой вошли во двор следом за родителями Тося. Им навстречу выбежал Шмель, небольшой кобелек, чернобокий, с коричневыми подпалинами, начал ластиться, скуля и повизгивая от чистой собачьей радости лицезрения любимых хозяев. А следом за Шмелем из-под крыльца выскочил Мирин котенок и тоже бросился к ним.

Тось после удивлялся, с чего Шмель так взбеленился. Котенок же не хотел ничего плохого, только поиграть с Мирой, как ему и было велено. Но глупый пес сначала бешено зарычал на него, вздыбив шерсть на загривке, а когда тот не отреагировал на предупреждение, и вовсе залаял и бросился на беднягу, пытаясь схватить истекающей злой слюной пастью.

Того, что произошло дальше, не ожидал никто, и Тось в первую очередь. Котенок поначалу не отреагировал на злость Шмеля и, вместо того, чтобы удрать, продолжил свой путь к Мире. И только когда зубы пса сомкнулись на его задней лапе, вдруг как будто проснулся. Извернулся под немыслимым углом, дико зашипел и всеми когтями вцепился в собачью морду. Шмель заскулил и принялся передними лапами отдирать его от себя. Котенок сначала сопротивлялся, бешено царапая песью морду, а потом, поняв, что за лапу его никто не держит, откатился на пару метров в сторону. Шмель с плачем принялся носиться по двору, натыкаясь то на одно, то на другое, и Тось понял, что он ничего не видит. Котенок же, как будто его не грызло только что существо в десять раз больше него, встал и заковылял к Мире. Выглядел он еще более жалко, чем когда обделался: задняя нога вся покусана так, что видны торчащие из нее кости, от бока отодран большой кусок мяса, который вместе с шерстью волочился за ним следом. И при этом кошак почти не хромал, вернее, хромал, но ровно настолько, насколько ему мешала идти поврежденная лапа.