Сказка в дом стучится (СИ) - Горышина Ольга - Страница 17

— Офигеть… Она кондитерскую открыла? А я-то думала, что мне этот кекс напоминает. Ее кексики, конечно! Питер маленький, но чтобы вот так… Она вообще там появляется?

— Она там живет.

— А я ни разу ее не встретила. Говорю ж тебе, это моя любимая кондитерская, чтобы забежать кофе выпить… Черт… Это кто-то там, — и я ткнула пальцем в высокий потолок, — видимо, не хотел, чтобы мы с ней встретились.

— А что бы это поменяло? — Валера сверлил во мне очередную дырку.

— Передала бы вам привет. Спросила бы про Никиту… И не надо так на меня смотреть.

— А как мне прикажешь на тебя смотреть? Хотела бы, позвонила бы и спросила.

— К тебе это тоже относится. Хотел бы, позвонил… — качнула я головой, но голубой взгляд с себя не сбросила.

— Значит, не хотел. Ты вообще-то не моей подружкой была, а Марьянкиной. Ешь давай уже свой любимый кекс, баба Яга. Нам долго ехать, — буркнул Валера обиженно и заново схватился за чашку с кофе.

Выпил его точно виски — залпом. И поморщился.

— Башка трещит, сдохнуть можно, — выдал, с грохотом возвращая пустую чашку на блюдце.

Так тебе и надо — не будешь меня подкалывать. То плачешься на жизнь, то бьешь наотмашь, точно я виновата в том, что у тебя все плохо, а у меня все хорошо.

— Хочешь массаж головы? — предложила я без всякой задней мысли. Нет, с задней. Мне с ним в машину садиться. — Проверено. Помогает.

— Не на мне же проверено, — по-прежнему неразборчиво бурчал Терёхин. — А если мне не поможет?

Ну что за взгляд? От кого он его только унаследовал!

— Не попробуешь, не узнаешь.

И я поднялась со стула, который успел за последнюю четверть часа побыть для меня электрическим.

— Ты можешь не напрягать шею? — спросила я ровно, хотя руки у меня дрожали.

Боже, он же не первый посторонний мужик, которому я лечу голову методом китайских мудрецов, но почему же у меня загорелась собственная — хорошо еще, глаза у него не на затылке и вообще, надеюсь, сейчас закрыты. Я же очень стараюсь избавить его от головной боли — перевожу ее на себя, голова от всего происходящего пойдёт кругом у любого.

— Если б мог, мне массаж бы не понадобился. Разве нет?

Черт, он сильнее откинул голову. Явно для того, чтобы видеть мое лицо. Если пошатнусь, ткнусь в него носом.

— Я тебе сейчас один умный вещь скажу, только ты не обижайся, — мне, к счастью, хорошо удался акцент из «Мимино». Пусть считает, что мне все по барабану. — Ты тверже не размоченной глины.

— Спасибо за сравнение. С грязью смешала… Впрочем, как всегда! Другого от вас, баб, ждать не приходится.

— Глина не грязь, смею заметить, хотя я и предпочитаю использовать для ваяния пластилин, но до состояния пластилина тебе далеко. Может, тебе от нервишек что-нибудь попить?

— Я же пил. С тобой. Вот и результат… На лицо.

Это он про свое сейчас? Или все же про мое, которое, кажется, пошло пятнами.

— На шею, — скривила я губы в жалкой улыбке. — Слишком много народу ты на неё посадил.

— Давай уж и ты залезай, место еще есть. Специально для тебя берег — как чувствовал, что свалишься на мою голову…

Он улыбался, и я воспользовалась моментом безнаказанно дать ему по ушам: сжала их и вернула голову в вертикальное положение, а то он уже принял почти что горизонтальное на стуле.

— Я пытаюсь тебе помочь, а ты…

Ты пытаешься снова откинуть голову мне в ладони.

— Ну, прекрати! Сколько можно отшучиваться? Я сейчас говорю с тобой как никогда серьезно. Твою голову бы оторвать и выбросить, — и я зажала его шею в тиски натренированных на глине рук. — Но ведь нельзя. Ты глава семьи. Тебя придётся лечить другими всеми возможными средствами.

— Всеми подручными средствами, ты хотела сказать…

— Угу, можно ещё заклинаниями, — снова поползла я выше от ушей в непроходимые заросли медных волос. — У кошки болит, у собачки болит, у Валерчика не болит… Ну? Болит?

— Угу, — я услышала сдавленный смешок. — Только теперь в другом месте…

На этот раз я еле сдержалась, чтоб не дать ему подзатыльник. А он его ждал, потому что втянул голову в плечи. Но я схватилась за эти самые плечи и принялась расправлять на них приспущенную рубашку.

— Дурочка, это комплимент…

— А я не дурочка, понимаю…

— Ну раз ты такая умная, то может ну его к черту этот день рождения, а? Посидим тихо по-семейному, ты расскажешь Сеньке сказку и все довольные и счастливые пойдём спать. Что ты скажешь на такое мое предложение?

— То, что оно дурацкое, — я продолжала держать руки на его плечах, пусть уже и укрытых рубашкой. Он застегивал ее сам, как и расстегивал. — Четыре года как раз тот самый возраст, когда дети осознают наличие личного праздника и начинают запоминать, что вокруг них происходит. Плюс они ещё верят сказкам. Так что даже не думай отменять гостей. Не зли бабу Ягу и Яжететку, которая, кстати, сказала, что лично ты можешь не приходить. И я знаю, что ты с радостью спрячешься в чулан, но вот, что я тебе скажу — ты будешь сожалеть об этом всю жизнь.

— Слушай, всезнайка! — не оборачиваясь, он поймал мои руки и приклеил к своим плечам. — У меня в запасе достаточно вещей, о которых я буду сожалеть всю жизнь. Знаешь же, что я не могу разговаривать о погоде с незнакомыми людьми. Не могу. Вот такой у меня дурацких характер. Не знаю в кого. В деда, наверное…

— Так и не разговаривай, — не пыталась я даже высвободить рук. Они были тёплые и мягкие, каких не бывает у посторонних людей. — Будешь стоять позади детей и подавать своим молчанием пример другим родителям. Валера, ну чего ты в самом деле?

Боже, тот же вопрос, только по другому поводу, я готова была задать себе!

— Я готова встретить детей и выпроводить через два часа. Марианна займёт родителей. Тетя Лена, уверена, сделает внуку самый вкусный на свете тортик…

— Разбежалась… С Еленой Михайловной мы не разговариваем. Они с Наташей разругались в пух и прах, на порог друг друга не пускали, а потом я окончательно зацементировал отношения отказом профинансировать ее дурацкую идею с кондитерской.

— Почему дурацкую?

— Я думал, у нее ничего не получится. Ну, я часто ошибаюсь в близких людях. Мать взяла и продала квартиру, переехала к своей матери и открыла бизнес без моего участия. Вот так и живем теперь вдали друг от друга.

— Наташи четыре года как нет…

— Отношений с матерью нет ещё дольше.

— Слушай, Валер, а у тебя с кем-нибудь вообще есть отношения?

— С бабами, за деньги. Ты это хотела услышать?

— Нет! — я потянула руки. Он сжал их сильнее. И не отпустил меня от своего стула. — Отстань! У меня кофе остыл. И ты в школу опаздываешь, забыл?

Он отпустил меня, но я продолжала видеть его затылок. Ноги приросли к ламинату. Вот же непруха! Что ж меня так клинит от него?

— Я ничего не забываю. А ты сможешь забыть все, что я тебе наговорил? Меня что-то не в ту степь понесло. Чувствую себя теперь полным идиотом.

— Я буду только рада, если ты все это говорил несерьезно. Особенно про детей.

— Особенно про детей серьезно. Но я помню про две недели. И извини, что я повышал голос. Ты права, у меня нервы ни к черту… Елене Михайловне будешь звонить или устроишь ей сюрприз?

— А как лучше?

— Как тебе будет лучше? Вообще, если не сказать, что ты будешь у Сеньки, она и не придет. Это не ее внук. Да и Никита с бабушкой особо не контачит из-за Наташиных терок. Впрочем, я не удивлюсь, если Марьянка уже позвонила матери.

— Слушай, Валер…

Мне действительно было, что ему сказать, но он не дал договорить: вдруг развернулся и поймал мои руки в свои, чтобы прижать к губам.

— Спасибо за массаж. Давно у меня такого хорошего завтрака не было.

И бросил мои руки, а я промахнулась карманом в джинсах и со стороны могло показаться, будто я избавилась от следов благодарственного поцелуя. Надо срочно договорить начатое!

— Как так получилось, что у вас все рухнуло? — голос дрожал. Надеюсь, только в моих собственных ушах. — Вы такая хорошая семья была…