След Белой ведьмы - Логинова Анастасия - Страница 4

– Или был?

Алекс, совсем обессилевший, постаревший как будто еще на пару лет, шумно выдохнул и бросил на него быстрый взгляд. Крайне осторожно произнес:

– Мне показалось в какой-то миг, что там была девушка. Красивая… я таких никогда не видел. Волосы белее снега. И босая. В изорванном розовом платье в мелкий цветочек. Была – а потом исчезла. Там, где она стояла, я и нашел гребень…

Алекс замолчал, смешался, будто вспомнил что-то. А потом вдруг ни с того ни с сего резко обернулся. И сник окончательно.

– Где, говорите, это было? Что за лес? – спросил Кошкин.

– Черт его знает… лес он и есть лес. Сосны там всюду были.

Новый знакомец в географии окрестностей, конечно, не разбирался – за этим вопросом к Виктору Алифанову надобно обращаться. И впрямь чудо, что он так вовремя оказался рядом… Слова Алекса насчет девушки с белыми волосами Кошкина не особо впечатлили: при смерти еще не то привидится. Но вот гребень был самым что ни на есть реальным. Гребень с жар-птицей – не с павлином. Потому что хвост огненно-красный… Откуда он там оказался? Кто потерял? И почему, когда пытался напрячься и вспомнить, на ум первым делом шла мать, оставшаяся в далеком Петербурге?

– Вы верите в призраков, Степан? – задумчиво, почти в забытьи, вдруг спросил Алекс.

А Кошкин не нашелся что ответить. Призраки заколок не теряют, это точно…

Спалось ему в ту ночь неважно. Снилась жар-птица с огненно-красным оперением и русалочьими, полными тайн и обещаний глазами Светланы. Она сладко пела ему, манила, но стоило Кошкину приблизиться – улетала прочь.

Не сказать, что у Елизаветы Львовны Кулагиной было так уж много поклонников, однако, глядя на только что доставленную коробку, полную великолепных, хоть и чуть подмерзших орхидей, ей пришлось задуматься, кто отправитель.

Был один мужчина, от которого она была бы рада получить и цветы, и куда более явные знаки внимания. В конце концов, ей двадцать шесть, она давно уже не трепетная дебютантка, да и видятся они едва ли не каждый день. К чему эти глупые цветы, если можно все сказать на словах?!

Был и другой претендент на роль отправителя, и, наверное, Лизе следовало подумать о нем прежде всего. Цветы он посылал и раньше. Отчего-то особенно любил багрово-алые розы с такими острыми шипами, что ее пальцы они кололи до крови, едва стоило прикоснуться. Лиза поежилась. Мысли об этом господине не вызывали у нее ничего, кроме досады, тоски и почему-то страха, природу которого она объяснить себе не могла. Порождал страх каждый его визит, каждое предельно вежливое слово, обращенное к ней, каждый взгляд – холодный и пронзительный. Такой же колючий, как шипы на его чертовых розах.

Если цветы действительно от него, то дело плохо.

Это значит, что он не желает понимать ни намеков, ни прямых отказов – а ведь в последнюю их встречу Лиза вполне однозначно попросила его более к ним не ездить. Лизу в прямом смысле слова бросало в дрожь при мысли, что следующий его разговор состоится тет-а-тет с ее отцом и что, устав ходить вокруг да около, он возьмет да и попросит Лизиной руки!

Что станет делать батюшка?

Не выдаст же он ее замуж насильно? Наверное…

Хотя в то, что отец решится отослать ее в Петербург три года назад, Лиза тоже не верила – и что? До чего ужасно, когда не можешь распоряжаться собственной судьбой!

– Позвольте цветы в воду поставлю, Елизавета Львовна?

Обыденный вопрос горничной все-таки выдернул Лизу из пут собственного воображения, в котором она уже составляла план, как сбежать из дома под покровом ночи – лишь бы не достаться ненавистному поклоннику.

– Не нужно в воду, Марфа, – небрежно отталкивая коробку, ответила Лиза. – Унеси куда-нибудь с глаз, а лучше и вовсе выброси.

Горничная растерянно хлопнула ресницами, но, зная нрав барышни, возразить не решилась. Потянулась за коробкой и тут же ахнула:

– Да тут записка, Елизавета Львовна! Вместе с запискою, что ли, выбросить?

Клятая близорукость! Лиза наклонилась, почти нырнув в коробку, и в самом деле увидела крохотный бумажный прямоугольник, затерявшийся среди таких же белых лепестков. А на обратной стороне и не самый короткий текст, написанный мелким убористым почерком.

Но более всего Лизу поразила подпись – Алекс Риттер.

Забавно.

Вот уж от кого она не чаяла получить цветы, так это от него. В записке Алекс извинялся за вчерашнюю выходку – глупый и мальчишеский побег из клиники; выражал надежду, что Лиза не обиделась, и настоятельно просил их с отцом отобедать сегодня у них.

Забавно. И к чему это все?

С Алексом они были знакомы уже года три, кажется. Да, ровно три года и два месяца: в декабре 1890-го, когда отец отправил ее в столицу, к петербургской тетушке, «набираться ума и манер», они с Алексом были представлены друг другу на каком-то рождественском балу. Петербургская тетушка, жеманно прикрываясь веером, настоятельно советовала ей обратить внимание на молодого офицера, который только что был произведен в штабс-капитаны гвардии и имел все шансы сделать блестящую карьеру. Ну а кроме того, офицер принадлежал по отцовской линии к старинному дворянскому роду, а по материнской был практически их соседом. Матушка Алекса родом из Екатеринбурга, где ее отец владел недвижимостью, заводом и двумя железными рудниками. Словом, господин Риттер женихом был завидным – не говоря уж о том, что и внешне весьма недурен. Молод, высок, с великолепной военной выправкой, густой темно-русой шевелюрой и дерзким, полным жизни и веселья взглядом.

Не заметить Алекса Риттера было сложно.

А к концу же того вечера Лиза, как и прочие, питавшие в отношении его надежды девушки, наблюдала, как Риттер ни на шаг не отходит от какой-то начинающей певички, приглашенной для развлечения гостей. Певичка слегка фальшивила, когда пела, зато имела огромные бездонные глаза и пышные кудри, выкрашенные в пошлый рыжий цвет. Неудивительно, что меньше чем через год она уже состояла в штате театра и пела ведущие партии. Неплохо пела, к слову, уже не фальшивила.

Ну а Алекс… много воды утекло за эти три года, и он уже больше не считался завидным женихом.

– Елизавета Львовна! – снова напомнила о себе горничная. – Барышня, ну так что, выбрасывать цветочки, али как?

Лиза задумчиво поглядела на орхидеи, потом на записку и молвила:

– Оставь.

Посылку она разглядывала, находясь в гостиной на первом этаже, через коридор от отцовского кабинета. По утрам батюшка теперь частенько работал дома и визитеров не принимал – Лиза знала бы. Потому-то она и насторожилась, услышав, что дверь отцовского кабинета тихонько скрипнула, а после чужие, по-кошачьи мягкие, тише, чем у лакеев, шаги минули коридор и замерли возле входа в ее гостиную… Теперь было слышно только тиканье больших напольных часов да мерзкое сопение чьего-то носа из-за двери.

Лизу передернуло.

Впрочем, недолго думая, она сделала жест горничной оставаться на месте, а сама подошла к двери и резко ее отворила.

Кирилл Иванович Гаврюшин собственной персоной сопел под ее дверью вместо того, чтобы пойти куда подальше и высморкаться.

– Кажется, я просила вас, сударь, более не беспокоить меня визитами?! – спросила она куда громче и резче, чем то позволяли правила приличия. Но Лизе нынче было не до приличий.

– Весьма рад вас видеть, Елизавета Львовна, весьма рад…

Гаврюшин – длинный, сутулый, нелепый, уже начавший лысеть в свои неполные тридцать – подобострастно кланялся, умудряясь быть ниже Лизы ростом, и колючим своим взглядом всматривался ей в глаза. Гнев Лизы его ничуть не трогал.

– Я помню все ваши просьбы, Елизавета Львовна, но у меня есть оправдание: нынче я приезжал к вашему батюшке, а не к вам.

– Зачем?.. – похолодела Лиза.

– По важному делу, Елизавета Львовна, по безумно важному делу. Впрочем, теперь я ухожу. Позволите поцеловать вашу ручку на прощание?

– Вот еще!.. – Лиза спрятала руку за спину. – Всего доброго, и надеюсь в следующий раз увидеть вас очень не скоро!