Ведьмин вяз - Френч Тана - Страница 9

Дверь в гостиную была приоткрыта, в темноте блуждал дрожащий луч фонарика. Я распахнул дверь ударом подсвечника, шлепнул ладонью по выключателю, и комнату залил яркий свет, так что я даже на миг зажмурился, ослепленный.

Моя гостиная, на журнальном столике оставшаяся с утра чашка из-под кофе, на полу под выдвинутыми ящиками валяются бумаги, двое мужчин в спортивных костюмах, вороты курток натянуты до носа, бейсболки надвинуты на лоб, оба застыли на полужесте, уставясь на меня. Один, тот, что стоял лицом к распахнутой стеклянной двери в сад, сгорбился неуклюже над моим ноутбуком, второй тянулся к настенному креплению за телевизором, в руке он держал фонарь. Оба выглядели вопиюще-неуместно, карикатурно, нелепо, точно аляповатый коллаж в фотошопе.

Когда первое изумление прошло, я завопил: “Пошли вон!” От возмущения меня подбросило, как на ракетном топливе, никогда я еще не чувствовал ничего подобного, подумать только, с какой откровенно-беспечной наглостью эти два подонка ворвались ко мне в дом! Вон! Пошли отсюда! Вон!

Затем я осознал, что они вовсе не собираются убегать, и понеслось: не помню, кто первый двинулся с места, но вдруг чувак с фонариком бросился на меня, а я на него. Кажется, мне удалось крепко врезать ему по башке подсвечником, хотя бы разок, я налетел на него, мы оба потеряли равновесие и вцепились друг в друга, чтобы не упасть. От него воняло немытым телом и почему-то молоком – я до сих пор, учуяв этот душок где-нибудь в магазине, с трудом сдерживаю рвотный позыв, даже не успевая сообразить, отчего меня вдруг затошнило. Он оказался сильнее, чем я думал, жилистый, юркий, перехватил мою руку с подсвечником, так что размахнуться я не мог и остервенело тыкал его подсвечником в живот, но удары получались слабые, не хватало места, чтобы дать ему как следует, слишком близко мы, пошатываясь, стояли друг к другу. Он ткнул пальцем мне в глаз, я вскрикнул, мне тут же вмазали в челюсть, перед глазами вспыхнули бело-голубые пятна света, и я упал.

Я плашмя рухнул на пол. Из носа и глаз текло, во рту собиралась кровь, я сплюнул, язык горел огнем. Кто-то крикнул мудила!, я привстал на локтях, оттолкнулся ногами, думаешь, ты такой умный, оперся рукой на диван, пытаясь встать, и…

Тут меня пнули в живот. Я тебя разорву, мне удалось откатиться, сотрясаясь от мучительных рвотных спазмов, но меня все равно били ногами, теперь уже в бок, методично и крепко. Меня терзала даже не боль, нет, а кое-что похуже – омерзительное, разрывающее чувство неправильности происходящего. Я задыхался. С чудовищной бесстрастной ясностью я понимал, что могу умереть, что если они не остановятся сию же минуту, то будет поздно, но никак не получалось отдышаться и сообщить им эту невыносимо важную вещь.

Я перевернулся на живот, попытался уползти, беспомощно цепляясь пальцами за пол. Меня пнули в задницу, и я уткнулся лицом в ковер – раз, другой, третий. Раздался пронзительный, возбужденный, ликующий смех.

Откуда-то донеслось:

кто-то еще…

Не, иначе они бы…

Проверь. Девушка…

Опять смех, этот смех, со свежей силой.

Ваще, чувак.

Я не помнил, здесь ли Мелисса. Охваченный новым страхом, я попытался оттолкнуться и встать, но не сумел, руки висели плетьми, кровь, сопли и ворс ковра мешали дышать. Удары прекратились, и я от облегчения окончательно лишился сил.

Кто-то скребется, пыхтит от натуги. Подсвечник закатился под перевернутый стул. Я уже не думал до него дотянуться, но при виде этого подсвечника деталь разрозненной мозаики в моем мозгу встала на место, спокойной ночи, спи крепко, Мелисса у себя дома, в безопасности, слава богу, – свет режет глаза. Что-то с грохотом летит на пол, опять и опять. Зеленый геометрический узор на занавесках вытянулся вверх под непривычным углом, тускнеет, становится ярче и снова тускнеет…

Ну всё

…что-нибудь…

…нахуй. Пошли

Погоди, чё он там?

Приближается темное пятно. Резкий удар по ребрам, я скорчился, зашелся кашлем, схватился за живот, глупо надеясь закрыться от следующего удара, но его не последовало. Вместо этого показалась рука в перчатке, обхватила подсвечник и, не успел я, борясь с головокружением, подумать, зачем он им понадобился, как последовал мощный беззвучный взрыв, у меня в глазах потемнело, и всё исчезло, всё.

Не знаю, сколько я провалялся без сознания. Всё, что было дальше, распадается на отдельные фрагменты, яркие и прозрачные, точно слайды, никак не связанные друг с другом, а между ними чернота и резкий щелчок, с которым один кадр меняют на другой.

Шершавый ковер у моего лица, боль во всем теле, боль немыслимая, невероятная, но почему-то мне кажется, что это неважно и вообще не имеет ко мне отношения, больше всего меня пугает то, что я ослеп, совершенно, я не…

щелк

пытаюсь подняться с пола, но руки дрожат, как у эпилептика, разъезжаются, утыкаюсь лицом в ковер

щелк

дикие красные мазки и брызги на белом, сильный металлический запах крови

щелк

на четвереньках, блюю, теплая жижа течет мне на пальцы

щелк

зазубренные куски синего фарфора, разбросанные по полу (потом-то я догадался, что это, скорее всего, были осколки чашки из-под кофе, но тогда мозги работали иначе, ничто не имело ни смысла, ни сути, ничего не было понятно, кроме)

щелк

ползу по бескрайнему полю обломков, которые смещаются, хрустят, колени скользят, периферия поля зрения вскипает

щелк

пульсирующий коридор тянется на мили, коричневый, бежевый. Далеко-далеко, в самом его конце, мелькает что-то белое

держусь за стену, ковыляю вперед, пошатываясь, словно у меня разболтались все суставы. Откуда-то доносится жуткое карканье, ритмичное, безличное, я отчаянно пытаюсь прибавить шагу, убраться прочь, пока на меня не напали, но никак не могу вырваться из кошмарной замедленной съемки, а карканье звенит в ушах, за спиной, вокруг меня (теперь-то я, разумеется, понимаю, что это было собственное мое дыхание, но тогда… и т. д. и т. п.)

щелк

коричневое дерево, дверь. Скребусь в нее, царапаю ногтями, хриплый стон никак не превращается в слова

щелк

мужской голос что-то настойчиво спрашивает, искаженное ужасом женское лицо, широко открытый рот, стеганый розовый халат, нога моя разжижается, снова с грохотом накатывает слепота, и я исчезаю

Далее последовал долгий – около двух суток, если я правильно восстановил в памяти последовательность событий, – период бессмыслицы. Отрезки времени, когда я валялся без сознания, представляли собой глубокие черные провалы, и вряд ли я узнаю, чтo тогда происходило. Я как-то раз спросил у матери, но она побледнела, поджала губы и сказала: “У меня нет сил об этом говорить”, тем все и кончилось.

Постепенно я стал на время приходить в себя, но и тогда воспоминания мои оставались разрозненными, обрывочными. Неизвестные рявкают на меня, что-то хотят; порой я пытаюсь сделать то, что от меня требуют, – мне запомнилось сожми мою руку и открой глаза – лишь бы от меня отвязались, иногда же игнорирую просьбы, и меня в конце концов оставляют в покое. Мама сидела, ссутулясь, на пластиковом стуле, серебристо-белые волосы растрепались, зеленый кардиган съехал с плеча. Выглядела она ужасно, мне так хотелось обнять ее, уверить, что все образуется, незачем накручивать себя по пустякам, подумаешь, спрыгнул с дерева в саду у бабушки с дедушкой и сломал ногу, хотелось рассмешить маму, чтобы худенькие напряженные плечи ее расслабились, но сил у меня хватило лишь на то, чтобы неловко захрипеть, отчего мама подскочила, бросилась ко мне, раскрыв рот, Тоби, милый, ты… – а дальше снова чернота. Моя рука, с жутковатым громоздким приспособлением с иглой, трубки и повязки, впившиеся в мою плоть, точно гротескный паразит. Отец прислонился к стене, небритый, с мешками под глазами, и дул в бумажный стаканчик. Перед ним расхаживал туда-сюда какой-то муругий зверь, длинный, мускулистый, похожий на красного волка или шакала, но у меня никак не получалось сосредоточиться и разглядеть его хорошенько; отец его словно и не замечал, я подумывал его предупредить, но это показалось мне глупостью, ведь, скорее всего, он сам и привел этого зверя, чтобы поднять мне настроение, чем зверь пока что не занимался, но, может быть, потом запрыгнет ко мне на кровать, свернется калачиком и поможет унять боль… Боль была такой сильной, что казалось, будто она разлита в воздухе и нужно научиться принимать ее как должное, поскольку она была всегда и никуда не денется. Однако не это запомнилось мне живее всего из первых двух суток, не боль, но ощущение, что меня словно бы планомерно рвут на куски, и тело, и сознание, легко, точно мокрую салфетку, и я не в силах этому помешать.