Самая настоящая Золушка (СИ) - Субботина Айя - Страница 44

И несмотря на все это…

Я не хочу его терять.

— Прости, — говорит Кирилл через плечо, но в его голосе нет ни намека на сожаление. Не важно, что это меня он только что наградил парой свежих синяков. С таким же безучастным видом он мог бы просить прощения у стены, если бы сбил об нее кулаки. — Где ты была?

— У отца. — Я пытаюсь вспомнить все сегодняшнее утро, чтобы убедиться, что точно говорила, куда поеду. Хотя, это просто нелепость какая-то, потому что до дома Морозова меня отвез водитель Кирилла. — Спроси своего водителя, если не веришь на слово жене.

Получается грубее, чем хотелось бы, и я снова напоминаю себе, что должна быть сдержаннее, потому что у него сейчас не самый простой период и потому что так получилось, что теперь в его жизни нет Лизы, которая, даже в моих обрывочных воспоминаниях, почти всегда была рядом. Тем непонятнее ее поступок, из-за которого жизнь Кирилла перевернулась с ног на голову.

Нет, снова не так.

Наша с ним жизнь перевернулась с ног на голову.

— Я видел тебя здесь. Совсем недавно. Минут пятнадцать прошло. С Ерохиным. — Он говорит болезненно режущими мое терпение рваными фразами.

— Что? — не понимаю я. И снова, в который раз, мысленно считаю до бог знает какого числа, чтобы привести в порядок мысли и терпение. — Кирилл, я только что вышла из такси. Я была у отца, меня там видели все. Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Вместо ответа он подталкивает меня под козырек у входа в кафе, но тут же одергивает руки, как будто ему все так же противны мои прикосновения. И сейчас это абсолютно взаимно, потому что мы сторонимся друг друга, как будто два несмешиваемых химических компонента, которым достаточно обменяться хотя бы парой капель, чтобы убийственная реакция разъела плоть до костей.

Я была уверена, что после того нашего разговора неделю назад, когда мы решили начать все заново — в который уже раз? — неприятное ощущение от его рук больше никогда не вернется, но оно здесь: большое, липкое и страшное.

Кирилл молчит. Пару раз приподнимает плечи в глубоком вздохе, как будто собирается с силами для чего-то важного, решающего — и все равно отмалчивается.

— Я видел тебя здесь, я видел. Я не сошел с ума. Я видел.

Он повторяет эти слова так много раз, что я, в конце концов, не выдерживаю и прошу его становиться, потому что — боже помоги! — сама начинаю верить, что он мог меня видеть. В мозгу зреет образ параллельной реальной, расслоения миров, чего угодно, что может быть лишь в книгах и компьютерных играх, но вот-вот, кажется, станет частью моей реальности.

Нужно очень сильно постараться, чтобы взять себя в руки, собраться с мыслями и, превозмогая нечеловеческое внутренне сопротивление, все-таки сблизиться с мужем, пробраться почти тайком, шпионкой, чтобы в итоге встать прям перед ним. Он пытается отвернуться, когда я обхватываю его лицо ладонями, скрипит зубами, но в конечном итоге сдается. Я терпеливо жду, пока мой Потерянный принц сфокусирует на мне внимание, пока с его темных глаз спадет дымка, и снова очень осторожно проторяю вопрос:

— Кирилл, ты уверен… что это была я?

Я не знаю, что происходит с моей головой, потому что полчаса назад, до возвращения Кати, я был уверен, что девушка за столом Ерохина — моя жена, и что я, наконец, поймал их за руку, хоть это и причинило мне невероятную боль. Если бы к моему виску приставили пистолет и попросили повторить свою «веру» под страхом получить пулю за малейшее сомнение, я бы согласился.

А теперь, когда я понемногу, испытывая реальную физическую боль, собираю ее лицо, словно пазл, мне кажется, что в моей голове все окончательно сломалось. И на этот раз некому починить меня, заменить сгоревшие транзисторы и пробки. Потому что за весь минувший год единственным человеком, кто подобрал ключ к моим микросхемам, была Катя.

Может быть, поэтому ей так легко меня сломать?

Может быть, она просто знает, где нужно замкнуть и выключить, чтобы я окончательно сошел с ума?

— Кирилл, прошу тебя, ответь, — почти умоляет она.

— Я не знаю, Катя.

Я плохо помню момент, когда начал любить называть ее по имени. Как-то совершенно незаметно она стала не Замарашкой, а Катей, женой. И, называя ее по имени, я чувствую ту связь, которая была между нами… кажется, с первого дня знакомства. Может, это была судьба? И я выбрал ее не просто так, а по какому-то велению свыше?

Собственная усмешка неприятно режет губы, потому что я делаю это не потому что так нарисовано на карточках, навеки отпечатанных на лекалах моего мозга, а потому что я, тот еще рационалист, вдруг подумал о судьбе.

— Я люблю тебя, Кирилл, — шепотом говорит Катя. — Я не помню ничего, кроме того, что люблю тебя сильнее собственной жизни.

И при этом она морщит нос, пытается сдержать слезы, потому что ее пальцы поверх моих щек мелко судорожно дрожат. И я знаю, что ничего не изменилось: как я не смог вылечиться от своей «странности», так и она не смогла излечиться от нежелания касаться меня. Но мы делаем это усилие не ради себя, а ради друг друга.

И это самое важное, что мне нужно знать о Золушке.

Я должен во что-то верить, хоть предательство Лизы ужалило меня куда сильнее, чем я думал. И кроме Кати в моей красивой богатой и пустой жизни больше никого нет.

Абсолютно.

Только одиночество, которым я сыт по горло.

Короткий толчок вперед, к ней. Мы прижимаемся лбами, совершаем наш маленький ритуал Единства. Она меня научила. Показала, что даже у двух искалеченных людей может быть что-то нормальное.

— Я схожу с ума, Катя, — озвучиваю свой страх.

Мне пиздец, как плохо. Пока этот страх сидел глубоко внутри, в цепях и колодках, подавляемый электрическими импульсами моего рационализма, он как будто не существовал вовсе. Но стоило позволить ему вырваться наружу, озвучить — и вот он, в полный рост, точит когти и разевает пасть.

Я — самый влиятельный человек этого города.

Даже в масштабах страны многим стою костью поперек горла.

Но сейчас вся моя жизнь принадлежит этой маленькой хрупкой девчонке, которая, несмотря на всю причиненную мною боль, все равно остается рядом. И борется за нас.

— Нет! — уверенно, пожалуй, слишком громко, отвечает она, и в зеленых глазах вспыхивает знакомое мне упрямство. — Просто кто-то хочет, чтобы ты так думал.

Сначала мне хочется просто дать ее словам развеяться, как плохому сну. Потому что мой привыкший все рассчитывать мозг не верит в теории заговора, а доверяет лишь фактам, которые, как ни крути, далеки от того, что она говорит. Есть множество способов испортить мне жизнь, но зачем сводить с ума того, кто и так глубоко болен? Зачем доказывать шизофренику, что он — шизофреник, если этот диагноз черным по белому записан в его медицинской карте?

Но уже в машине, которая везет нас с Катей обратно домой, моя умница жена вдруг, просто так, начинает рассказывать мне историю. В ней много пробелов, но уже после первых предложений мне хочется сказать водителю, чтобы разворачивался к дому Морозова. Единственная причина, по которой я этого не делаю — как никогда ясное понимание, что если я переступлю порог его дома, то от «счастливого семейства» не останется камня на камне. Что я порву их в клочья, и это — совсем не фигура речи, а буквальное справедливое наказание за то, что они сделали с моей маленькой потерянной Золушкой.

Катя рассказывает, что та фотография в сети — дело рук Татьяны. Что таким образом она пыталась влиять на нее, чтобы та делала то, что ей прикажут, иначе снимки уже никуда не исчезнут и в считанные часы наводнят сеть до отказа, так что избавиться от них не поможет даже армия адвокатов и легион юристов.

— Я не знаю, зачем это ей, Кирилл, — тихим и напряженным голосом говорит Катя, прижимаясь головой к моему плечу, и я, наплевав на ломоту в плечевом суставе, прижимаю ее к себе.

Сейчас эта боль действует как хороший профессиональный хук. После случая в кафе у меня порядочно помутилось в голове, но боль разом приводит меня в тонус и дает возможность снова мыслить трезво и рационально.