Машина желаний (сценарий) - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 8

• Предыдущая
• 8/14
• Следующая

– Ну?

– А потом вдруг повесился.

– Почему?

Профессор пожимает плечами.

– Это какая-то темная история. Он собирался снова идти к Золотому Кругу, вдвоем с нашим Виктором. Виктор пришел к нему в назначенное время, а тот висит, и на столе карта и записка с пожеланием всяческих успехов.

Антон с сомнением смотрит в сторону похрапывающего Виктора.

– А может быть, наш шеф его… того?

– Все может быть, – легко соглашается Профессор.

Некоторое время они молча курят.

– А как вы полагаете, Профессор, этот самый Золотой Круг – действительно Машина Желаний?

– Стервятник разбогател. Он всю жизнь мечтал быть богатым.

– И повесился…

– И повесился. Тут нет никакого противоречия. Просто на самом деле человек никогда не знает, чего он хочет. Человек – существо сложное. Голова его хочет одного, спинной мозг – другого, а душа – третьего… И ни один человек не способен в этой каше разобраться.

– Это верно, – говорит Антон. – Это очень верно вы говорите. Давеча вот я сказал вам, что иду сюда за вдохновением… Вранье это. Плевал я на вдохновенье…

Профессор с любопытством смотрит на него. Антон, помолчав, продолжает:

– Нет, это не объяснить. Может быть, и в самом деле за вдохновеньем. Откуда я знаю, как назвать то, чего я хочу? И откуда мне знать, что я действительно не хочу того, чего я не хочу? Это какие-то чертовски неуловимые вещи: стоит их назвать, и они пропадают… Как тропическая медуза – видели? В воде волшебный цветок, а вытащишь – комок мерзкой слизи… А вы тоже не знаете?

– Не знаю. Знаю только, что надо многое менять, что так дальше продолжаться не может… Нет, не знаю. Иду за знанием.

– Во многие знания – многие печали… – бормочет Антон.

– Тоже верно, – со вздохом говорит Профессор. – Давайте считать, что я иду ставить эксперимент – чисто, точно, однозначно… Просто научный эксперимент, связанный с неким фактом. Понимаете?

– Нет, – говорит Антон. – По-моему, фактов не бывает. Особенно здесь, в Зоне. Здесь все как-то выдуманно. Чья-то бесовская выдумка… Нам всем морочат голову. Кто – непонятно. Зачем – непонятно…

– Вот и хотелось бы узнать: кто и зачем.

– А кому это надо? Надо ведь совсем другое. Что толку, если вы и узнаете? Чья совесть от этого станет чище? Чья совесть от этого заболит? Чья душа найдет покой от этого?

Антон безнадежно машет рукой и отбрасывает окурок. Потом он смотрит на сладко похрапывающего Виктора.

– А он зачем идет? Какие у него такие желания, что он не может их исполнить там, дома?

– Не знаю, – медленно говорит Профессор. – Но ему очень надо добраться до Золотого Круга. Я давно его знаю, это интересный человек, необычный человек…

– Не знаю, что в нем такого необычного, – возражает Антон, – но человек он надежный, положиться на него можно. Он нас доведет, такое у меня впечатление…

Профессор искоса смотрит на него, лицо у него такое, словно он хочет что-то сказать, но раздумывает: стоит ли. Затем он аккуратно гасит окурок и устраивается прилечь.

– С добычей вернулся – счастье, – говорит он вдруг. – Живой вернулся – удача. Патрульная пуля – везенье, а все остальное – судьба.

– Это еще что за унылая мудрость? – озадаченно спрашивает Антон.

– Фольклор.

– А что из этого фольклора следует?

– По-моему, – отвечает Профессор, – вы все время забываете, друг Антон, что мы находимся в Зоне. В Зоне ни на кого нельзя полагаться.

Антон нервно зевает и озирается.

– Позвольте! – восклицает вдруг он. – Что за притча? Солнце – вон оно, а тень…

– Что? – откликается Профессор. – А… Да. С тенями здесь тоже бывает… Давайте-ка поспим немного.

Профессор и Антон спят под стеной церквушки. Виктор открывает глаза. Некоторое время лежит, прислушиваясь. Затем быстро и бесшумно поднимается, мягко ступая, выходит из тени и выглядывает из-за угла церкви. Шагах в ста перед ним начинается главная улица мертвого поселка, совершенно пустая, залитая веселым ярким солнечным светом. Потом он так же бесшумно возвращается и останавливается над спящими. Какое-то время он внимательно разглядывает их по очереди. Лицо у него сосредоточенное, глаза прищурены, взгляд оценивающий. Наконец, покусав нижнюю губу, он негромко командует:

– Подъем!

Они вступили на гладкую улицу поселка. Ведет Антон. Дома по сторонам улицы наполовину обвалились, заросли колючкой, зияют выбитыми окнами. Уцелевшие стены покрыты пятнами и потеками. Но попадаются и абсолютно целые, новенькие с иголочки дома. Они кажутся только что построенными, чистенькими, с промытыми окнами, словно в них никогда никто еще не жил. Словно они только еще ожидают жильцов. Вот только с телевизионными и радиоантеннами на этих домах не все ладно. Они обросли как бы рыжеватым растрепанным мочалом, свисающим иногда до самой земли. Налетающие порывы ветра раскачивают эти странные лохмотья, и тогда слышится тихое электрическое потрескивание.

Улица круто поворачивает, и Антон вдруг останавливается, поворачивается к своим спутникам и растерянно произносит:

– Там машина какая-то… И двигатель у нее работает…

– Не обращай внимания, – говорит Виктор. – Он уже двадцать лет работает. Лучше под ноги гляди и держись середины…

Действительно, слышен звук работающего двигателя, и они проходят мимо стоящего у обочины совершенно новенького, как с конвейера, грузовика. Двигатель его работает на холостых оборотах, из глушителя вырывается и стелется по ветру синеватый дымок. Но колеса его по ступицы погружены в землю, сквозь приоткрытую дверцу и дно кабины проросла тоненькая березка. Они стоят посредине улицы перед новым препятствием. Когда-то, вероятно, в самый день Посещения, огромный грузовоз тащил по этой улице на специальном прицепе длинную, метрового диаметра трубу для газопровода. Грузовоз врезался в двухэтажный дом слева и обрушил его на себя, превратив в груду кирпичей. Труба скатилась с прицепа и легла слегка наискосок, перегородив улицу. Вероятно, тогда же сорвались и упали поперек улицы телеграфные и телефонные провода. Теперь они совершенно обросли рыжим мочалом. Мочало висит сплошным занавесом, перегородив проход. Пройти можно только сквозь трубу. Жерло трубы черное, закопченное какое-то, и дом справа, на который оно открыто, весь обуглен, словно он горел пожаром, и не один раз.

• Предыдущая
• 8/14
• Следующая