Самая настоящая Золушка (СИ) - Субботина Айя - Страница 4

Правда, все так и есть. Мне двадцать, ему — тридцать три. И эти тринадцать лет разницы я потратила на то, чтобы закончить школу и поступить на литературный, а он — на приумножение семейного капитала. В его жизни наверняка совсем другие правила, и прямо сейчас даже розовые очки на глазах не мешают мне осознавать, что, возможно, будет лучше даже не пытаться их понять.

Но когда я ставлю магазин на сигнализацию и выхожу, Ростов все еще стоит на улице, хоть я намеренно немного тянула время, опасаясь, что он мне все же привиделся — и такого удара моя хрупкая психика просто не выдержит.

Я даже пискнуть не успеваю — он уже рядом: прячет от дождя под большой черной «тучей» зонта. И он снова слишком близко. Мои несчастные нервы натягиваются смертельно острыми струнами. Еще немного — и на мне можно будет сыграть «Каприс № 24» Паганини.

— У тебя есть аллергия на морепродукты? — Кирилл кладет ладонь мне на талию и уверенно подталкивает к машине. На этот раз это спортивная черная ракета, и я даже боюсь представить, что сяду внутрь добровольно.

— Не знаю, — честно отвечаю я.

— Ты не знаешь, на что у тебя аллергия? — Он распахивает дверь и легко, словно знает тайный код управления моим телом, усаживает меня на переднее сиденье.

— Я ела только рыбу — судака… кажется.

Моя голова просто отключается, когда я на него смотрю.

И ощущение полной незащищенности заставляет поежиться как от взгляда в «лицо» взведенного ружья.

— Мясо? — еще один странный вопрос без намека на эмоции.

— Мне нужно домой, — пытаюсь подсказать правильный вариант. Как вообще произошло, что я оказалась в машине незнакомца. Ладно, не то, чтобы совсем незнакомца, но человека, которого знаю только из статей и новостных роликов.

— Ужин, а потом я отвезу тебя домой, — возражает Ростов, передает мне сложенный зонт и легко захлопывает дверцу машины.

Ее сердце стучит так громко, что приходится включить музыку, хоть обычно я предпочитаю ездить в тишине. Я не очень понимаю красоту музыки, хоть иногда кажется, что какофония барабанов, гитар и синтезаторов почти складывается в некое подобие гармонии. Но этот процесс никогда не доходит до своего логического завершения. Как долгая загрузка, которая на девяносто девяти процентах выдает критическую ошибку и откатывается к началу. В принципе, это сравнение подходит почти ко всем моим попыткам понять простые для обычных людей вещи.

Пока веду машину, замарашка жмется в спинку сиденья и почти не сводит глаз с моих рук. Видимо, что-то в них ее привлекает, раз она то и дело приоткрывает рот и проводит языком по губам.

Я не могу решить, красивая она или безобразная.

Ее лицо — смесь из губ, глаз, носа и веснушек. Она словно мелодия: я «слышу» каждый инструмент и точно знаю, что у нее хорошая линия губ и смешной нос, но красива ли она? Вероятно, симпатична.

— Можно спросить? — осторожно интересуется Катя, и я киваю, не отрывая взгляда от дороги. Льет как из ведра, дворники с трудом справляются с потоками воды, и на мокрой трассе спортивный автомобиль не то, чтобы синоним надежности. — Что все это значит?

Мой «любимый» вопрос. Я — эмоциональный ноль, но даже мне более чем понятно, что приглашение женщины в ресторан — это проявление интереса и заинтересованности в развитии знакомства.

— Хочу узнать тебя получше, — отвечаю что-то нейтральное. «Изучаю меню» — было бы честнее, но я — не принц, хоть пара трофейных драконьих голов у меня есть. Преимущественно в ценных бумагах и недвижимости.

— Зачем?

— Потому что ты мне понравилась.

Она смеется, но, как зайка, пугается собственного смеха и быстро закрывает рот двумя ладонями.

Это отличный экземпляр: маленькая, глупая, наивная, влюбленная. Совершенно предсказуемая. Это все равно что играть в «сапера» с заранее расставленными на бомбах флажками.

— Так не бывает, — сквозь пальцы едва слышно говорит замарашка.

— У тебя еще не было мужчин? — Я чувствую почти искренне удивление, насколько это вообще возможно с оглядкой на мою «особенность».

— Что? — Она густо краснеет и хлопает ресницами.

У нее интересные глаза. Необычного очень светло-голубого цвета. Кажутся серебряными, ненастоящими. Светлые ресницы в комплекте дополняют немного непривычный образ.

— У тебя не было мужчин, которые проявляли бы заинтересованность в твоем обществе? — расшифровываю свой предыдущий вопрос.

Интересно, сколько ей лет? Совсем ребенок, кажется.

Вот здесь меня должна бы мучить совесть, но я не испытываю совсем ничего, только некоторую степень облегчения, что для меня эта встреча стала избавлением от зудящей проблемы. Точнее, вот-вот станет таковой.

— Отвезите меня домой, пожалуйста, — вместо ответа просит Катя.

Когда женщина снова переходит на «вы» — она либо хочет сохранить дистанцию, либо напугана. Но эта зайка совершенно точно не хочет держаться от меня подальше. Все признаки налицо: все тот же туман в глазах, когда я нарочно ловлю ее взгляд, все те же попытки прикусить губу, стоит мне заговорить.

Она наверняка не знает, как реагировать на мою «сухость», хоть я и так проявляю небывалый для себя уровень эмпатии.

Однажды отец сказал, что если у меня проблемы в общении с женщинами, то я должен просто брать их, если вижу и уверен, что женщина меня хочет. Этот совет еще ни разу меня не подводил. Пригодится и сейчас.

Я собирался поцеловать замарашку после ресторана, но придется сделать это сейчас, пока дорогу «закрывает» красный сигнал светофора.

Дождь продолжает мерно стучать по стеклам, и я незаметным движением отключаю дворники. Если присмотреться, то мы словно закрываем шторы, прячась от внешнего мира. Это — не акт романтики. Это предосторожность на случай если зайка начнет стесняться.

— Что вы… делаете? — Катя вздрагивает, словно от озноба.

Дышит тяжело, с разночастотными паузами.

А ведь я просто отстегнул ее ремень безопасности и взял за руку, нарочно оплетая запястья наручником своих пальцев.

Меня оглушают ее эмоции: она как огромная подушка, рвущаяся от легкого прикосновения, с ног до головы обдающая меня ворохом самых разных чувств. Взгляд из-под опущенных ресниц, губы с неровной лентой укусов, потерянные в румянце светлые веснушки. Ее запах ударяет в виски, потому что я не могу понять, чем она пахнет. Сладостью? Как будто мед с молоком? Или это горькая полынь и тонкий древесный шлейф?

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не свалить на хрен, не выскочить прямо на наводненную машинами дорогу, под холодный ливень.

Это все равно что оказаться в эпицентре оркестра, которым никто не дирижирует, и все звуки соревнуются между собой за право называться самым громким и бессмысленным. Где-то там, в полумраке зрительного зала, все это понятно и знакомо, но для меня — эмоциональная бомба.

Нужно просто выдохнуть. Вспомнить, что говорила моя врач, и не позволять хаосу поглотить последние островки стабильности.

Закрываю глаза и в один рывок перетягиваю замарашку себе на колени.

В спортивной машине совсем мало места, поэтому девчонка распластана на мне, словно тонкий слой благовоний, чей запах мне неприятен и интересен одновременно.

— Я буду кричать, — шепотом предупреждает замарашка.

В ответ кладу ладонь ей на затылок, опускаю чуть ниже, накрепко фиксируя в одном положении большим и указательным пальцами. Девчонка снова вздыхает, а я, чтобы не двинуться от необходимости вышвырнуть ее подальше из своей зоны комфорта, свободной рукой прикрываю серебристые глаза.

Зрительный контакт — самое сложное.

Нормальному человеку легко смотреть в глаза и не отворачиваться, когда в ответ кто-то смотрит на него.

Для меня это все равно что смотреть на сварку без защитного стекла.

Я почти слышу, как от контакта глаза в глаза трещит и лопается сетчатка, крошатся хрусталики.

Нормальному человеку не понять, почему для аспи зрительный контакт — пытка сродни четвертованию.