Юность знаменитых людей - Мюллер Эжен - Страница 12

По смерти Евгения III кардиналы избрали папою Анастасия IV, а после смерти его папский престол был занят Брекспиром, под именем Адриана IV; это был самый замечательный первосвященник того времени.

Когда английский король Генрих II посылал депутацию к Адриану IV, чтобы поздравить его с восшествием на папский престол, то к посольству присоединилось два монаха из монастыря Св. Альбана; они везли богатые приношения новому духовному владыке. Те люди, которые некогда отказались принять участие в молодом Брекспире, когда он находился в крайности, вероятно страшились мести Адриана IV и рассчитывали подарками отвратить тяжкие последствия ее. Адриан IV очень милостиво принял монахов и поручил им заверить всю братию монастыря, что он питает глубокое уважение к обители св, Альбана и при случае не преминет это доказать. Но ни одного из великолепных приношений, повергнутых монахами к стопам его, он не пожелал принять, объявив: «Ваша обитель слишком бедна; поэтому, приняв ваши дары, я способствовал бы еще большему обеднению ее».

Когда же монахи старались самым почтительным образом дать ему понять, что их обитель обладает теперь большими средствами, то Адриан IV произнес с достоинством: «Уверяю вас, что монахи обители св. Альбана очень бедны. Мне это известно лучше, чем кому либо, так как в юности мне однажды пришлось попросить у них самой простой одежды, чтобы прикрыть свое бренное тело, — и они отказали мне в этом». Только этим и ограничилась месть Адриана IV, вернее — Брекспира.

В противоположность большинству людей, которые, достигнув высокого, положения, почему-то стыдятся своего низкого происхождения, существуют и такие, которые, наоборот, не отличаясь никакими особенными заслугами и ничего не достигнув, гордятся славой своих предков. Свифт, автор путешествий Гулливера, так отзывается о подобных людях: «Они похожи на картофель, лучшая часть которого находится в земле».

Тридцать лет тому назад в аристократическом парижском салоне зашел разговор о высоких наследственных титулах; каждый из присутствовавших приводил имена высокопоставленных особ, отпрыском которых он считал себя, и все наперерыв старались блеснуть древностью своего рода.

В самом разгаре этого вечера какая-то очень молодая девушка, почти ребенок, также заявила, что у нее есть своя генеалогия, которою она гордится, так как один из ее предков принадлежал к фамилии Перетти.

«Да, да! — заметил кто-то, — но вы конечно хотите сказать — к фамилии папы Сикста V?» «Нет! — ответила девушка, — к семейству свинопаса Феликса Перетти».

Молодая девушка, столь остроумно посрамившая глупое тщеславие этих людей, была Дельфина Ге, которая впоследствии вышла замуж за известного писателя Эмиля де Жирардена.

Я выше уже приводил примеры нелепой слабости, которая побуждает людей скрывать свое происхождение из низших сословий. Слава Богу! примеры эти редки среди людей, занимающих видное место в литературе и искусствах. Жак Ажио, известный своим оригинальным и изящным переводом Плутарха, был сын простого кожевенника. Ему было десять лет, когда он, совершив какой-то ничтожный проступок и не смея показаться домой из боязни быть строго наказанным, бежал из своей семьи, без денег, едва одетый. Он шел вперед, сам не зная, куда идет. Бедный ребенок шел по дороге к Орлеану; после тридцатичасовой ходьбы, изнуренный, голодный, он упал.

Человек, проезжавший мимо верхом, посадил его к себе на лошадь и, приехав в город, поместил в больницу.

^Амио.

Там отдых и хорошая пища восстановили силы мальчика, и по выздоровлении он был отправлен домой с двенадцатью су на дорогу. Жак однако не возвратился к отцу, боясь его чрезмерной строгости; он пошел в Париж, где в первое время существовал тем, что исполнял обязанность рассыльного при какой-то школе; затем его расторопность и симпатичная наружность обратили на себя внимание одной богатой дамы; она взяла его к себе в услужение — он провожал ежедневно ее детей в школу. Присутствуя постоянно на уроках, Жак захотел и сам учиться; несмотря на лишения, которые ему приходилось переносить, чтобы иметь возможность покупать книги, он силою воли и неутомимым прилежанием еще в молодых летах достиг известности в ученом мире.

Впоследствии, когда его ученость и положение в обществе доставили ему хорошее состояние, Жак Амио, никогда не стыдившийся своего низкого происхождения, завещал двенадцать сот экю Орлеанской больнице в воспоминание о двенадцати су, которые он получил от нее в детстве.

Это произошло спустя триста лет после Роберта Сорбона, который, придя в Париж без денег и без всякого покровительства, сделался сначала доктором богословия, а затем капелланом и духовником короля Людовика IX. Роберт Сорбон, в воспоминание о тех трудностях, которые ему пришлось преодолевать в молодости, основал училище для бедных. Это училище называлось сначала «Дом бедных», учителя же, преподававшие там, — «наставниками бедных»; но впоследствии оно стало называться именем основателя — Сорбонной; это знаменитый богословский факультет Франции. В истории литературы и науки это учреждение пользуется весьма громкою известностью.

Однажды Императрица Екатерина II, желая почтить великий талант скульптора Франсуа Фальконе, творца памятника Петра Великого в С.-Петербурге, пожаловала его орденом св. Владимира, который дает право потомственного дворянства.

— Ее величество не могла выбрать лучшей награды для меня, — с улыбкой сказал художник офицеру, вручившему ему орденские знаки, — хотя я и без того очень высокого происхождения: я родился на чердаке.

Слова эти были переданы императрице Екатерине, которая на другой же день посетила мастерскую Фальконе. Сделав артисту множество комплиментов, императрица призналась, что очень интересуется началом его художественной карьеры, «так как, заметила она, вы действительно ничем не обязаны своему происхождению, что сами сознаете с такою искренностью».

— Ваше величество, вы оказываете мне слишком много чести, интересуясь моими первыми дебютами, отвечал скульптор; — но вы ошибаетесь, предполагая, что бедность моих родителей служила препятствием моему призванию. Совершенно напротив.

— Как так? — спросила императрица.

— Папа и мама… — тут скульптор замялся, заметив улыбку на лице императрицы. — Ваше величество, простите меня: но я с детства всегда называл и теперь так называю моих родителей. Итак, мои отец и мать были люди совсем неграмотные; они тяжелой работой содержали свою семью. Они не были противниками просвещения, сознавая, что в мире существуют более важные профессии, чем физический труд. Поэтому они не щадили ничего, перенося всевозможные лишения, лишь бы только посылать меня в школу до тех пор, пока я не выучусь бегло читать и писать. Когда мне минуло, двенадцать лет, они стали раздумывать, к какой профессии было бы лучше всего меня подготовить. Как только возник этот вопрос, мои добрые родители решили прежде всего подмечать мои склонности, чтобы, сообразуясь с ними, выбрать мне карьеру. В это время как раз и проявилась во мне наклонность лепить из глины и вырезывать из дерева всевозможные вещицы. Сначала отец и мать мало обращали внимания на эти шалости; но когда однажды мне удалось слепить голову одного из наших старинных знакомых, то на нашем чердаке в этот день в присутствии нескольких друзей и соседей начались весьма серьезные совещания. Так как мое призвание проявлялось уже очень ясно, то единогласно было решено во чтобы то ни стало дать мне возможность сделаться скульптором.

— Теперь предоставьте это дело мне; я берусь устроить мальчика так, что от него потребуется только побольше прилежания, — сказал, вставая с места, цирюльник, закадычный приятель моего отца.

— На следующий день он действительно пришел за мной, и спустя полчаса, исключительно благодаря удачно вылепленной мною голове, по поводу которой и собирался семейный совет, я был принят в ученики к очень искусному мастеру, делавшему деревянные болваны для париков. Срок моего учения был назначен в четыре года; эти годы я провел, вырезывая с утра до вечера деревянные головы для париков, без глаз, носа и ушей; а по окончании работы я занимался лепкою фигур из глины по рисункам, которые покупал на свои кормовые деньги; вследствие этого мне часто приходилось голодать. В последнее время моего учения, когда мне минуло 16 лет, я случайно увидел на выставке работы знаменитого скульптора Лемуана; я много слышал о добром сердце и великодушии этого художника.