Нарисуй мне любовь (СИ) - Николаева Юлия Николаевна - Страница 19

— Учти, — процедила, не глядя на него, — спать с тобой я не буду.

— Так ты за свою честь переживаешь? — усмехнулся он, выключая огонь. — Не стоит. Посягать на неё я не буду, насиловать не собираюсь. Подожду, пока сама побежишь.

-Что? — хмыкнула, не удержавшись. Нет, я, конечно, поняла уже, что наглости ему не занимать, но чтобы настолько… — А ты однако фантазёр. Я сказала, что не хочу с тобой спать, и вряд ли моё мнение поменяется.

— Посмотрим, — его мой ответ не смутил, даже не уверена, что он принял его всерьёз.

— Ну-ну, пусть эта нелепая надежда согревает тебя в зимние вечера, — взяв миску с салатом, я прошествовала в гостиную, Илья следом за мной с тарелками с мясом. За обедом мы все больше молчали, однако поглядывали друг на друга. Интересно, он и впрямь решил уложить меня в постель? И моё нежелание для него не аргумент. Однако такое нахальство заставляет ещё больше быть настороже, так что не обломится тебе, парниша. Рогожин, видимо, думал о другом, а может, просто хотел начать диалог, потому что спросил:

— Какие планы? — Я пожала плечами. — Что думаешь делать с блокнотом?

С семейством Рогожиных я как-то отвлеклась от истории с Гарри, но делать, действительно, что-то надо.

— Может, отнести его следователю?

— Со словами: смотрите, что я нашла в мастерской, — усмехнулся Илья.

— Скажу, что он забыл его у меня дома. Ведь это важная улика.

— Как сказать, менты поди не чают закончить все это под предлогом того, что дела особенно и нет. Передоз никто расследовать не будет.

— Мне кажется, Шавров не уверен в передозе, при последней встрече он задавал разные вопросы, захотел увидеть моего любовника. Вполне возможно, что Николаева ему напела на тему того, что Гарри наркоманом не был, и теперь он копается в его смерти.

— Ладно, но ты тут при чем? Или он тебя подозревает?

— Как человека, который мог увлечь Гарри наркотиками, если только так. Зачем мне его убивать?

— В день смерти где ты была с восьми до девяти вечера?

— Дома. Звонила ему как раз. А что?

— Шавров сказал, художник умер в этот промежуток. Алиби у тебя особенно нет, но и причин желать парню смерти тоже.

— А если Николаева ещё что наговорит? И Шавров начнёт меня подозревать?

Илья, поднявшись, пошёл к раковине, я за ним с тарелкой в руках.

— Хорошо. Предположим, дамочка его заболтает, он начнёт тебя проверять и ничего не найдёт. Так что причин паниковать нет.

— Как сказать. Шавров может раскопать, что ты не мой любовник, тогда нам обоим не поздоровится.

— А твой любовник, кстати, не бросится тебя спасать? Как у вас с ним?

— Кажется, любовь прошла окончательно и бесповоротно.

— Ты не особенно огорчена, — заметил Илья, выключая воду. Я пожала плечами, прислушавшись к себе. Действительно, не особенно. А ещё до сих пор надеюсь, что все разрешится благополучно. Хотя если делу о смерти Гарри дадут ход, вряд ли Андрей обрадуется. Может, он приструнит свою женушку, чтобы избежать ненужной огласки? Пока что Николаева активно работает по всем фронтам. С неё станется упечь меня за решетку просто из-за того, что она решила, будто я погубила Гарри. Деньги способны на многое, если уже Шавров к ней прислушивается… Нужно что-то предпринять, чтобы себя обезопасить. Поможет ли мне в этом блокнот, найденный у Гарри? Сложно сказать, для этого нужно узнать, что в нем зашифровано, а как это сделать?

Я села на диван, Илья разместился рядом, вытягивая ноги.

— По-хорошему, тебе нужно просто поговорить с моей соседкой, — заметил мне.

— Это невозможно. Она и слушать меня не станет.

— Она спонсор, наверняка, знает много о его, скажем так, творческом пути. Если блокнот связан с его сферой деятельности, надо копать в этом направлении, и тут как раз она бы могла помочь.

— Да её трясёт от одного моего вида.

— И все из-за того, что ты переспала с её любовником. Как у вас, женщин, сложно. Его даже в живых нет, а вы готовы друг другу волосы повыдёргивать.

— Не нужны мне её волосы, — фыркнула я, — просто хочу жить спокойно, как раньше. Слушай, — воодушевившись, я села боком, забравшись на диван с ногами, — может, ты мне поможешь вместо неё?

Рогожин весело рассмеялся.

— Ты, наверное, не знала, но у меня есть работа. И ей надо заниматься.

— И где ты работаешь?

— В юридической фирме.

— То есть если меня посадят, я смогу нанять у тебя адвоката?

— У тебя денег не хватит.

— А как же скидка по знакомству?

— Ты очень хочешь за решетку?

Я хмыкнула. Несмотря на смутные вопросы Шаврова и неоднозначность ситуации в целом, я чувствовала себя достаточно уверенно. Наверное, потому, что знала: вины за мной нет.

— И кем ты работаешь в фирме? — задала вопрос. Рогожин посмотрел с интересом.

— Она принадлежит мне.

— Ого, то есть ты большой начальник. А на что раскрутился?

— С чего вдруг такие вопросы?

— Должна же я хоть что-то узнать о человеке, с которым живу под одной крышей.

Илья, усмехнувшись, поглазел, пока я думала, расскажет или нет.

— Сначала трудился на дядечку, потом решил открыть своё дело, знакомый помог деньгами, которые я потом долго и упорно возвращал. Но мне повезло, фирма заработала. Хотя ещё вопрос, сколько было везения, а сколько труда, первые годы я просто пропадал на работе.

— Зато теперь можешь себе позволить все, что хочешь.

— Это, конечно, аргумент, — усмехнулся Илья. Посерьезнев, спросил:

— Могу и я задать вопрос?

Я встретилась с ним взглядом, и что-то подсказало мне, вопросы будут личного характера. Но все же ответила:

— Попробуй.

— У тебя было много мужчин?

Я почувствовала, что краснею.

— С Гарри пять. Но первые три очень давно.

— То есть ты с этим своим любовником много лет?

— Шесть.

Очень странный разговор, Рогожин взглядом в душу лезет просто, а я не могу его послать, и отвечаю.

— И кроме художника, значит, не изменяла?

— Нет.

Кивнув, Илья уставился перед собой, а мне даже легче стало. Что ж так колбасит-то?

— Любишь его? — и снова взгляд в упор, резкий, прямой, пронизывающий. Под таким не соврёшь, как ни пытайся. И я ответила:

— Не знаю. Что такое любовь? Я в неё не верю.

Рогожин в удивлении вздёрнул брови.

— Необычный ответ для молодой девушки. Родители не прививали все самое лучшее?

— Я детдомовская, — ответила резче, чем хотела. Разговор мне перестал нравиться, хотелось быстрее его закончить.

— Вот оно что. Это многое объясняет.

— Например? — скрестила я на груди руки.

— Твоё отношение к жизни и людям. Отстранённо-потребительское.

А мне стало так обидно, я даже зубы сжала, чувствуя, как подбираются слезы. Какое он имеет право сидеть тут и покровительственным тоном рассуждать обо мне? Делать выводы на основе своих измышлений, равнодушно прикладывая словами. Он-то с рождения обласкан, с ним носились, как с сокровищем, а вырос эгоистичный хам. И не ему мне высказывать. Он не знает, каково это расти брошенкой с рождения, не понимая, почему именно с тобой судьба так обошлась. Зная, что где-то есть женщина, которая родила тебя и выкинула. Где-то есть мужчина, которого я могла бы назвать папой, сильный, он бы оберегал меня от зла. Но их не было со мной, они были где-то, и возможно, счастливо смеялись и радовались жизни, пока я росла, всеми силами стараясь не оскотиниться. А это было трудно. Очень трудно.

Тети и дяди приходили в детский дом, смотрели на нас и уходили. Иногда возвращались, но везло всегда кому-то другому, не мне. И лет в семь я поняла: меня никогда не выберут. И когда они приходили, я начинала вести себя плохо, чтобы не взращивать тщетных надежд. Я знала: не понравлюсь сразу, не будет слез потом. И грубила, кричала, капризничала. И никто за этим не разглядел крика об одиночестве, крика маленького запутавшегося человека, который уже сейчас бьет себя, колет в рану, чтобы научиться не чувствовать ту боль, что каждую секунду выворачивает наизнанку.