Золотая клетка. Сад (СИ) - "Yueda" - Страница 49

— Ну вот, ты сделал все дела и даже в трусах. Теперь мы можем поговорить?

— Нет, — отвечаю я, пытаясь вырвать кисть из его захвата.

Но Дамир легко разворачивает меня лицом к себе и припирает к стене. Всё. Я зажат. Между нами какие-то считанные сантиметры воздуха. Воздуха, который тут же начинает накаляться. Я кожей ощущаю исходящее от его тела тепло. Да я сам уже разгораюсь.

Блядская Жар-птица! Ну почему я так реагирую?

Стискиваю зубы и упрямо не смотрю Дамиру в глаза. В глаза нельзя. Там я сразу утону. И всё. И можно на мозгах ставить крест. Они улетят и не вернутся. Поэтому с ослиным упрямством пырюсь на подбородок. На точёный волевой подбородок, поросшей мелкой, жёсткой щетиной. И на губы. На эти узкие, изогнутые в полуулыбке губы. Губы, к которым хочется прикоснуться языком. Я помню, как прикольно облизывать их, играть с ними, ласкать. Но сейчас больше хочется укусить их. Совсем чуть-чуть. Не до крови, а только оставить след, подарить укол боли, а потом пройтись языком, зализывая место. Сделать так, как это делает он. Ведь он постоянно так со мной играет, хищник злосчастный. Хочу тоже попробовать!

А-а-а!!!

Да о чём я думаю вообще?

— Почему же нет? — выдирает меня из глупых мыслей вопрос Дамира.

А я не знаю, что ответить. Я не знаю, почему не могу говорить. Не хочу. Просто не хочу — и всё.

Что он вечно прикапывается?

— Просто не хочу говорить, — ещё раз дёргаю руку в попытке её всё-таки вырвать, но тщетно. — Могу я просто не хотеть?

— Конечно, можешь, Ярик, — выдыхает Дамир и склоняется надо мной уже совсем близко, уже касается подбородком моего виска! — Но это нежелание говорить у тебя очень навязчивое. Не говорить и не слышать. Ты будто убегаешь от чего-то. И убегаешь уже на протяжении двух месяцев.

Убегаю? Я убегаю? Правда? Ну… наверное, да — убегаю.

— Да, я сам в этом виноват, — продолжает шептать Дамир. — Я сам всё испортил, сам не хотел тебя слушать, понимал твоё поведение неправильно, вёл себя, как мудак. Возможно, в чём-то веду себя так до сих пор. Но, Ярик, я иду на контакт, я хочу поговорить. Хочу донести до тебя свои мысли. Хочу услышать и понять тебя, понять, почему ты от меня убегаешь!

Его шёпот льётся в меня, тёплыми волнами прокатывается по всему телу, и я стою, почти не дышу, чувствую, как где-то глубоко внутри эти волны срывают что-то во мне, вскрывают…

Что?

Я убегал? Да, я убегал. И убегаю до сих пор. Казалось бы, понятно от чего. Вот от него, от его плена. Всё логично и очевидно. Но…

Нет. Я чувствую, что нет. Не то. Вернее, и это тоже. Было. В самом начале. Но от плена я уже не убегаю. Я ж всё понял. И принял. Я ж не дурак. Не убегаю я от этого. А от чего-то другого. Есть ещё что-то. То самое, что стискивает сердце всякий раз, что сбивает дыхание и заставляет задыхаться, как от…

Страх…

Кажется, выдыхаю это вслух, потому что Дамир, отпустив руку, впивается мне в плечи.

— Страх? — переспрашивает он. — Ты боишься, маленький? Кого? Меня?

Голос при этом у него так странно вибрирует, что я не выдерживаю и поднимаю глаза, заглядываю в его лицо. В высеченное тенями и светом лицо. Лицо, на котором застыло такое странное, незнакомое выражение. Оно, как струна, одинокая струна, натянутая до предела. Чуть тронешь — и порвёшь!

Нет! Не рвать. Ослабить.

Мотаю головой и шепчу:

— Нет, не тебя.

Говорю это и понимаю, что не вру. Я действительно боюсь не его. Хотя, казалось бы, логично бояться именно его: его власти, его денег, его крокодило-мафиозности. Логично бояться, что он меня задавит вот этим!

Но нет. Не оно. Что-то другое.

— Чего же тогда? — спрашивает Дамир, и я вижу, как по его лицу тенью стекает напряжение, а струна уже не так натянута.

И мне… мне почему-то становится лучше от этого. Даже улыбаться хочется.

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Не понимаю.

Я и правда не понимаю. Это какой-то дурацкий, совершенно иррациональный страх, который я даже нащупать не могу. Я ведь даже не думал о нём, пока Дамир в лоб не спросил. То есть он настолько глубоко во мне сидит, что я его не вычленяю, не понимаю, не вижу!

Да что ж ты за зараза-то такая?!

Закусываю губу, пытаюсь вспомнить, когда испытывал этот страх, в какие моменты, пытаюсь хоть тень его зацепить, хоть отголосок. А Дамир в это время обнимает меня, прижимает к себе так, что я утыкаюсь ему в плечо.

— Чего же ты боишься, маленький? — шепчет он прямо в ухо.

И его тепло, его шёпот, вот эта его нежность захлёстывают меня, обволакивают, растворяют меня в себе. И это невыносимо. Невыносимо чудесно и просто невыносимо. Никогда, нигде, ни с кем я не испытывал чего-то подобного. Никто не дарил мне такую невозможную нежность, такую сильную, такую гигантскую, что её и объять-то не выходит. Это чувство… оно… Оно невероятно. Это не похоть, не страсть, не влечение. Это нечто большее. Оно затопляет меня, оно делает меня беззащитным, отбирает все силы, если я поддамся, то полностью растворюсь в нём, растворюсь, как сахар в воде. И хочется. Хочется поддаться, хочется впустить, хочется раствориться в этом, потому что оно невероятно. Но если уступлю, впущу, растворюсь, то это всё. Навсегда. Обратно хода нет.

И это страшно. Раствориться…

Страшно.

Внезапная догадка накрывает меня так, что дыхание захватывает, и в тишине я слышу мерные удары сердца Дамира. Чёткие удары. Сильные удары. Настоящие.

И я боюсь этого. Боюсь сильного, боюсь настоящего, большого. Взрослого.

Это слишком. Слишком много. И я не знаю, что делать. Я не привык. Раньше никто не испытывал ко мне такого. Раньше не было ничего серьёзного. Просто яркие чувства, жгучие и быстрые. Лёгкая игра, в которой я всегда вёл, был активен и разжигал огонь, потому что мне нравилось играть, нравилось любить, дарить тепло. Я не умел сводить игру на нет. Не умел гасить огонь, только распалять. Но ни один мой партнёр не выдерживал такого, и всё заканчивалось разрывом. Ярким и больнючим. До безумия, до противности логичным. Я всегда был солнечным пламенем, которое любит играть и зажигать. Мало кто может выдержать постоянное соседство с открытым огнём. И наши с Максом отношения продлились дольше всего только потому, что он подкладывал дров. Не тех и не так, но подкладывал. Но ни у Макса, ни у остальных не было серьёзных намерений. Я играл — они подыгрывали.

А вот с этим человеком… С этим невозможным, невыносимым человеком всё не так.

Столкнувшись с ним, налетев на его чёртову тачку, я столкнулся с невероятной силой, напором, властью, столкнулся с игрой иного уровня. А ещё с руками, которые способны загрести в охапку и спрятать в карман. Я боялся очутиться в кармане, боялся стать игрушкой, поэтому слепо бежал, ничего не видел вокруг, не понимал. В итоге всё равно в кармане оказался, но не в качестве игрушки, не в качестве куклы. Потому что кукол так не обнимают, не гладят их так по спине, не разговаривают с ними, не ждут их ответа. Это нечто другое. Нечто, от чего я задыхаюсь. Задыхаюсь, захлёбываюсь, потому что оно огромно, оно меня окружает, и оно совершенно иного уровня.

И именно от этого я бегу. Именно от этого отгораживаюсь. Я же ведь даже назвать это боюсь про себя, не то что вслух. Я просто ребёнок, привыкший играть, который боится взрослого с его взрослыми отношениями.

Ну и как мне сказать ему об этом? Как объяснить всю эту дурь, что толпится у меня в голове?

Вздыхаю и поднимаю голову, заглядываю в лицо Дамира. Оно сейчас спокойное, умиротворённое какое-то, светлое. Ему будто бы достаточно просто вот так вот стоять и обнимать меня. И ведь в этих объятиях так спокойно, так тепло, так надёжно, так... Невозможно!

Что же ты за человек такой невозможный? И что мне с этим невозможным делать?

* *

Захожу в ванную и вижу, как Ярик бьётся головой о зеркало.

Ну что за ребячество? Он же себе так лоб расшибёт, балбес!

— Ярик, зеркало крепкое, лоб не разбей, — говорю я, направляясь к писсуару.