Кривое зеркало (СИ) - Ловыгина Маша - Страница 9

— Ты каких это кровей будешь, мил человек?

Казбек ошарашено молчал. Их семья по праву считалась интернациональной: бабка была русской, отец — казах, мать наполовину узбечка, а обе сестры Казбека, Лейла и Джамиля, вышли замуж за русских парней. Казбек был похож на мать: смуглолицый, с черными выразительными глазами и приятным румянцем на скулах. Он был невысокого роста, но никогда не комплексовал по этому поводу, беря верх гибкостью прирожденного наездника.

— Так шо? Ты кто есть-то? — отец Гели подвернул один рукав и упер волосатый кулак себе в бок, — Я ж по роже твоей вижу, шо ты татарва, мать их! Ух! — в один момент папаша сгреб Казбека за воротник здоровенными ручищами и дернул на себя. Раздался треск рвущейся ткани. Казбек перехватил его за запястье и с силой оторвал от себя.

Ах ты, монгол проклятый! — несостоявшийся тесть всей своей массой двинулся на Муратова, и тому ничего не оставалось, как, применив прием с подсечкой, уложить мужика носом в пыльную землю. Тут же со двора с причитаниями выскочили Геля с матерью и принялись отчаянно отстаивать главу семейства. Муратову хватило ума не продолжать потасовку, он развернулся и с бешено рвущимся наружу сердцем, под летящие ему в спину ругательства и комья навоза, спешно покинул некогда любимую, пахнущую розами и жасмином, улицу.

С того дня Казбек прекратил воскресные походы на танцы и посиделки в парке, а ударился в учебу. Сложные и противоречивые чувства надолго поселились у него в душе, характер изменился. Казбек стал более замкнутым, боясь вновь почувствовать на себе предвзятое отношение близких друзей и сослуживцев. Когда ему предложили перевод в Москву, Муратов сразу же согласился, решив, что в таком огромном многонациональном городе ему будет комфортнее. Одного он все-таки не учел: будучи человеком порядочным и принципиальным, но, имея в активе определенные проблемы с общением, ему, оказалось, сложно обзавестись друзьями. Не имея рядом ни единой родственной души, Казбеку порой невыносимо было само существование. Поэтому так часто Муратов и вспоминал дружный дом, лелея в душе милые сердцу образы. Единственное, что давало ему заряд энергии и придавало смысл жизни, его призвание, его работа, которой Казбек отдавал себя без остатка.

Спустившись в дежурку, Казбек подождал, когда, щелкнув замком, откроется дверь, и вошел внутрь. В тесной конторке было душно и накурено, что отягощалось еще и отвратительным амбре, идущим от зарешеченного «обезьянника», расположенного впритык к дежурке. Оттуда же доносилось хриплое бормотанье и долгий натужный кашель.

— Ты бы проветрил помещение, Малышев, дышать нечем, — Муратов сел на табурет и поморщился.

— Не, мне нельзя, у меня насморк. — Малышев кивнул в сторону решетки, — Вон, смотри, пять дней назад задерживали. Все честь по чести: морды почистили, Валентину в курс дела поставили, а она на два дня в командировку укатила. Ну, мы их перед приемником у себя это время держали. Так они с уборки территории удрали, когда узнали, что их в детдом отправят.

— Так у тебя там дети? — Муратов от неожиданности привстал и заглянул в «обезьянник». На полу рядком, тесно прижавшись друг к другу, лежали трое пацанов лет тринадцати, чумазых, одетых в рваные ватники и расхристанные онучи, бывшие когда-то кроссовками, с полуотвалившимися раскисшими подошвами. Малышев, высморкавшись и продолжая что-то строчить у себя в бумагах, вздохнул:

— Два часа назад пришли. Сами, представляешь? Их взрослые бомжи отделали. Ночь в котловане провалялись, промерзли все.

Муратов разглядел на опухших лицах багровые пятна и синяки, — Вызови врача.

— Ты что? — Малышев искренне удивился, — Делать нечего? Оклемаются. И вообще, это не наше дело. С утра в спецприемник отправлю, пусть там лечат.

— Слушай, Малышев, у тебя дети есть?

— Можно подумать, у тебя семеро по лавкам. Чего пришел? У меня дел по горло, а ты мешаешь. — Малышев сердито засопел и, не глядя на Казбека, протянул тому листок, — Анатолий Анатольевич распорядился, держи. Здесь телефон и адрес. Будешь вызывать сюда или сам поедешь?

— Сам. Потом домой.

— Понятно. — Малышев откинулся на спинку и покрутил между ладоней ручку, — Видно крутой народ, коли к ним на дом следак приезжает.

— У этой женщины вчера мужа чуть не убили, а сегодня дочь пропала. — Казбек внимательно прочитал адрес и убрал бумагу в карман. — Грубая ты натура, Малышев.

— Ага, и неженственная. Насморк у меня. — Малышев демонстративно постучал по столу ручкой, — Иди уже. Я в23 меняюсь, постарайся управиться, ладно? Я запись сделал сегодняшним числом.

— Ну, Малышев, — Казбек всплеснул руками, — ты не поторопился? — Выйдя из дежурки, он подошел к стеклянной перегородке, — Гоше передай, чтобы позвонил утром и врача вызови.

— Без сопливых разберусь, — Малышев заерзал на стуле и шмыгнул воспаленным носом.

…Нелли, закурив, зябко поежилась. Борис недовольно хмурился и, сидя к ней спиной, смотрел телевизор, предварительно выключив звук. Когда раздался звонок домофона, они оба вздрогнули и посмотрели друг на друга. Женщина уронила на ковер столбик пепла и, загасив сигарету, вышла в прихожую. Через минуту она вернулась и зажгла свет.

— Это из милиции.

Борис облизнул сухие губы и сунул руки в карманы брюк, — Хорошо, что нам не пришлось ехать в отделение самим.

— Ну да, зачем изводить свою совесть, вдруг она заговорит, и ты сделаешь чистосердечное признание? А оно, как известно…

— Прекрати! Твои шуточки в данной ситуации крайне не уместны.

Нелли дождалась звука остановившегося лифта и, взглянув в глазок, открыла. Казбек застыл на мгновение, увидев женщину, протянул удостоверение и поздоровался. Нелли Федоровна мельком скользнула глазами по красным корочкам:

— Проходите, — она посторонилась, пропуская Казбека и закрывая за ним дверь. Стоя на бежевом паласе, Казбек стушевался, пожалев о том, что по забывчивости не обстучал ботинки внизу у подъезда. Но хозяйка не обратила на это никакого внимания. Она, нетерпеливо поглядывая в его сторону, остановилась. Казбек принял решение: решительно снял обувь и прошел вслед за Нелли в огромную, похожую на дворцовый кабинет, гостиную. Заняв кресло перед журнальным столиком, и положив на него папку, Казбек сел, всем телом ощутив накопившуюся за сутки усталость. После того, как он положил перед собой несколько листков бумаги и ручку, раздались шаги, и из смежной с гостиной комнаты вышел высокий мужчина. Казбек приподнялся в кресле и пожал протянутую для приветствия руку.

— Учитывая личное распоряжение начальства и известные обстоятельства, случившиеся накануне исчезновения вашей дочери, было принято решение о досрочном приеме и рассмотрении заявлении, собственно, которое вы сейчас и напишете. — Казбек передвинул лист бумаги на противоположный конец стола и выжидательно посмотрел на Нелли. Женщина побледнела и судорожно качнулась.

— Простите, молодой человек, моя сестра себя плохо чувствует, — Борис подвел Нелли к креслу и бережно усадил ее, — столько потрясений за день. — Я — брат Нелли, Борис Алимов.

— Старший следователь Муратов.

— Если вы позволите, я сам напишу заявление о пропаже племянницы. Здесь я укажу свои паспортные данные… Нелли поставит свою подпись. Или это противозаконно?

— Нет, — Казбек пристально посмотрел на неподвижно сидевшую Нелли и перевел взгляд на Алимова, — может вашей сестре принести воды? Она неважно выглядит.

— Я врач, и если потребуется, смогу оказать ей необходимую помощь, — твердо произнес Борис, глядя на Муратова.

Когда и этот вопрос был улажен, Борис с помощью Казбека оформил заявление. По просьбе Муратова Борис принес фотоальбом, но показывать его содержимое не стал, достав лишь заложенные внутрь фотографии Валерии Лисневской.

— Скажите, Нелли Федоровна, вы ведь пытались узнать что-нибудь о вашей дочери от её друзей и приятелей? Девушка она достаточно взрослая, могла и загулять.