Отягощенные злом, или Сорок лет спустя - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 14

• Предыдущая
• 14/46
• Следующая

Я врезал ему левой между глаз, да так, что сразу отшиб себе все косточки в кулаке. Руку мне пробило болью до самого плеча. Он болезненно охнул и замолчал. Мы раскачивались на площадке, лицо в лицо, тяжело дыша, как борцы на ковре. Я тянул его правой рукой за манишку к себе (совершенно непонятно – зачем, мерзко подумать, что целился я вцепиться зубами ему в нос), левая рука моя висела плетью, она хотела бить, но не могла, а он слабо упирался, из расквашенного носа у него текло, одичавшие глаза разъезжались. Но он нашёл в себе силы снова изобразить улыбку и продолжить:

– Полуостров Таймыр переименовать в Новую Галилею… Или Галилею Ледовитую… Район, давно уже требующий решительного освоения… и никому не будут мозолить глаза… Третья мировая уже идёт… сионизм против всего мира…

Я швырнул его по лестнице вниз и бросился слепом. Я гнал его уцелевшим кулаком и пинками пролёт за пролётом, а он всё не понимал, всё пытался оправдаться, лицо его было разбито в кровь, ни единой пуговицы не осталось на пальто, шляпа пропала. Но каждый раз, оторвавшись от меня на расстояние вытянутой ноги, он хватался за перила, истово выкатывал глаза и визжал своё:

– Язву смешанных браков – калёным железом… Поздно будет… И особенно подчёркиваю, что надвигается время армянского вопроса… Пора это уже понять… Армян – в Армению!.. Поздно же будет, россы!..

И вдруг на каком-то этаже он меня узнал. Он завизжал, как женщина, и огромным прыжком оторвался от меня на целый пролёт. А у меня уже и сил не было. Я сел на ступеньки и, кажется, заплакал – от боли в руке, от тоски, от безнадёжности.

Он стоял на площадке пролётом ниже, расхлюстанный, весь в чёрных пятнах, судорожно раскорячив руки и оскалив окровавленные зубы, глядел на меня снизу вверх и повторял, не находя слов:

– А ты… А ты… А ты…

И я глядел на него сверху вниз и с отчаянием думал, что вот опять я ничего не могу, даже сейчас, когда всего-то и надо, что раздавить мерзкую поганку, когда, казалось бы, всё в моих руках, только от меня и зависит, и никто мне помешать не успеет, не посмеет мне никто помешать, но – не могу. Слаб, заморочен, скован, сам себя повязал по рукам и ногам взаимоисключающими принципами… «Раздави гадину…» – «Не убий…». «Если враг не сдаётся…» – «Человек человеку – друг…», «Человек по натуре добр…» – «Дурную траву с поля вон…». И ведь подумать только, который месяц уже нахожусь я у источника величайшего могущества, давным-давно смог бы устроить свою судьбу, и не только свою, и не только своих близких – судьбы мира мог бы попытаться устроить! И ведь ничего…

И тут он, Сючка поганая, непотребная, нашёл, наконец, нужные слова и прошипел радостно:

– То-то жена у тебя полупархатая! Прихвостень жидовский…

Я кинулся на него сверху. Убить. Наверное. Я ещё успел увидеть вскинутую руку его, и сразу же, одновременно, – лиловая вспышка, треск выстрела и страшный удар в голову.

Теперь мне кажется, что я тогда нисколько не удивился. Мне и в голову не приходило, что такая тля, как Парасюхин, может быть вооружена. Но когда он выстрелил, это меня нисколько не удивило.

Очнулся я на своём рабочем месте. Раскрытый бювар. Набор шариковых ручек. Календарь. Шестнадцатое ноября. Толстый красный фломастер и тонкий чёрный. Всё было готово к работе.

Клиент, правда, к работе готов ещё не был. Он ворочался в своём кресле, хлюпал носом, болезненно тянул воздух сквозь зубы и промакивал лицо мокрым испачканным платком. Никаких тезисов на столе перед ним не усматривалось – то ли не успел он их ещё вынуть, то ли знал своё дело наизусть.

Голова моя, в особенности с правой стороны, разламывалась от боли, и поднеся осторожную руку к виску, я обнаружил, что обмотан толстым слоем бинта – вокруг всей головы и вокруг шеи.

Голос Демиурга грянул:

– Кстати, откуда у вас пистолет?

Клиент с достоинством продекламировал:

– Всякая истинная идея должна уметь защитить себя. Иначе грош ей цена.

И с шумом потянул в себя кровавые сопли.

Телефон квакнул над моей многострадальной головой. Я снял трубку.

– Я поздравляю вас, Сергей Корнеевич, – сказал Демиург. – Вы получили контузию у меня на службе. Вы должны знать, что это вам зачтётся. Однако в дальнейшем я попрошу вас обходиться без рукоприкладства. Я же ведь – обхожусь!

– Да, – сказал я.

– А теперь распорядитесь, – сказал Демиург, – чтобы клиент приступил. И чтобы покороче.

Я повесил трубку и сказал клиенту:

– Приступайте, пожалуйста. И постарайтесь быть кратким.

8. Рассказывают, что когда товарищу Сталину демонстрировали только что отснятый фильм «Незабываемый 1919-й», атмосфера в просмотровом зале с каждой минутой становилась всё более напряжённой. На экране товарищ Сталин неторопливо переходил из одной исторической ситуации в другую, одаряя революцию единственно верными решениями, и тут же суетился Владимир Ильич, то и дело озабоченно произносящий: «По этому поводу вам надо посоветоваться с товарищем Сталиным», – всё было путём, но лицо Вождя, сидевшего по обыкновению в заднем ряду с погашенной трубкой, порождало у присутствующих всё более тревожные предчувствия. И когда фильм окончился, товарищ Сталин с трудом поднялся и, ни на кого не глядя, произнёс с напором: «Нэ так всо это было. Савсэм нэ так».

Фильм, впрочем, прошёл по экранам страны с обычным успехом и получил все полагающиеся премии.

9. Так вот: не так всё это было, совсем не так.

10. Иоханаан Богослов родился в том же году, что и…

Сегодня утром, когда я возвращался из столовой, в большом коридоре на меня с разбегу налетел какой-то юнец, по виду – типичный куст, – весь в зелёном и пятнистом, босой, и полна голова репьёв. Налетел он да меня с такой силой, что репьи посыпались во все стороны, и стал выпытывать, где ему найти Г.А. Сначала я не хотел его осведомлять, потому что знал, что Г.А. сейчас сидит у себя в кабинете и проверяет наши тест-программы. Но куст шумел, трепыхался, размахивал ветвями и чуть не плакал. Правая щека у него была заметно больше и румянее левой, мне стало его жалко, и я на нём сосредоточился. Ничего не удалось мне разобрать в его потёмках, кроме бурлящего там беспокойства, граничащего с отчаянием, и я отвёл его к Г.А.

Я уже забыл об этом происшествии, как вдруг Г.А. зашёл ко мне и произнёс обычное: «Пойдёмте со мною, Князь»…

Лицо Г.А. ничего не выражало, кроме обычной благожелательности. Пока мы шли по бульвару, он не уставал раскланиваться со всеми встречными и поперечными и раз даже остановился поболтать с какой-то раскрашенной старухой лет пятидесяти, но я-то чувствовал (даже не сосредоточиваясь), что он озабочен, причём озабочен сильно, гораздо сильнее обычного. И тогда я вспомнил о том кусте и спросил Г.А., чего ему было надо. Г.А. ответил, что я скоро сам всё пойму, и мы вошли в горисполком.

Мы прошли прямо в кабинет к мэру, нас, видимо, ждали, потому что секретарша без лишних слов тут же распахнула перед Г.А. дверь.

Мэр уже шёл нам навстречу по ковровой дорожке, разнообразными жестами выражая радушие. (Мне он сказал: «Я тебя помню, ты Вася Козлов». Мы с Г.А. не стали его поправлять.) Мэр тоже был озабочен, и это тоже было видно невооружённым глазом. Они с Г.А. сели лицом друг к другу за стол, а я скромно примостился у стены. Последовавший разговор я конспектировал и привожу его довольно близко к тексту.

Мэр начал было о погоде, но Г.А. его сразу же деликатно прервал – похлопал его ладонью по руке и сказал: «До меня дошли слухи, что готовится некая акция против Флоры. Это правда?»

Мэр сразу же перестал радушно улыбаться, отвёл глаза и стал мямлить в том смысле, что да, есть кое-какие соображения по этому поводу. «Я слышал, что вы намерены их прогнать», – сказал Г.А. Мэр промямлил в том смысле, что прогнать – не прогнать, а формируется такое мнение, что надо бы их попросить – и из самого города, и из-под города, и вообще. «А если они не согласятся?» – спросил Г.А. «Так в этом-то всё и дело!» – сказал мэр с горячностью.

• Предыдущая
• 14/46
• Следующая