Тридцать лет среди индейцев: Рассказ о похищении и приключениях Джона Теннера - Теннер Джон - Страница 24

• Предыдущая
• 24/78
• Следующая

Ва-ме-гон-э-бью, женившийся осенью на индианке из племени оджибве, тоже покинул нас, уйдя в семью своего тестя. Итак, в нашей палатке, кроме меня, остались только старая индианка, купленная девочка, Ке-цхик-о-венинне (сын Тау-га-ве-нинне, только еще начавший подрастать) и двое совсем маленьких детей. Впервые в жизни я один, оставшись на зиму без помощников, должен был прокормить всю семью.

Вау-бе-бе-наис-са разбил свою палатку на расстоянии одного дня пути от нас.

Осенью я добыл довольно много бобров и другого зверя; некоторое время мы могли жить в достатке. Хватало у нас также одежды и одеял. Однажды студеным зимним утром, прежде чем выйти на охоту, я снял с себя все серебряные украшения и повесил их в палатке. На вопрос, почему я так поступаю, старая индианка получила ответ: «При таком морозе украшения стесняют, и их можно потерять на охоте». Мать пыталась возражать, но я настоял на своем и пошел на охоту без украшений. Как только я ушел, Нет-но-ква отправилась к Вау-бе-бе-наис-се, решив погостить у него два дня. Наша палатка осталась на попечении Сквахшиш (так мы называли боветигскую девушку) и Ке-цхик-о-венинне. Возвратившись ночью после долгой и неудачной охоты, я застал их плачущими и продрогшими у кучки пепла. Это было все, что осталось от палатки, которая из-за их неосторожности сгорела вместе со всем имуществом. Погибли мои серебряные украшения, одно из моих ружей, несколько одеял и много одежды. Среди индейцев этой местности мы считались зажиточными; теперь же у нас ничего не осталось, кроме священной связки [мешочка с талисманами] и бочонка с ромом. Особенно я рассвирепел, когда увидел, что огонь пощадил этот бочонок – самый ненужный и вредный, а все ценное сожрал. В гневе я отбросил бочонок далеко прочь, а потом, отняв у боветигской девушки одеяло, выгнал ее на снег, сказав, что, поскольку из-за ее халатности мы лишились всего имущества, будет справедливо, если она пострадает от холода больше других. Вместе с маленьким мальчиком и Ке-цхик-о-венинне я улегся на теплую золу.

На следующее утро я спозаранок ушел на охоту и, прекрасно зная, какое негодование вызовет это новое несчастье у старой индианки, решил не возвращаться до наступления темноты. Подходя к тому месту, где стояла наша палатка, я услышал, что индианка ругает и бьет девочку. Когда я наконец приблизился к костру, старуха спросила меня, почему я не убил девочку, возвратившись вечером к стоянке и увидев сгоревшую палатку. «Раз ты этого не сделал, – сказала она, – то убью ее я». «О мама, – закричала девочка, – не убивай меня. Я заплачу тебе за все, что ты потеряла». – «Что же ты можешь мне дать? Чем ты можешь заплатить?» – спросила старая индианка. «Я призову к тебе Манито, – ответила девочка, – великий Манито придет и наградит тебя, если ты меня не убьешь!»

Так мы лишились всех наших продуктов и остались почти без одежды; нам ничего не оставалось, как отправиться в факторию Аниба в Ке-ну-кау-не-ши-вай-боанте, где нам отпустили товаров в кредит на сумму, равную стоимости одной связки бобровых шкурок. Приобретя таким образом одеяла и одежду, мы направились к палатке Ва-ме-гон-э-бью, откуда он с женой проводил нас к месту бывшей стоянки.

Тотчас по прибытии мы соорудили небольшой шалаш из камыша, чтобы жить в нем, пока не будут сплетены циновки для нового вигвама.

Женщины рьяно взялись за дело, чтобы скорее закончить работу, и самой прилежной из них была Сквахшиш, боветигская девушка. Ночью, когда темнота уже не позволяла охотиться, мы с Ва-ме-гон-э-бью тоже помогали в работе. В течение нескольких дней новая палатка была готова, и Ва-ме-гон-э-бью, подстрелив трех лосей, возвратился в свой лагерь.

Прошло немного времени, и обилие пищи вернуло нам хорошее настроение. Однажды вечером старая индианка подозвала боветигскую девушку и спросила ее, помнит ли она о том обещании, которое дала, когда ее наказывали за сгоревшую палатку. Сквахшиш ничего не ответила, а Нет-но-ква воспользовалась случаем, чтобы разъяснить девушке, что нельзя так легкомысленно и непочтительно упоминать имя божества.

Пробыв до весны в этой местности, мы к началу сезона сахароварения переселились в Ке-ну-кау-не-ши-вай-боант, где попросили у местных индейцев отвести нам несколько деревьев для добычи сока. Они выделили нам участок, где было очень мало деревьев. Старая индианка обиделась и решила здесь не оставаться. Поэтому мы пошли дальше, пока не отыскали места, где можно было в изобилии добывать сахар. Кроме того, здесь водилось много бобров и росли березы; из этого дерева мы делали корыта, в которые собирали кленовый сок. Когда мы пробыли там столько времени, сколько потребовалось, чтобы наварить достаточно сахара, к нам пришел впавший в крайнюю нужду Ва-ме-гон-э-бью с тестем и всей своей большой семьей. Кое-что мы смогли им выделить. Но Нет-но-ква, передавая десять самых лучших и самых больших шкурок из тех, что я добыл, тестю Ва-ме-гон-э-бью, не смогла удержаться от замечания: «Все эти шкурки и много других добыты моим младшим сыном, не таким сильным и опытным, как ты и Ва-ме-гон-э-бью». Она явно дарила шкурки с неохотой, а старик был смущен, принимая этот подарок.

Через несколько дней они покинули нас, направившись к фактории. Когда же мы всей семьей решили тоже перебраться к фактории на Маус-Ривер, к нам присоединился Вау-бе-бе-наис-са. Листья распустились, подсечка была уже сделана, и мы занялись ловлей осетров, как вдруг снова выпал глубокий снег и ударили такие морозы, что деревья затрещали, как зимой, и многие погибли. Река замерзла.

У фактории на Маус-Ривер снова собрались многочисленные группы ассинибойнов, кри и оджибвеев, задумавших вместе с индейцами манданами новый военный поход против уже упоминавшегося мною племени а-гуч-а-нинне. На сей раз мне захотелось к ним примкнуть, я сказал старой индианке: «Хочу сопровождать своих дядей[63], которые уходят к манданам». Она пыталась уговорить меня отказаться от этой мысли, но, увидев, что я заупрямился, отобрала ружье и мокасины. Это меня еще больше раззадорило, и я последовал за индейцами босой и без оружия, надеясь, что они придут мне на помощь. Но не тут-то было: меня отправили обратно, категорически отказавшись взять в поход. Я очень рассердился и огорчился, но у меня не было иного выхода, как вернуться к женщинам и детям.

Не желая просить старую индианку отдать мне ружье, я забрал капканы, ушел из лагеря и не возвращался до тех пор, пока не наловил достаточно бобров, чтобы выменять на их шкурки новое ружье. Но когда мне это удалось, воинственный пыл уже угас. Большинство оставленных воинами женщин уже начало голодать; только ценой больших усилий мне вместе с совсем юными подростками и стариками удалось обеспечить их пищей.

Наконец воины вернулись из похода, не принесшего им славы. Мы отделились от них и вместе с родичем Нет-но-квы, по имени Вау-це-гау-маиш-кум (Идущий Вдоль Берега) отправились к Лосиной реке [река Элк]. У этого индейца было две жены; одну из них звали Ме-сау-бис (Пух Молодого Гуся).

Его сопровождал еще один очень хороший охотник– Кау-ва-бе-нит-то (Тот, Который Поднимает в Поход). От реки Маус-Ривер мы повернули круто на север и, так как у нас было шесть лошадей, продвигались очень быстро. И все же прошло четыре дня, прежде чем мы постигли Лосиной реки. Здесь мы расстались с Вау-це-гау-маиш-кумом, который решил идти на Миссури, чтобы организовать там военный поход. Но Кау-ва-бе-нит-то остался и всегда отдавал нам лучшую часть своей добычи. Он показал мне также озеро, вблизи которого находилась плотина, сооруженная бобрами. Однажды вечером я отправился туда, сел на землю и заметил тропу, по которой бобры волокут к озеру стволы деревьев и ветви для постройки своего жилища. Только я расположился, как невдалеке послышался шум, похожий на тот, который раздается, когда женщины выделывают шкуры. Я встревожился, зная, что в этой местности не должно быть индейцев, и по думал, не разбило ли здесь лагерь какое-нибудь враждебное нам племя. Решив не возвращаться домой, пока не допытаюсь, кто это мог быть, я взял ружье наизготовку и осторожно пополз. Мой взгляд был устремлен далеко вперед, но, случайно посмотрев в сторону, я обнаружил совсем рядом обнаженного и раскрашенного индейцах[64], лежавшего в кустах на животе и тоже приготовившегося к выстрелу. Увидев его, я тотчас инстинктивно отпрыгнул на другую сторону тропы и прицелился. Мое движение вызвало у него взрыв смеха, он поднялся и заговорил со мной на языке оджибвеев. Так же как я, незнакомец решил, что в это время поблизости не должно быть других индейцев, но едва вышел из палатки, разбитой недалеко от плотины, как заметил человека, подкрадывающегося к нему через кустарник. Тогда он тоже притаился, не зная, кто перед ним – друг или враг. Побеседовав немного, мы пошли вместе к нашей стоянке, где Нет-но-ква вскоре установила, что индеец приходится ей родней. Мы прожили с этой семьей около 10 дней, а затем они перекочевали со своей палаткой на значительное расстояние от нас.

• Предыдущая
• 24/78
• Следующая