Проблема с миром - Аберкромби Джо - Страница 8

– Я могу помочь другим. Таким, как ты, не понять.

– Ты, может, удивишься, брат, но я был в Вальбеке, с ломателями. Дрался там за правое дело. По крайней мере, я так считал. А до этого я был в Стирии и тоже думал, что дерусь за правое дело. Всю свою жизнь я только и делаю, что дерусь за правое дело, и знаешь, что мне это принесло?

– Ничего? – предположил Баннерман.

Броуд глянул на него, сдвинув брови:

– Почему бы не дать мне договорить самому?

– Почему бы тебе не придумать что-нибудь новенькое?

– Может, ты и прав. Так вот… Дело в том, что я заметил: стоит людям начать драться, про правое дело уже никто не вспоминает.

Броуд принялся закатывать рукава, раздумывая, что сказать дальше. Медленно. Аккуратно. Хорошо, когда твои действия расписаны заранее. Это помогает. Он убеждал себя, что делает это для Май, для Лидди. И тут же подумал – а что бы они сказали, если бы знали? Ответ ему не понравился. Вот поэтому им лучше не знать. Ни сейчас, ни потом.

– За свою жизнь я убил, наверное… человек пятьдесят. Может, больше. Пленных в том числе. Просто выполнял приказания, но… Все равно я сделал это. Сперва я их считал, потом постарался забыть, сколько насчитал… – Броуд посмотрел вниз, на маленький клочок пола между ботинками Худа. – Честно сказать, обычно при этом я был в стельку пьян. Старался надраться как можно сильнее. Так что – все в тумане… Помню одного парнишку, еще на войне. Стириец, наверное. Он все лопотал мне что-то по-своему, а я не мог понять ни единого слова… Я скинул его со стены. Стена Мусселии, сколько в ней было, шагов тридцать в вышину?

Он взглянул на Хальдера:

– Ты же был при Мусселии, верно?

Тот кивнул:

– Скорее двадцать.

– Ну все равно довольно высоко. Он ударился об повозку. – Броуд врезал себе ребром ладони по ребрам, показывая место. – Буквально сложился пополам, боком. Ни один человек не может остаться живым в таком виде. В смысле, его ступни показывали назад! И тогда он начал выть.

Броуд медленно покачал головой:

– Клянусь, такие звуки, должно быть, можно услышать в аду. Он выл и выл, и этому не было конца… Да, на войне доводится повидать всякое. После этого на все уже смотришь по-другому.

– Верно, – буркнул Хальдер.

Худ смотрел на них широкими глазами:

– Ты что, считаешь, что такими вещами можно хвастаться?

– Хвастаться? – Броуд тоже взглянул на него поверх стекляшек, так что лицо Худа виделось просто размытым пятном в свете фонаря. – Еще чего! Я просыпаюсь в холодном поту. Иногда в слезах – когда получается не орать. Не вижу ничего плохого, чтобы в этом признаться.

– Я тоже, – сказал Хальдер.

– Я просто… хочу, чтобы ты увидел. – И Броуд надвинул стекляшки обратно на нос, так что дужка снова попала в привычную канавку. – Увидел, к чему все это идет, прежде чем мы туда доберемся и поймем… что на самом деле нам этого вовсе не хотелось.

Он поморщился. Все звучало совсем не так, как надо. Жаль, что он так плохо владеет словами – хотя, честно сказать, одними словами такую работу обычно и не сделаешь. Вот Малмер, он умел говорить. И глянь, куда это его привело.

– Я просто пытаюсь тебе втолковать…

– Мастер Броуд!

Он удивленно обернулся. В кабинке конторы, водруженной на опорах в дальнем конце склада, горел одинокий огонек. Возле ведущей туда лестницы кто-то стоял – женская фигура, высокая, стройная и изящная.

Броуд ощутил, как у него мерзко засосало под ложечкой. В последнее время он ждал от маленьких женщин гораздо больше бед, чем от крупных мужчин.

– Сейчас… погоди, – сказал он, поднимаясь.

– Ну он-то никуда не денется, – отозвался Баннерман и потрепал Худа по щеке. Тот отдернулся.

– Имей уважение! – буркнул Броуд, уже шагая обратно через гулкое пространство склада. – В конце концов, это ничего не стоит.

Это была Зури. Она выглядела обеспокоенной, и это сразу же обеспокоило его. Броуду еще не доводилось встречать женщин, которых было бы так трудно взволновать.

– Что случилось? – спросил он.

Она кивнула на лестницу, ведущую в кабину конторы:

– Леди Савин здесь.

– В смысле? Прямо сейчас?

– Она хочет посмотреть, как вы работаете.

На какое-то время ее слова повисли между ними в темноте. Делать это – одно дело. Он всегда мог сказать себе, что это необходимо. Другое дело – захотеть на это смотреть.

– Может, вы смогли бы ее как-то… отговорить?

Броуд скривился:

– Если бы я умел убеждать людей словами, мне не приходилось бы делать это по-другому.

– Мой наставник по писаниям любил повторять, что те, кто стремится и терпит неудачу, не менее благословенны, чем те, кто достигает цели.

– Вот уж не сказал бы.

– От попытки вреда не будет.

– В этом я тоже сомневаюсь, – пробормотал Броуд, поднимаясь следом за ней по ступеням.

От двери Савин показалась ему такой же, как обычно: спокойной и выдержанной. Но взглянув на нее поближе при свете фонаря, Броуд сразу понял, что что-то не так. Края ее ноздрей были болезненно-розовыми, в глазах горел возбужденный огонь, из парика выбилась прядка. Потом он заметил на ее жакете бледные следы подтекших пятен – у нее это было более шокирующим, чем полная нагота у кого-нибудь другого.

– Леди Савин, – проговорил он. – Вы уверены, что вам стоит сейчас здесь быть?

– Ваша забота чрезвычайно приятна, но у меня крепкие нервы.

– Это конечно. Я думаю не о вас. – Он понизил голос. – По правде говоря, когда вы рядом, из меня вылезает все самое худшее.

– Ваша беда, мастер Броуд, в том, что вы путаете лучшее в себе с худшим. Мне необходимо, чтобы работы на канале продолжились с завтрашнего утра. С раннего утра. Мне нужно, чтобы канал наконец открылся и начал приносить мне деньги!

Последнее слово она прорычала, оскалив зубы, и от ее ярости у Броуда заколотилось сердце. Она была на голову ниже, и он был бы сильно удивлен, если бы она весила хотя бы половину того, что весил он. И тем не менее эта женщина его пугала. Не из-за того, что она могла сделать – из-за того, что она могла заставить сделать его.

– Так что идите и позаботьтесь о том, чтобы это произошло, будьте лапочкой.

Броуд бросил взгляд на Зури. Ее черные глаза поблескивали в темноте.

– Все мы лишь персты на длани Господа, – пробормотала она, виновато пожимая плечами.

Броуд опустил взгляд на собственную ладонь и медленно сжал ее в кулак, чувствуя, как ноют костяшки.

– Как скажете.

Он двинулся обратно сквозь темное пространство склада, слыша эхо своих шагов, направляясь к островку света в дальнем конце. Он говорил себе, что пытается изображать энтузиазм. Играть роль. Но актер из него всегда был никудышный. Правда же заключалась в том, что он едва мог дождаться, пока дойдет до цели.

Должно быть, Худ увидел что-то в его глазах. Он принялся извиваться на своем стуле, словно мог каким-то образом увернуться от того, что на него надвигалось. Но это не получилось еще ни у кого.

– Эй, погоди-ка…

Татуированный кулак Броуда вмазался в его ребра. Стул покачнулся, но Баннерман поймал его и снова пихнул вперед. Другой кулак пришелся Худу с другой стороны, и тот скрючился, пуча глаза. Несколько мгновений он оставался так, трясясь, с наливающимся кровью лицом. Потом хрипло глотнул воздуха, и его стошнило.

Струя рвоты брызнула на его колени, расплескалась по полу, и Баннерман отступил назад, угрюмо осматривая свои новенькие сияющие ботинки.

– О, у нас снова блевун!

Броуду потребовалось большое усилие, чтобы не ударить еще раз. Чтобы как-то взять себя в руки и начать говорить. И когда он заговорил, то сам удивился, насколько спокойно звучал его голос:

– Для обмена любезностями больше нет времени. Давай выводи.

Хальдер вышел из темноты, волоча за собой еще кого-то. Молодого парня, стянутого веревками и мычащего сквозь кляп во рту.

– Нет! – каркнул Худ.

Хальдер пихнул паренька вниз, и Баннерман принялся привязывать его к соседнему стулу.