Как я чуть не уничтожил соседнюю галактику (СИ) - Потоцкая Мария - Страница 3

Но остальные жители здесь занимались другими делами. Некоторые похожими, папа в виде восьмилетнего мальчика тоже строил, но только не крепость, у него это был Украденный Замок, и для его строительства он отбирал материал у других. Мама же ничего не строила. Она и в Туманном Лесу оборонялась от муравьев в своем Муравейнике, только здесь ей было еще тяжелее, она была привязана веревкой за шею к дереву, как коза, и могла ходить только по кругу вокруг него. Иногда она плакала. Мне не хотелось на это смотреть, поэтому я к ней не подходил.

Кассиопея же строила Недоступную Башню, тоже из камня, но иногда она могла использовать даже дерево. Это потому, что она хотела отстроить ее быстрее. Она это делала не для того, чтобы защищаться. Она хотела быть выше всех, чтобы смотреть свысока даже на папу. Она продвинулась в этом дальше, чем я. Ей приходилось залезать на ветки деревьев, чтобы строить. Иногда нужно было кричать снизу, чтобы Кассиопея услышала.

Я подошел к ее Недоступной Башне, никого не встретив. Сейчас Кассиопея не занималась строительством. Она сидела на ветке, свесив босые ноги вниз, и уткнулась лицом в ладони. Ее плечи дрожали. В настоящей жизни Кассиопея никогда не плакала. В Туманном Лесу все делали это чаще, чем в жизни, ведь всем периодически хочется плакать, но люди не могут этого делать. Это может быть по следующим причинам: из-за страха показаться слабым или из-за невозможности принять свои эмоции. Кассиопея плакала долго, я не мешал ей. Мне хотелось ее пожалеть, но я боялся залезать на дерево. И еще я не люблю трогать людей. Пожалеть ее при помощи слов мне тоже было тяжело.

Пока она плакала, я пытался посчитать, какой высоты была ее Недоступная Башня. По моим подсчетам, около трех метров и двадцати сантиметров. Наконец, когда Кассиопея утихла, я спросил:

— Почему ты плачешь?

— Потому что я ненавижу отца! — она сказала это так громко, как никогда, — Он всю жизнь посвящает тому, чтобы издеваться надо всеми. Над нами в том числе. Как мне надоело это терпеть, я не могу его видеть! И не могу смотреть, как мать это терпит. Мне противно, понимаешь?

— Нет. Это потому, что он хочет переписать компанию на меня?

— Нет, Кастор, мне она не нужна. Да, я хочу быть лучшей, но даже, если ты будешь ею управлять, я все равно буду знать, что я лучше, чем ты. Тебе не понять и дело не в этом.

Я действительно не понял ее. Мне нужно было перевести тему и узнать то, зачем я пришел к ней. Поэтому я спросил:

— Ты хочешь меня убить?

— Нет, Кастор, никто не желает тебе зла, ни я, ни кто-либо другой.

Я успокоился. Я хотел вернуться к своей Каменной Крепости, но Кассиопея решила продолжить разговор.

— Я зла не на тебя. Ты беззащитный, поэтому на тебе легко срывать злость. Мне от этого становится легче. Это плохо, Кастор, знай об этом. Тем не менее, это помогает.

В нашем доме никого не было беззащитнее меня, поэтому мне не на ком срывать злость. Я не уверен, понадобится мне это или нет, но я забеспокоился, что когда-нибудь я буду в этом нуждаться. Наверное, когда я вырасту, я сравняюсь с другими взрослыми, и среди них будет много людей беззащитнее меня.

— Раз ты ненавидишь папу, значит, это он тебя разозлил?

Кассиопея встала, даже не держась за ствол дерева. Она прошлась по ветке к своей Башне, держа спину прямо. Наверное, она могла бы работать акробаткой. Хотя в цирке все были веселыми, а она нет. Платье у Кассиопеи было черное, длинное до щиколоток. Такие обычно носят взрослые женщины. В нем можно было запутаться, но она никогда этого не делала.

— Отец рассказал мне кое-что. Скоро и тебе расскажет. Вряд ли ты сможешь правильно оценить известие и понять, что отец — двуличная мразь. А теперь иди, мне скучно разговаривать с тобой.

Голос ее снова стал ровным, а лицо высокомерным. Глаза у нее все еще были раскрасневшимися и опухшими, но Кассиопея об этом как будто не знала.

— Пока, — сказал я, потому что и мне было скучно разговаривать.

Я пошел обратно к своей Каменной Крепости и по пути нашел маленький камушек. Наверное, им можно кидаться в беззащитных. Я положил его в расщелину между двумя камнями побольше, не очень надежно, чтобы его можно было схватить в случае нападения или при встрече с беззащитными.

Утром я пытался вспомнить, что мне снилось ночью. Я помнил, что вроде бы Кассиопея плакала. От этого мне стало тревожно, значит, должно было случиться что-то плохое. Но в то же время у меня исчезло ощущение, что Кассиопея хочет меня убить.

Я оделся, умылся, заправил кровать. Покрывало было серым, потому что вся моя комната была оформлена в серых тонах, которые иногда были разбавлены голубым. Я не знал, во сколько меня позовут завтракать, поэтому я не мог начать делать что-то, для чего требуется много времени. Например, я не мог пойти в игровую комнату, где стоял мой конструктор, так как на строительство требуется больше часа, иначе ничего не получится. Но у меня было время для того, чтобы вырезать из бумаги человечков, которых я наклею на стены домов. Они будут обозначать, будто в моем городе, который я строю, есть жители.

Я успел вырезать только пять человечков, когда ко мне постучали. Этот стук не значил, что кто-то хотел войти ко мне в комнату. Он означал, что меня ждут на завтраке.

Когда я спустился вниз, за столом уже сидели мама, папа и Кассиопея. Когда папы нет дома, нам необязательно есть всем вместе. Можно зайти на кухню и попросить, чтобы мне дали еду тогда, когда я почувствую голод. Когда папа приезжал, мы принимали пищу все вчетвером, сидя за одним столом. Сегодня на завтрак был омлет с зеленью, салат и апельсиновый сок. Папа сказал:

— Я уже обрадовал твою маму и сестру, но тебе, Кастор, я еще не говорил. С нами в доме будет жить твой братик!

Я посмотрел на маму. Она сидела неподвижно, зажав в руке стакан с соком. То, что сказал папа, было нелогичным. Мама могла быть беременна мальчиком, но я думал, что это женщина должна сообщать такую новость мужу, а не он ей. Я посмотрел на Кассиопею, чтобы она разъяснила, но она не смотрела в мою сторону, она уткнулась взглядом в тарелку, и резала ножом омлет на кусочки, поддерживая его вилкой. Поэтому я спросил:

— Мама беременна?

— О, нет, львенок, мама больше никогда не сможет подарить тебе братика или сестричку после того, как родила тебя.

Папа называл меня «львенок» потому, что он купил мне кассету про саванну, и часто включал ее мне, считая, что кассета мне нравится. Это было не так. Папа продолжил:

— Твой братик уже существует, и ему примерно столько же, сколько и тебе. У вас с ним разные мамы, поэтому ты никогда его не видел. Но сейчас его мама умерла, и он будет жить с нами. Уверен, вы подружитесь! И, кстати, девочкам я сказал все, кроме самого главного: я привезу его уже сегодня вечером!

— Я поела, — сказала Кассиопея, звякнула столовыми приборами о тарелку и встала из-за стола.

Когда Кассиопея дошла почти до двери, она сказала:

— Мама, мне нужна твоя помощь. Ты можешь пойти со мной и помочь мне?

Мама не шелохнулась.

— Мама! — повторила Кассиопея громче. Мама будто ожила. Она, наконец, поднесла стакан с соком к губам, залпом его выпила и налила себе еще из хрустального графина. Кассиопея постояла еще немного в дверях, потом ушла.

Я посмотрел на папу, он улыбнулся мне. Сначала я подумал, вдруг он пошутил, но это было не так. Значит, у папы было две жены, хотя в нашей стране это было запрещено, и теперь одна из них умерла. Ее ребенок будет жить в нашем доме. Пока я думал об этом, я понял, что меня это взволновало. Я привык, что в доме есть слуги, но их было мало, они попадались мне на глаза редко и никогда не оставались на ночь. А если приедет мой братик, значит, он станет таким же членом семьи, как и я. Будет сидеть с нами за столом, трогать мои вещи и разговаривать. Потом я подумал, что если его мама умерла, то возможно ее убили. Я видел фильмы, где убивали людей, а те, кто стоял рядом с ними, были ранены. Может быть, в моего братика попала пуля и он стал инвалидом. Тогда он будет лежать только в своей комнате, и это будет хорошо. Я даже смогу приносить ему книжки и игрушки иногда. Поэтому я спросил: