Не мой уровень - Чейз Джеймс Хэдли - Страница 5

Шэннон Джеймисон проговорила ровно:

– Доктор уверяет меня, что у нас может быть ребенок. Последние четыре попытки были просто необъяснимой игрой природы.

Джеймисон невидящим взглядом смотрел на другой конец большой, роскошно обставленной комнаты. Его мысли были в основном с Тарнией. Он слушал Шэннон, пока ему не надоело.

– Прости, Шэннон, – произнес он севшим голосом. – Я хочу развод.

– Но, Шерман, мы же уже много раз об этом говорили. – В ее мелодичном голосе слышалось отчаяние. – Это невозможно. Пожалуйста, не поднимай эту тему снова.

– Я хочу развод и сына! – прорычал Джеймисон.

– У тебя другая женщина?

– Разумеется! Мне нужен развод!

– Мне жаль тебя, Шерман. Тебе почти пятьдесят. В этом возрасте мужчины часто ищут что-нибудь новое. Я была тебе хорошей женой и хозяйкой. Если хочешь получить право раздельного проживания по суду, я согласна, но развод моя религия не признает.

Джеймисон развернулся, сверкая на нее глазами:

– К черту твою религию! Я хочу развод!

Шэннон внимательно смотрела на него, лицо ее побелело и осунулось.

– Надеюсь и молюсь, чтобы ты говорил сейчас сгоряча, – сказала она. – Развода не будет. Живи со своей женщиной. Если нужно официальное раздельное проживание, скажи, но развода не будет.

Джеймисон продолжал испепелять ее взглядом.

– Ты это серьезно?

– Шерман, дорогой, ты же знаешь, что серьезно. Пойдем в постель. У нас все еще получится. Пойдем, милый, попытаемся.

Джеймисон осушил бокал и с угрожающим звяканьем поставил его на стол. Его мысли были теперь только о Тарнии.

– В постель с тобой? Убирайся с глаз моих! Хватит с меня. Я хочу развод!

Повисла долгая пауза, затем Шэннон направилась к двери.

– Когда захочешь, чтобы я уехала, скажи, – проговорила она тихо. – Я помолюсь за тебя.

Джеймисон услышал, как мягко захлопнулась дверь, затем услышал, как Шэннон медленно поднимается по лестнице.

Он был так разозлен, так охвачен отчаянием, что проговорил вполголоса:

– Что ж, религиозная дура, ты подписала себе смертный приговор!

Эрни Клинг был так похож на киноактера Ли Марвина, что зачастую его останавливали на улице трепещущие от волнения матроны и, заливаясь румянцем, просили у него автограф.

Его ответ был неизменным:

– Я расписываюсь только на чеках. – И, грубо отодвинув их в сторону, он уходил прочь.

Клинг считал, что жить нужно в роскоши. Он купил небольшую, на две спальни, шикарную квартиру в центре Вашингтона, где устроил себе логово. Он отсиживался там, словно злобный голодный тигр, дожидаясь выхода на охоту. У него были давние связи с мафией, для которой он служил наемным убийцей-гастролером. Он получал указание отправиться куда-нибудь в Мексику или Канаду и пустить в расход того, кто начал причинять заказчику неудобства. За долгие годы он приобрел репутацию надежного профессионала высокого класса. Работу он выполнял так, что у полиции никогда не возникало никаких подозрений. Мафия неоднократно поручала ему конфиденциальные дела: богатая дама хотела избавиться от мужа; богатый господин хотел избавиться от подружки, которая попыталась его шантажировать. «Окажи услугу, Эрни», – произносил обычно голос в телефонной трубке.

Клинг никогда не брался за убийство меньше чем за несколько сот тысяч долларов плюс текущие расходы, а поскольку в среднем ему поступало по три заказа в год, он мог позволить себе жить на широкую ногу.

Он тратил деньги на одежду и шикарные рестораны. Женщины его не волновали. Когда ему хотелось женщину, а это случалось крайне редко, он пользовался высококлассными девочками по вызову. Он предпочитал рыжих, чуть полноватых и обходился с ними так, что даже они, закаленные профессионалки, порой заливались слезами.

Клинг не питал почтения к человеческой жизни, за исключением своей собственной. Мужчина, женщина, ребенок – они были для него всего лишь статьей дохода, если только сумма была достаточно велика.

Чернокожая женщина, которая убирала его квартиру, стирала ему белье и готовила кошмарную еду, не устраивала его, и он задумывался, кем бы ее заменить. Ему надоело каждый вечер ужинать вне дома. Он любил хорошо поесть, и здесь ему повезло: он не толстел, сколько бы ни ел. Ему захотелось, чтобы его хозяйство вел человек, на которого можно положиться без оглядки, кто не стал бы подслушивать его телефонные разговоры, не трещал бы над ухом, когда он отдыхал, и еще готовил бы сносную еду.

Примерно полтора года назад Клинг натолкнулся на Нго Ви, молодого вьетнамца, умиравшего с голоду, оборванца в драных джинсах и грязной толстовке. Юноша попросил у него милостыню, сказав, что не ел уже три дня. Случилось так, что Клинг пребывал в благостном настроении после отличного ужина, обильно сдобренного скотчем. Ему понравился внешний вид молодого человека, хоть тот давно не мылся. Вьетнамец был среднего роста, тонкий как трость, с большими темными глазами, светившимися интеллектом. Клин тут же принял решение, и, оглядываясь назад, он говорил себе, что это было самое лучшее из спонтанных решений в его жизни.

Он отвел Нго в замызганный вьетнамский ресторан и принялся наблюдать, как тот ест, словно изголодавшийся волк. Нго нервно поглядывал на него, не понимая, что движет этим высоким, седоволосым и так хорошо одетым господином, к суровой личности которого он немедленно проникся почтением.

Проглотив несколько тарелок сытной вьетнамской еды, Нго стал жевать медленнее. До сих пор этот высокий господин не произнес ни слова. Он курил и изучал Нго цепким взглядом стальных глаз.

Наконец Нго тихо произнес:

– Прошу прощения, сэр, вы так ко мне добры, но только я не гей и не наркоман. Я просто не могу найти работу.

– Расскажи мне о себе.

Нго быстро изложил свою историю. Его мать вьетнамка, отец, которого он не знает, был сержантом армии США, но он исчез, когда мать Нго забеременела. Она зарабатывала на жизнь какие-то крохи, продавая горячую еду на улицах Сайгона. В итоге она решила влиться в поток беженцев, текущий в Штаты. К тому времени Нго было уже шестнадцать. Он получил кое-какое образование – ему повезло, потому что один американский священник, католик, помог ему научиться читать и писать по-английски. Нго был способным учеником, и он работал до изнеможения, чтобы добиться успеха. Они с матерью надеялись, что все наладится, когда они приедут в Штаты, однако оказалось, что выживать здесь отчаянно трудно. Мать получила низкооплачиваемую работу во вьетнамской прачечной. Нго все искал и искал работу, но никто не хотел его брать. Спустя год прозябания, когда мать билась, чтобы прокормить их обоих и оплачивать комнатку, которую им повезло найти, Нго понял, какой обузой, каким бесполезным грузом на шее матери он висит, он видел, что она уже начинает страдать от недоедания, ведь ей приходилось кормить еще и его. Он понимал, что без него ей будет легче справиться. Ничего ей не сказав, он ушел жить на улицу. И вот уже три дня он отчаянно метался в поисках работы, пусть самой грязной, но все без толку. Пав духом, он решил, что это конец.

Слушая и разглядывая Нго, Клинг решил, что у этого юнца есть все необходимое, чтобы сделать из него того слугу, какого он искал: он будет вести его дом, выполнять его поручения и хранить ему верность.

– Ладно, парень, – сказал он, – у меня есть для тебя работа. – Он вынул бумажник и достал две стодолларовые бумажки. И еще свою визитку. – Приведи себя в порядок. Купи новую одежду, а потом приходи ко мне по этому адресу, послезавтра, к одиннадцати утра.

У Клинга ушло всего несколько дней на то, чтобы выучить Нго всему, чего он хотел и ждал от него. Нго все схватывал на лету. Он был прирожденный слуга: незаметный, готовый явиться по первому зову, сидевший в кухне, когда Клинг занимался своими делами или разговаривал по телефону. Квартиру Нго содержал в безукоризненной чистоте. Спустя какое-то время Клингу поступил звонок с предложением работы на Ямайке. Ему требовалось уехать на три недели. Он без малейших колебаний оставил Нго присматривать за квартирой. Объяснил, что его не будет какое-то время.