Ваше благородие. Альтернативная история - Северюхин Олег Васильевич - Страница 5

– Дельно, – сказал Иванов-третий. – У нас и профессора так бойко вряд ли прочитают. – Математику знаете?

– Знаю.

– Арифметику?

– Почему арифметику? – оскорбился я. У нас в училище высшее образование давали на основе математики, которая на границе была абсолютно не нужна. – Знаю алгебру, геометрию, тригонометрию, математический анализ.

– Что за математический анализ? – удивлённо поднял брови Иванов-третий. Да и Иннокентий Петрович стоял и слушал с открытым ртом.

– Ну, это исследование уравнений и тригонометрических функций, построение графиков, дифференцирование уравнений.

– Вы учились в университете?

– Не помню.

– Какие знаете иностранные языки?

– Немецкий.

– Скажите что-нибудь, – предложил мне помощник участкового пристава.

– Drahtzäune sollen gefährliche Bereiche abdecken und das Vordringen des Feindes behindern.

– А что это такое? – спросил Иванов-третий. – Чувствую что-то военное, а вот точно перевести не могу.

Я перевёл:

– Проволочные заграждения предназначены для прикрытия опасных направлений и затруднения продвижения противника.

– Откуда вы это знаете?

– Не знаю.

– Ещё языки знаете?

– На начальном уровне фарси. Умею писать, читать, немного говорю и перевожу со словарём.

– Ну-ка, скажите что-нибудь на фарси, голубчик, – заинтересовался Иннокентий Петрович.

Я не стал стесняться и сказал:

– Рафиг данэшьяр, горухе забоне фарси баройе дарсе шома хазер аст.

– А это что? – чуть ли не хором спросили все трое.

– Это приветствие учителя перед началом урока. Давайте я вам это запишу на бумаге.

Я взял перо. Руки у меня не дрожали, и я достаточно красиво стал выводить арабские буквы справа налево: эр, алиф, эф, и, гэ, пробел, дэ, эн, ша, и, эр… И так далее.

– Я же говорила, что он из благородного сословия, – воскликнула Марфа Никаноровна. – Вы посмотрите на его руки. Руки нежные, сильные и мозоли только на подушечках, как у людей, которые занимаются гимнастикой. Или у военных.

– Так, запишем, – сказал Иванов-третий, – похоже и память к вам возвращается. Рост у вас какой?

– Сто семьдесят пять сантиметров.

– Так, это получается два аршина, семь целых и две пятых вершка, – подсчитал полицейский. Намного же проще считать в сантиметрах, чем в вершках, аршинах, пядях, саженях и локтях.

Затем у меня описали тип лица, причёску, разрез глаз, расстояние между зрачками шестьдесят четыре миллиметра, размер и форму ушей, округлость лица, крепкое телосложение.

В графе образование – предположительно высшее. Сословие – благородное.

Снова спросили про имя и фамилию. Убей Бог – не помню. Вероисповедание – не помню.

– Знаю ли молитвы?

– Вроде бы знаю.

– Прочитайте.

– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё; да прийдет Царствие Твоё; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.

– Это в столицах так читают, – сказал Иннокентий Петрович, – выходит, что исповедания православного. А по медицине что-нибудь знаете?

– А что, например? – спросил я.

– А вот как простуду быстро вылечить? – спросил доктор.

– Насколько мне известно, – сказал я, – простуду лечить не надо. Замёрзшего человека нужно согреть, напоить горячим чаем с липовым цветом и с малиновым вареньем, и дать ему хорошенько отдохнуть. Если во время сна он вспотеет, то это будет очень хорошо. Лечить нужно последствия простуды, такие как воспаления верхних дыхательных путей, его ещё называют катаром, бронхит и ангину. И вообще, простуду лечат семь дней. Если её не лечить, то за неделю она сама проходит.

Последняя сентенция как-то озадачила доктора, и он задумался над шутейным постулатом.

– Вы случайно не врач? – заинтересованно спросил меня Иннокентий Петрович. – Откуда вы все это знаете? И почему человека нужно поить с малиновым вареньем, а не с мёдом?

– Можно и с мёдом, – согласился я, – но в горячем чае мёд теряет большинство своих лечебных свойств, а в малиновом варенье очень много салицилатов – составной части ацетилсалициловой кислоты или аспирина, который является болеутоляющим, жаропонижающим и противовоспалительным средством.

– Аспирин – это новый препарат, заграничный и у нас его не так много, в основном в порошках, но из столицы привозят и в таблетках, – сказал доктор, – и он ещё малоизученный.

– Мне кажется, что это лекарство очень перспективное и оно будет применяться при лечении многих болезней, – сказал я. – Некоторые врачи используют отвар коры белой ивы, в которой много салицилатов, но при приёме отвара возникают боли в животе и начинается рвота. Аспирин нужно всегда иметь при себе на случай сердечного приступа. Он разжижает кровь и улучшает кровообращение, обеспечивая доступ кислорода к сердечной мышце – миокарду.

– А, может, вы закончили медицинский университет? – с надеждой спросил Иннокентий Петрович, но я отрицательно покивал ему головой.

К десяти часам пополудни мы закончили все формальности и Иванов-третий, собрав все бумаги и спрятав в карман бутылочку-чернильницу, ушёл в своё присутствие.

Оказалось, что моя кровать стояла в просторном кабинете Иннокентия Петровича, который одновременно был и смотровой комнатой, где вёлся ежедневный приём. А я всё думал, что я единственный больной в этой земской больничке.

Марфа Никаноровна принесла китайский столик на ножках и поставила его на кровать прямо передо мной. Это был поздний завтрак человека, который не ел три дня. Кружка с горячим куриным бульоном, белая булка и тёмный чай в фарфоровой кружке.

– Только не кушайте быстро, а тщательно прожёвывайте, чтобы не было болей в кишечнике, – предупредила меня сестра милосердия.

Как я ни старался кушать медленно и прожёвывать пищу, но всё принесённое я съел в мгновение ока, как собака, и запил всё ароматным и сладким чаем.

Еда меня разморила, и я заснул.

Мне снились военные сны. Я даже обрадовался этому, потому что во сне я могу узнать, как меня зовут, откуда и кто я. Безвестность – это очень плохое состояние. Но все курсанты и командиры обращались друг к другу только по воинским званиям, точно так же обращались ко мне. И тут я увидел командира нашего дивизиона по кличке «швабер». Боевой сержант-артиллерист, дошедший со своей пушчёнкой до Берлина, ставший офицером после войны и дослужившийся до полковника уже в наше время. Однажды, когда мы ждали высокую комиссию, он схватил швабру дневального и вымыл то место, которое ему показалось недостаточно вымытым. С тех пор кличка «швабер» к нему прилепилась намертво. Впрочем, офицер должен уметь делать всё и даже показать солдату, как нужно мыть пол, а после этого снимать с солдата семь шкур за плохо вымытое помещение. Курсантская форма почти такая же, как и солдатская, разве что пуговицы блестящие и сапоги хромовые, да ткань на мундире повыше качеством, но четыре года солдатской жизни делали офицера знатоком воинской жизни и его требовательность поддерживала боеспособность армии.

И вот смотрю я, идёт ко мне командир дивизиона. Встал я небрежно, чтобы получить замечание за отсутствие строевого вида, а он как рявкнет мне:

– Товарищ, курсант! Вы как стоите перед полковником!

И фамилию мою не назвал.

Подходил я к своим друзьям, которые занимались на спортивной площадке, и никто не называл меня по имени или по фамилии. Сговорились, что ли? Да и я не помнил их фамилий и имён, даже фамилии «швабера» не помнил, а должен был.

Проснулся я часов около пяти после полудня, как раз за окном сереть стало. Зимний день короток, а спать после обеда нужно не долго, час-полтора, чтобы не потерять послеобеденную работоспособность. Но вставать надо всегда ранее пяти часов, потому что это время начала заката солнца и после этого времени наступает состояние похмелья ото сна. А у меня был осознанный сон, а не состояние в состоянии полного беспамятства. Главное, что я начал мыслить.