Невинная для Лютого. Искупление (СИ) - Билык Диана - Страница 18

Она положила на столик папку документов и выскочила из комнаты так, будто тут отвратительно пахло.

Я спрыгнул с кровати и побежал следом.

— Лина! Ты никуда не полетишь! — поймал ее за руку и развернул к себе. Коридор угрожающе сузился, а кровь стала кипятком, перед глазами заплясали мушки. — Я ненавижу оправдываться и не стану этого делать, потому что ни в чем перед тобой сейчас не виноват. Ты увидела и услышала то, что хотела, а не то, что есть на самом деле.

Жена дернулась, но я сильнее прижал ее плечи к стене и наклонился, чтобы поцеловать, чтобы показать, что кроме нее для меня никого важнее нет, но сзади кто-то неожиданно ударил в спину. Я машинально развернулся и зацепил Сашку ладонью. Он прижал ручку к щеке и люто закричал сквозь слезы:

— Отпусти маму! Монстр! Ты монстр! Уходи! Проваливай! — и закашлялся.

Я ошарашенно попятился. Дурдом какой-то. Жена ревнует к девчонке, которую я считаю сестрой, а родной сын видит во мне чудовище.

Еще отступил. Лина бросилась к сыну, чтобы его успокоить. Звук ингалятора и сиплый вдох Саши совсем сжали мои нервы, правда нависла над головой тяжелым свинцом.

— Вам без меня будет лучше, — признал я и быстро ушел в холл. Накинул куртку, поцеловал встревоженную тетю в щеку и шепнул ей на ухо: — Не оставляй их. Им нужна поддержка и любовь. Только не моя.

— Леша, что случилось? — крикнула вслед тетя, но я уже не ответил.

Я должен уйти, как лис. Приручили. Показали, каким мир может быть хорошим. Научили любить, ценить, жить заново, но шанса не дали, потому что никто в тебя не верит и никогда не поверит. А я верю?

На улице было морозно и солнечно. В душе темно и слякотно. Я побежал вдоль вычищенной дорожки к вертолету, но меня окликнул Васька конюх:

— Агата рожает! Жеребенок развернулся. Алексей, что прикажете делать?

Остановившись, я глубоко пропахал снег ботинками, сплюнул под ноги и побежал в сторону конюшен.

— Роды принимать, что еще делать? Ветеринар на месте?

— И не один, — запыхавшись, прокричал рядом Василий. Снял шапку, потер вспотевшее лицо, напялил головной убор на место и побежал впереди меня.

Меня трясло так, что зуб на зуб не попадал. А голове все крутилась случайно подслушанная фраза «а ради нас, дурочка». Я смотрела в спину уходящего Лютого и хотела сделать ему больно. Так больно, чтобы не поднялся с колен. Чтобы хоть на мгновение понял, каково мне было услышать их нежное воркование. Лицемер! Монстр! Так его назвал Саша.

«Вам без меня будет лучше».

Почему так холодно стало от этих слов Лютого? Вдруг я воображаю чудовище в шкафу? Он ведь не успел и объясниться. Да что там объяснять?! Он любил Настю и до сих пор по ней сохнет!

— Мама, тебе холодно?

Мальчик обвил мою шею худенькими ручонками. Не в силах сейчас произнести и слова, я помотала головой и поцеловала его в лоб.

Со стороны лестницы к нам спешила Мария.

— Что произошло, Лина? — спросила она тревожно. — Лешу будто шершень укусил.

Я снова покачала головой, сдерживая неожиданно подкатившую к горлу тошноту. Хотелось блевать от лжи Лютого. Поверить не могла, сколько напридумывала себе про нас, а никаких «нас» не было. Лютый женился на мне из чувства вины и долга. Из-за давления мента, из-за связей и защиты отца. Все слова о любви — ложь! Я и раньше сомневалась в искренности Берегового, но теперь, после его невероятно-звенящего и нежного «ради нас, дурочка», уверилась в том, какая же я дура!

— Плохой дядя напал на маму.

Услышав это, я вздрогнула и испуганно посмотрела на ребёнка. Нет, Саша не должен думать об отце плохо! У них и так отношения не складываются.

Сделав над собой невероятное усилие, я мягко проговорила:

— Зайка, ты всё неправильно понял. Я оступилась, а твой папа поддержал меня. Ты же знаешь, какая я сейчас неловкая.

— Он кричал, — упорствовал мальчик.

Саша сурово, как взрослый, поджал губы, вырвался из объятий и убежал в свою комнату. Я хотела пойти за ним, чтобы успокоить и все объяснить, но меня снова замутило. Да так, что я прижала ладонь ко рту.

Мария, охнув, побежала вниз, на кухню, и, пока я добралась по коридору до нужной комнаты, принесла воды:

— Содовая снимет тошноту. — И тут же поинтересовалась: — У тебя поздний токсикоз?

Я отпила глоток и облегчённо вздохнула.

— Нет, — горько ответила женщине, — это аллергия на ложь. — Посмотрела на женщину, которая, по словам Лютого, была едва ли не матерью ему. — Вы знаете об отношениях Алексея и Насти?

— Отношениях? — переспросила Мария и нервно замялась.

Я не стала больше уточнять, уловив, что мне и сейчас будут лгать, а всё потому, что боятся расстроить слабую беременную женщину.

Они ошибаются. Я — Кирсанова! Железный стержень, переданный мне от отца, проявился особенно жёстко, когда в моей жизни возник хаос. У меня не было сомнений. Если я что-то решила — сделаю. Отец всегда говорил, что сомнения — удел нищих. Ошибок не бывает — есть лишь более длинные пути. Задача бизнесмена бесстрастно оценить риски и, приняв решение, идти к цели с таким видом, будто оно единственно верное.

Риски давно оценены, мне уже больно так, что вряд ли будет хуже, поэтому пришло время принять решение. Я выпрямилась и кивнула Марии:

— Мне нужна помощь. Вы же знаете язык жестов?

Женщина кивнула.

Развернувшись, я распахнула дверь и взглянула на испуганно сжавшуюся девушку.

Впрочем, Настя тут же выпрямилась, выпятив тощие плечи и мелкую грудь, и посмотрела в ответ с вызовом. Заметив за моей спиной Марию, вдруг робко улыбнулась.

Я не ощущала и капли жалости. Отец говорил, что жалость — заразная болезнь, уничтожающая дух. Она вредит и тому, кого жалеют, и тому, кто жалеет. Лишает обоих личностного роста.

Пройдя к столику, на котором оставила буклет, я вернулась к Насте и, бросив папку на кровать, отступила креслу. Осторожно усевшись, посмотрела на Марию:

— Переведите ей, — и взглянула на Настю, а она так противно прищурилась, будто что-то задумала. — Я предлагаю тебе помощь и защиту. Ты ни в чём не будешь нуждаться, никто не посмеет обидеть или напасть. В поселении для инвалидов тебе выделят лучший домик, предложат не тяжелую работу для души из нескольких вариантов.

Замолчав, я посмотрела на жестикулирующую Марию и горько скривилась. Лёша учил меня этому языку, когда выбирались из пропасти, в которую нас толкнул Чех. Тогда Лютый сказал, что оглох мальчишкой.

Очередная ложь! Ясно же, что выучил он язык глухонемых, чтобы общаться с этой девушкой. Я смотрела на неё и ненавидела всё сильнее. Тоненькая и хрупкая, она напоминала гибкий прут, который можно согнуть, завязать в несколько узлов, но не сломать.

Я понимаю, почему Алексей влюбился в неё. Большие блестящие влагой глаза, чувственный рот, тонкие музыкальные пальцы. Если её отмыть, приодеть и накрасить, она затмит всех моих подружек. А, возможно, и меня.

В груди шевельнулось болезненное колкое месиво, в носу стало мокро. Я прижала ладонь ко рту, сделав вид, что меня снова затошнило. Незаметно смахнув слезу, снова повернулась к девушке, что не сводила с меня пронзительных глаз.

Убедившись, что Мария всё перевела, и Настя открыла книжку с яркими фотографиями домиков, пейзажей и обнимающихся с собаками людей, я выпрямила спину и добавила:

— За это я прошу лишь небольшую услугу. — Мария удивлённо посмотрела на меня, но перевела. Внимательно разглядывая лицо девушки и отмечая малейшие движения лицевых мышц, как учил отец, я медленно процедила: — Вы пообещаете никогда не видеться с Алексеем. Не на словах, конечно — подпишете договор. За нарушение которого получите счёт за оказанные услуги.

— Лина! — возмутилась тетя Маша. — Что ты творишь? Леша не простит…

Но Настя взмахнула рукой и попросила женщину замолчать.

Несколько минут мы молча буравили друг друга ненавидящими взглядами. Я не выдержала первой. Глянула в окно и, кивнув на вертолёт, добавила: