Новый год по новому стилю (СИ) - Горышина Ольга - Страница 30

       — Что будем делать? — спросил Гриша, так и не спустив ребенка с рук.

       Я взглянула в ее горящее смущением — или не им, лицо. Подняла руку ко лбу — прохладный, но каким ему быть после лекарства?

       — В чем дело? — нахмурился Гриша.

       — С утра была маленькая температура и сопли. Я дала ей лекарство.

       — У вас что, бегство с больничной койки получается? Ты предлагаешь мне таскать по городу больного ребенка?

       Я отвернулась к памятнику Ленина, чтобы спрятаться от осуждающего взгляда Вербова.

       — Гриша, у меня не было выбора, как ты не понимаешь… — отозвалась я шепотом, и мой шепот не перекрыл голос Любы, сообщающий дяде, держащему ее на руках, что она не болеет.

       И этот дядя впервые проигнорировал ее слова и ответил мне:

       — Лиз, без всяких задних мыслей… Поехали ко мне, уложим ребенка в кровать, посмотрим мультики… Могу даже купить попкорн.

       — Мы не едим попкорн, — выдала я на автомате, еще не совсем понимая, что мне предлагают. Будто воспаленный мозг, по закону Штирлица, запомнил только последнее слово. — Куда к тебе? К кошкам…

       — Хочу к кошкам! Хочу к кошкам! — перебила нас Люба и даже запрыгала в руках, но они оказались достаточно сильными, чтобы удержать ее.

       — Ко мне домой. У меня нет кошек. Зато тепло и тихо. А это то, что нужно сейчас Любе. Тут рядом можно блины купить на обед или на завтрак, — добавил он уже скороговоркой.

       — Мама испекла блины, но я не хочу есть их без меда.

       — У меня есть мед. Хочешь ко мне за медом?

       — Хочу…

       Да ёшкин кот, вот так и совращают малолетних дур! И не очень малолетних.

       — Здесь через дорогу кафе, — продолжал Вербов говорить уже для меня. — Думал, зайдем на чашку кофе…

       Так и хотелось вставить, что я уже пила с утра кофе. Но язык не повернулся заплатить медяком за золотую заботу.

       — Можем взять у них медовик или сметанник. С собой. Торты у них отличного качества.

       Мне не хотелось выяснять, с кем и при каких обстоятельствах господин Вербов это проверял. Не слишком ли я ревную — не слишком ли рано? У нас еще и отношений никаких нет… Ну что для мужчины могут значить пара поцелуев? И что из того, что он стоял передо мной на коленях? Может, он всех так соблазняет? Медом и медовыми речами. Я ведь ничего о нем не знаю, но делаю все возможное, чтобы он знал все обо мне.

       — Вчера был торт… — начала я несмело, не зная, что сказать ему про новые гости, в которые он тянет меня против моей воли… Или во мне уживаются сразу два человека, но я все равно никак не пойму, кто тянет меня в гости — мама больного ребенка или женщина, больная на голову?

       — Сегодня все еще выходной. Но там есть и штрудель, если, по-твоему, это полезнее?

       — Все неполезно. Засахаримся…

       — Тебе, Лизонька, это не грозит…

       Меня передернуло — ни от трех градусов мороза, а потому что Вербов назвал меня точно так же, как час назад Каменцев.

       — Приехали, принцессы. Вылезайте!

       Григорий Антонович Вербов обитал в любимом всеми городе Пушкине. Летом трехэтажное строение желтого цвета, наверное, полностью утопало в зелени, а сейчас было голо, но совсем не как сокол, а как журавль, которого обычному человеку вряд ли можно поймать в руку. Единственное, что могло не нравиться жильцам, так это парковка на улице, но тут либо классическая архитектура, либо — извините — блага современной цивилизации.

       Впрочем, я не понимала, зачем берусь оценивать его достаток: квартира в «Корабле» еще могла меня удивить, а эта всего лишь подчеркивала разницу в общественной иерархии. В таком доме говорить про проблемы двухкомнатной квартиры было более, чем смешно. Наверное, когда он спросит про камень преткновения между мною и Кириллом, я назову имя дочери.

       Вербов снова достал свою увесистую связку и открыл парадную дверь. Внутри все чистенько, даже имеются незапыленные почтовые ящики. На второй этаж по чистой лестнице, и вот снова переступать порог чужой квартиры…

       — Можно без тапок. Полы с подогревом, — бросил хозяин, закрывая дверь. — Детских тапок у меня точно нет, но тебе могу дать.

       Женские имеются, понятное дело…

       Он отодвинул зеркальную дверцу шкафа, явив миру почти пустое нутро. Вынул вешалку и сначала принял пуховик от меня, затем куртку от Любы и лишь потом уже повесил свою. Я смотрела на свое отражение, и оно мне совершенно не нравилось. Не спать и ругаться в моем возрасте губительно для внешнего вида.

       — Люба, руки мыть! — Вербов держал открытой угловую дверь, за которой горел яркий свет, и я машинально растерла собственные руки, которые, едва отогревшись, снова замерзли. — Лиза, и ты тоже…

       Он явно заметил мой жест, но никак не откомментировал. Я протянула ему сумку:

       — Там Любин завтрак.

       Он взял ее и вопросительно уставился на закрытую молнию.

       — Ты хочешь, чтобы я рылся в твоей сумке?

       — Там ничего личного нет.

       — Спасибо за доверие.

       Я проскользнула под его рукой, и он, отпустив дверь, ушел куда-то. Наверное, в кухню. Здесь была только раковина и туалет — гостевой вариант, и я спросила дочь, не желает ли она им воспользоваться. Пришлось закрыть дверь и поймать себя на мысли, что мне не хочется выходить из самой маленькой комнаты квартиры в самую большую. Кухня тут, наверное, не два на два…

       Направление движения мы нашли по перезвону посуды. Кобальтовая сеточка. О, нет…

       — А есть что-нибудь попроще?

       Я купила маме в подарок набор из двух чашек Ломоносовского завода и поэтому знала безумную цену именно этого чайного сервиза.

       — Это же ребенок.

       — И что? — выдал Вербов. — Знаешь, Фрейндлих в одном интервью сказала, что жить надо сегодня, есть из красивой посуды и не ждать особого повода. И если честно, то я буду рад, если Люба перебьет весь сервиз. Это свадебный подарок. В общем-то как и эта квартира… Мне это не особо и нужно. Садись.

       Он усадил Любу к барной стойке. Я оценила высоту, но ничего не сказала о переходе в столовую, которая была у меня за спиной в арке. Еще там был диван, кресла и начало лестницы — стен внизу не было, только держащие балки в виде колонн. Единственная стена, на которой висел телевизор, отделяла гостиную от прихожей. Ко всему этому я сидела спиной — перед глазами зияло одно лишь окно, которое тоже поддерживали тонкие колонны, назначение которых, возможно, было просто декоративным. На стекле, на пластиковых полочках, красовались миниатюрные кактусики, оставляя глубокий подоконник девственно белым и пустым, за исключением моей сумки.