Гречишный мёд (СИ) - Гринвэлл Ольга - Страница 21

Уже допивая чай, осознал, что за последний день ни разу не вспомнил о Маринке.

От резкого звонка в дверь девушка вздрогнула. Кто-бы это мог быть? Больше всего Марина ненавидела непрошенных гостей. Игорь сейчас в отъезде, а подруги обычно предварительно звонят. Она их уже давно к этому приучила.

Натянув на полуобнаженное тело длинную майку, девушка открыла дверь. Ничего себе! За огромнейшим шикарным букетом темно-красных роз она даже не видела посетителя.

— Вы Марина Сурикова?

— Да, я, — ответила, старательно заглядывая за букет, пытаясь разглядеть посыльного.

— Вам помочь внести?

— О нет, я сама, — оглянулась — в комнате настоящий кавардак. — Давайте сюда.

Ничего себе тяжесть!

Оставшись одна, девушка достала из глубин цветов открытку. Почти каллиграфический почерк Виктора Круглова обещал ей интереснейшую программу на субботний вечер. Марина вздохнула, прикрывая глаза. С одной стороны — красавец весельчак, разбрасывающийся ради неё купюрами, а с другой — суровый и пугающий мужчина с сединой на висках. Который не разбрасывается и не кичится своим богатством, но обещает положить к её ногам весь мир. Да почему она, черт побери? Марина одна из толпы ничем непримечательных красивых женщин. У неё даже образования нет. Решила после школы передохнуть, нагуляться вволю. Нагулялась...

Марина присела на пуфик, закрыла лицо ладонями. Страшно, а попробовать ох как хочется.

Вспомнила руки Виктора на своём теле, его жадные поцелуи, и волна какого-то совершенно другого возбуждения всколыхнулась внизу живота. Опытный мужчина, хищник и она — нет, не жертва, но равная ему.

Было впечатление, что у меня выросли крылья или мои снегоступы превратились в скороступы. Даже расстояние от дома до сарая уже не казалось таким большим. Уже через полчаса ветхая дощатая постройка изнутри стала напоминать партизанский лазарет времён Великой Отечественной войны.

На керосиновой плитке грелся чайник, на ящике, который стал на время столом, стоял таз с тёплой водой. Туда же я положила нож, бинты и спиртовую настойку эвкалипта.

Мой «пациент» теперь уже лежал на удобной постели. На сено я настелила старое ватное одеяло, пусть и рваное, но зато самое тёплое из всех.

Я подвесила к потолку мощный фонарь, зажгла свечи — хорошее освещение мне было необходимо — я собралась осмотреть раненого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Начала с того, что осторожно стала снимать с него свитер — ткань прилипла к груди, в том самом месте, где темнело пятно, увидела небольшое отверстие. И ещё одно — чуть сверху. Взяв ножницы, стала отрезать материю. Услышала слабый стон.

— Шш, все будет хорошо, — постаралась говорить как можно мягче, словно это был младенец.

Значит, этот человек в сознании, коли реагирует на боль. Слабенький совсем — наверное, потерял много крови. Хорошо, что пуля, скорей всего, застряла в мягких тканях, а не то вся кровь из бедолаги давно бы вытекла. Вероятно, тот, кто стрелял, норовил угодить прямо в сердце, но не попал.

С грехом пополам стянула с раненого то, что осталось от свитера. Тело у него было красивое, с четко очерченными мышцами на животе, руках, и в другой момент я бы обязательно воспользовалась тем, что он в отключке и полюбовалась им, но не сейчас. Меня волновала его раны на груди и плече, а так же обмороженные руки.

Кожа на них была бледная, и я знала, что это опасно — может начаться гангрена. Я постаралась как можно быстрей намотать на кисти его рук побольше бинтов и обвязала их парой тёплых шерстяных платков. Как хорошо, что у бабушки стоял целый сундук со старой одеждой, которую ей было жалко выбрасывать. Намочила мягкую фланелевую тряпку в тёплой кипячённой воде и стала размачивать прилипшую к груди мужика ткань. Уловила, как он дёрнулся, затем что-то прохрипел.

— Все будет хорошо...

Наконец, я сняла кусок ткани, поднесла поближе фонарь. Никогда не вытаскивала пули, да, в общем-то, в свои неполные восемнадцать лет я только из книг знала, как и что лечить. Отверстия от пуль были небольшими — явно девятимилиметровка. Прошли чуть выше сердца и, похоже, застряли неглубоко.

Мне стало страшно. Сейчас я нуждалась в ком-то сильном и надежном, кто мог бы подсказать и поддержать. Ромкин отец? Но у меня нет времени бежать в село. Бабушка? Она старенькая, и мне было жалко будить её среди ночи. В отчаянии поглядела на дверь сарая, подле которой неподвижно застыла Весна. Кивнула.

— Ну что, справимся? — с улыбкой обратилась к собаке.

— Режь... — от тихого, но неожиданно твёрдого голоса вздрогнула. Он все это время наблюдал за мной, видел мои сомнения.

А, гори оно синим пламенем! Другого выхода у меня не было.

Инструменты, которые предназначались для операции, состояли из моего охотничьего ножа и щипцов. Все это мне пришлось несколько раз промыть с мылом, продезинфицировать, и сейчас я держала их над пламенем керосиновой плиты. Стараясь не думать, что мне предстоит, подошла к своему пациенту.

Он молчал, слегка дрожал, его дыхание было поверхностным. Приложила марлю с настойкой эвкалипта к ране и услышала скрип зубов. Быстро глянула на его лицо — глаза зажмурены, губы побелели. Схватила первую попавшуюся тряпку и сунула ему в зубы — пусть кусает от боли. Рьяно перекрестилась, прошептала молитву святым и духам — всем, кто мог мне сейчас помочь. Крепко зажав в кулаке нож, поднесла к телу мужчины. На миг закрыла глаза. Надо просто представить, что я разделываю оленя.

— Держись…

Нож вошёл внутрь как по маслу, кровь заполнила рану, мешая разглядеть местонахождение пули. Мужчина не смог сдержаться, выгнулся дугой, руки его напряглись. Надо было все делать быстро, чтобы не мучить его. Намочила тряпку в воде, отжала, обтерла тело. Руки все в крови. Меня трясло не меньше. Казалось, ещё немного — и грохнусь в обморок. Видела, как напряглись жилы на его шее, руки судорожно заскользили по лежаку.

 Сдавленное глухое рычание вырвалось из его горла. Сейчас будет ещё больнее.

 Дрожавшей рукой схватила щипцы и, поводив над пламенем свечи, воткнула внутрь раны.

Несчастный забился в конвульсиях — его тело тряслось, изгибалось, все мышцы от напряжения набухли. Тряпка, которую он сжимал зубами, окрасилась в красный цвет. Глаза мужчины распахнулись, а зрачки закатились вверх.

— Господи, спаси и сохрани, — шепча, я пыталась выковырять свинец. — Духи всесильные придите на помощь...

Вытащила, наконец, маленькую свинцовую пулю, и в тот же момент мужчина обмяк — я почувствовала это. Выдохнула. По-моему, он не выдержал и потерял сознание. Только молилась и надеялась, чтобы не умер. Пока он без сознания, займусь следующей пулей.

Кто и зачем стрелял в него? Он явно не из этих мест, и как он оказался в лесу без верхней одежды, раненный даже не из охотничьего ружья, а из пистолета? Кто он? Бандит или невинная жертва? Во всяком случае, пока я не скажу о своей находке никому. Даже бабушке.

Вытащив вторую пулю, я поняла, что кровь остановить не смогу. Судорожно припоминала, что надо делать в таких случаях. В голове возникла картина, увиденная мной в одном из фильмов про средневековье. Там они прижигали раны каленным железом. Но то был фильм, да ещё про какие-то древние времена. Решилась.

Мой охотничий нож перевидал много чего, но это запомнит надолго. Снова вытерла грудь мужчины смоченной тряпкой, залила остатками настойки рану и, накалив лезвие ножа на уже слабевшем огне, со всей силы прижала к ране. Отвратительный запах паленой кожи и мяса вызвал рвотный рефлекс. Я икнула, сглотнула тошнотворный ком в горле. Мне необходим свежий воздух. Только сейчас почувствовала адскую смесь, состоящую из запаха крови, железа, жженой плоти. Бросилась к выходу из сарая и, упав на колени, выплеснула из себя все, что ела за последние несколько часов.