Золотая клетка. Сад (СИ) - "Yueda" - Страница 10

— И не собирался его запирать. Что-то ещё?

— Я хочу с ним увидеться.

В глазах Надежды снова вспыхивает решительная синь.

— Хорошо, — киваю. — Я сообщу, когда. До свидания.

Надежда прощается и уходит, а я открываю папку с документами. Нужно скорее покончить с делами, чтобы вернуться домой.

Впервые я хочу вернуться домой.

Комментарий к Глава 4 В полку визуалок прибыло. Всё в шапке =)

====== Глава 5 ======

Открываю дверь и сразу спотыкаюсь взглядом об напольную стеклянную вазу с охапкой серебристых веток, украшенных мерцающими в полумраке коридора светодиодами. Затем замечаю растяжки золотых бус по стенам и венок из еловых веток.

Коротко хмыкаю, скидываю пальто и слышу возмущённый голос Ярика:

— Блядь! Опять продул? Да вы сговорились и мухлюете! По рожам вижу, что мухлюете!

— Не отмазывайся и надевай футболку, — гудит кто-то из братьев Чуйкиных.

— Не буду это говно надевать. И так уже напялил дурацкие штаны и целый один носок. Хуй вам! Что это вообще за игра такая: на одевание?

— Не на одевание, а на желание. И когда я продул, а ты выиграл, то я без базара спел. Так что давай и ты моё желание исполняй.

Тихо подхожу к украшенной еловыми ветками двери и, оставаясь в тени, заглядываю в комнату. Там на пуфах, вооружившись игральными картами, сидят оба телохранителя, а Ярик в штанах и одном носке стоит ко мне спиной и кулаки сжимает.

Вот оно как. Одели его, значит. Разыграли братцы Чуйкины. Заиграли.

Улыбаюсь помимо воли.

Ярик… Какой же ты всё-таки ещё ребёнок. Безумно сексуальный и соблазнительный, но ребёнок. Открытый ребёнок, который любит игры, забавы, к которому так легко найти подход.

Что-то внутри сжимается, и улыбка начинает горчить.

Как же сияли у него глаза в том затрапезном караоке-клубе. А как он смотрел на меня, когда я неожиданно сам для себя заговорил о гонках на велосипедах и сноуборде. Да, недоверчиво, но и заинтересованно. Вот оно. Те самые игры, то самое общение, которое он принимает, на которое откликается. Игры, простые и незатейливые, как эти карты.

Сжимаю кулаки.

Игры. Я же предпочёл другие игры. Сложные, взрослые, манипуляторские. Мало мне было, что солнце под ноги упало. Мало. Захотелось, чтобы само в руки пришло, отдалось. А оно вон теперь колючками обросло. Не лаской греет, не страстью опаляет, а ненавистью жарит. Не подпускает.

А с охраной — вот, пожалуйста: играет.

— Ладно. Не хочешь футболку надевать — и фиг с тобой, — бухтит Паша. — Меняю желание.

Григорий в это время поднимается и, сказав, что отлучится, выходит ко мне. Здоровается, докладывает обстановку.

Оказывается, Чуйкины смогли убедить Ярика не только одеться, но и поесть, и вообще его разговорили. Хорошо сработали. Молодцы. Яр, конечно, по-прежнему упрямится, но, по крайней мере, голодовку отменил. Уже что-то.

Сжимаю ручку кейса и прохожу в комнату как раз, когда Ярик начинает возмущаться:

— Да иди ты нахуй со своими желаниями! Сам его, блядь, исполняй!

На этих словах он замечает меня и замолкает. Бесшабашность и задор моментально улетучиваются, а на их место приходят серьёзность и настороженность. А так хочется увидеть его улыбку. Искреннюю, яркую. И те сияющие глаза, в которых растекается огонь, а не страх и лёд. Хочу оберегать его, баловать, подарки дарить, обнимать, а не на цепи держать.

Как мне объяснить это тебе, Ярик? Как рассказать об этом, чтобы ты понял? Чтобы ты услышал.

Братья Чуйкины молча исчезают из комнаты, мы остаёмся одни.

— Добрый вечер, Ярик, — говорю я, подходя ближе. — Как себя чувствуешь?

— Цвету, блядь, и пахну, — цедит он и отходит за кровать.

— Вот. Это тебе. Как и обещал вчера.

Кладу кейс на кровать так, чтобы Ярик мог раскрыть и посмотреть. Солнышко во все глаза таращится на дипломат. Конечно же, он его узнал. Не мог не узнать.

— Что это? — шепчет Яр.

— Те деньги, что ты принёс позавчера, — спокойно отвечаю я, глядя на его недоверчивое лицо. — Можешь делать с ними, что хочешь.

Яр поднимает на меня взгляд. Удивлённый, недоверчивый, такой настояще-искренний. Потом в глазах мелькает понимание, и Ярик прищуривается.

— А что взамен? — спрашивает он.

Короткая фраза, но такая острая.

Взамен…

— Ничего. Абсолютно ничего.

Он вновь распахивает глаза и сверлит меня ими. Эмоции вспыхивают одна за другой, переливаются в глубокой синеве.

— Да ну нахуй, — наконец шепчет Яр. — В чём подвох? Наверняка ж подстава. Если возьму деньги, то потом ты с меня что-нибудь потребуешь.

Молча смотрю на него. Просто смотрю. И уверенность Ярика под этим взглядом тает. Он опускает глаза на кейс, а когда снова поднимает, то в них больше вопроса, чем неверия.

— Я хочу поговорить с тобой. Хочу, чтобы ты меня выслушал, Яр.

Говорю вроде бы тихо, но Ярик отчего-то вздрагивает. Возможно, от того, что я впервые его так назвал — Яр. Мне самому это непривычно. Но называть его сейчас ласково нельзя. Он должен понять, почувствовать, что сейчас я обращаюсь не к ребёнку. Что он сейчас для меня не ребёнок.

— Ладно, выслушаю, — серьёзно произносит он и тихо добавляет: — Деваться-то всё равно некуда. Ваты нет, чтобы уши заткнуть.

Едва сдерживаю улыбку.

Ну что за невозможный человек? Одной фразой может сбить меня с настроя.

— Я понимаю, ты не хочешь меня слушать, не веришь мне, накручиваешь себя. И имеешь на это полное право. Я действительно многое скрывал от тебя, не говорил, не договаривал. У меня было одно оправдание, и мне казалось, что его достаточно. Я хотел сделать как лучше для нас обоих.

— Для нас обоих? — прыскает Ярик. — Охуительный пиздец! Лучшее, значит. То есть роль дырки для меня — это лучшее, что можно придумать! Ты серьёзно?

Его слова про дырки и шлюх меня по-прежнему бесят. Хочется схватить его и вытрясти всю эту чушь из его головы. Но я понимаю, что Ярика несёт, он упёрся рогом в землю и не видит, не желает видеть всей картины. Поэтому сдерживаю себя, не поддаюсь эмоциям, я должен вести разговор в правильном русле, иначе получится, как вчера.

— Я не думал, что ты это так воспримешь.

— А это можно воспринимать как-то по-другому?

Вопрос Ярика всё ещё обвинительный, но помимо обвинения в нём звучат и другие нотки. Недоверчивый интерес — так их можно обозначить. Они слабые, эти ноты, но они звучат.

— Можно, — отвечаю я.

Медленно подхожу к окну, бросаю взгляд на ночной город, разглядываю залитый золотом сквер, заснеженные деревья, далёкую россыпь огней. Никогда не любовался пейзажами, не водилось за мной такого. Так с чего же сейчас-то?

Или я таким образом просто оттягиваю разговор? Я же реально тяну время.

Как это не похоже на меня…

Хмыкаю и, продолжая смотреть в окно, говорю:

— Скажи, Яр, только честно, если представить на пять минут, что не было той злополучной аварии, что мы встретились по-другому: например, я подсел к тебе в баре и угостил выпивкой. Что бы ты в этом случае сделал?

— Нахуй послал, — моментально реагирует Ярик.

— А если честно? — грустно улыбаюсь я и оборачиваюсь к нему. — Принял бы или нет?

Ярик стоит, вытянувшись струной, тонкой, звенящей, напряжённой. Сжимает кулаки, будто борется с чем-то.

— Принял бы, — выплёвывает он мне в лицо.

— А если бы я предложил поехать ко мне, согласился бы? — снова спрашиваю я.

Лицо Ярика идёт судорогой, он стискивает челюсти и буквально швыряет в меня короткое и злое:

— Да!

Да. Он поехал бы. Светлое, игривое солнышко само бы упало ко мне в руки, в мои объятия. Само. Сам. И не нужно было бы ловить, заставлять, запирать. Ничего бы этого не было, если только…

— А если бы потом я предложил помочь с карьерой, с раскруткой, отказался бы ты от этой помощи?

Смотрю в глаза Ярику, а в них дрожит нереальная синь, дрожит, вот-вот польётся.

— Нет, — одними губами говорит моё честное солнце.

И я прикрываю глаза на секунду, на доли секунды. Чтобы не смотреть на него. Чтобы стоять на месте, а не сорваться, не попытаться обнять. Чтобы довести до конца эту пытку.