Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 55

Иван сызнова поклонился, уже коту. Тому уважение понравилось.

— Ладно. — Артемидор тряхнул косицами. — Недосуг мне тут с вами возиться, у меня питомцы не кормлены, соседи не пуганы… Ты, блаженная, чтоб до середины сеченя дома была, будем тебя до сновидицы обтесывать. Ты, дуралей, чтоб девку мне обижать не смел и при себе не держи. Через пару месяцев вернется, потерпишь. Ты, — он щелкнул кота по уху, — болтун, детишек в мир сопроводи и догоняй.

Гуннар Артемидор Свенский истаял в воздухе призраком, а Седмята предложил:

— Садитесь, детишки, вмиг домчу.

Я застонала и открыла глаза. Беленый потолок марали разводы копоти. Иван помог мне сесть, прижал к груди, я слышала, как бьется его сердце.

— Эльдар с Семеном убежали канцлера успокаивать и держать, чтоб он к нам не ворвался.

Мы подождали, пока моя голова перестанет кружиться, встали. В коридоре были только мы вдвоем, но за фальшивым маревом в приемной спорили на повышенных тонах.

— Погоди минуточку…

Заглянув в ячейку, я открыла ящик, вместо тела Ягнуса там теперь высилась горка серого праха.

— Пойдем. — Иван держал меня за плечи, иначе я попросту бы упала.

— И кого я теперь общественности предъявлять должен? — горячился канцлер. — Вы, именно вы, Семен Аристархович, главного фигуранта мне прошляпили! Где Савицкий? Где жечьский разбойник, чья шайка пыталась взять штурмом солидный мокошьградский банк?

Крестовский стоял перед ним, опустив голову.

— Барышня Абызова, — Юлий Францевич сменил тон на умильный, — как вы себя чувствуете?

— Серафиме Карповне полный покой предписан, — ответил за меня Зорин. — Я за нею присмотрю.

— Но позвольте, Иван Иванович, — Брют замахал руками, — по какому такому праву…

Входная дверь распахнулась.

— Господин канцлер, позвольте обратиться к начальнику чародейского приказа? — Евангелина Романовна стояла по струнке. — Дело не терпит отлагательств.

— Обращайтесь. — Щечки Юлия Францевича покраснели, Геле он благоволил.

— Шеф! Куда прикажете перевести арестованного Сигизмунда Кшиштовича Савицкого?

Продолжение мы наблюдать не стали. Иван повел меня прочь. У крыльца нас встретили Эльдар с Бубусиком и зареванная Маняша.

Я бросилась ей на грудь.

— Оказалось, что сей Сигизмунд у нас со вчера под арестом сидел, — рассказывал Ивану Мамаев, когда мы уже ехали в коляске, направляясь домой. — Князь обещал нам с Серафимой помочь и в чародейский приказ отправился, а наши дуболомы, не разобравшись, в камеру его, до выяснения.

Я отмокала в ванне часа два, не меньше. Прибежавшая по-соседски проведать Геля похвасталась, что Семен ею доволен, что Юлий Францевич на радостях их какими-то невероятными полномочиями наделил, что князь Кошкин устроил в своей резиденции форменный конец света, увольняя прислугу десятками. Потом извинилась, что мадемуазель Мерло задержать им не удалось.

— Хорошо, что она Март моих не обидела. Ушла и ушла.

С этим Геля согласилась.

— Ты Эльдара гони, — сказала она, прощаясь. — Как засели с Зориным в твоей гостиной, так и не выходят, и ни один в приказ не явился даже.

— Зорина не пущу! Он мне здесь нужен. А Мамаев — в живот раненный, в любой момент рана откроется, без напарника останешься.

Попович расхохоталась:

— Экая ты командирша.

Но Эльдара утащила каким-то лекарям показывать. Маняша слонялась по первому этажу, будто тень, я с разговорами не приставала. Понятно же, кого ждет. Бубусик захватил кухню, руянские горничные устроили ему у печи спальное место — корзину с подстилкой, собачечка кушал, почивал, опять кушал и чувствовал себя прекрасно. Впервые за долгое время я оказалась в одиночестве и теперь размышляла над обидными словами, которые сказала мне Мария Анисьевна, провожая в спальню:

— Ничего себе, дитятко, не придумывай, не сладится у тебя с Иваном Ивановичем.

— Я его люблю.

— В том-то и дело, любишь и дальше своего носа через это не видишь. Не пара тебе Зорин, а ты ему. Он — чиновник, человек небогатый, ты — папина дочка, деньгами кидаться привыкшая. Знаешь, что люди про вас скажут? Скажут, купила себе блаженная Серафима игрушку.

— Мне людская молва безразлична.

— Это тебе, — продолжала Маняша спокойно и рассудительно. — О чародее подумай. Ты вот даже дом купила с расчетом, что не одна в нем жить будешь, а семьей. То есть решила, что Иван примаком к тебе пойдет. Вообрази, что на это почтенные родители Ивана Ивановича подумают.

Этими родителями она меня натурально в грязь втоптала и удалилась, вещунья загорская.

Я немедленно вообразила грозную попадью, проклинающую сына, грустного отца Иоанна, белобрысых братьев-сестер, выражающих неодобрение. У нас за горами примаков не жалуют, считается, что в семье супруги жить не по-мужски.

Ну, положим, от дома я откажусь, снимем с Ванечкой квартирку скромную, с милым рай и в шалаше. Только тогда уже мой родитель проклинать примется. Да и глупо это, выбирать шалаш, когда есть хоромы. Если бы их не было, другое дело, была бы где угодно счастлива и на долю не роптала. Но прибедняться?

Твердые шаги Ивана по лестнице я услышала издалека и едва успела плюхнуться на постель, изобразив болезненную дрему. Авось посмотрит на меня, несчастную, и уйдет. Разговаривать я не желала. Было стыдно, это во-вторых, за все свои любострастные приставания, а пуще того за требование немедленно жениться. А во-первых, копошился у меня в душе гаденький страх отказа.

Зорин тихонько открыл дверь, замер на пороге. Он успел переодеться, видно — послал кого-то за сменой. Я подглядывала за ним сквозь прикрытые веки и пожалела, что торсом мне сейчас любоваться не приходится. Какой же он красивый, мой богатырь, мощный, крепкий как дуб и такой же высокий. Ну все, милый, слаба я, сплю, ступай.

Никуда он не ушел, напротив, пересек спальню и присел подле меня, взял правую руку, поцеловал пальцы, избегая касаться обручального Князева кольца с рубином. Передумав лицедействовать, я погладила его склоненную голову, взъерошила волосы, обвела ладонью линию скул. Поцелуй сместился к запястью, от него по кровяной жилке устремился томный жар, растекаясь по телу. Я громко задышала, изогнулась спиной и раздраженно ахнула, когда губы чародея отстранились.

— Серафима, — сказал он хрипло, — нам нужно серьезно поговорить.

— Начинай! — Сев на постели, я скрестила руки на груди.

Ежели он сейчас мне со своею серьезностью предложит друзьями остаться…

— Барышня, — девица Царт поскреблась в дверь, как комнатная собачка, — простите великодушно, но за вами там пришли. — Марта ткнула пальцем в потолок. — Цельным эскортом. Я, главное, говорю: «Серафима Карповна почивают», а командир их, со значением так: «К великому князю барышню Абызову доставить велено».

Со вздохом Зорин встал:

— Собирайся, а я пока с эскортом потолкую.

Он вышел, я сглотнула. Великий князь? В Берендийской империи один такой, брат нашего величества — великий князь Константин Георгиевич. В ушах зазвучал торжественно гимн, под него танцевал косолапо гербовый бер, размахивая лазоревыми и белыми полотнищами флага.

— Марта! — взвизгнула я. — Здесь хоть какое-нибудь приличное платье есть? Маняша! Девица Фюллиг! Все сюда! Мне одеться надобно!

Достойной одежды, разумеется, не сыскалось. Весь гардероб остался на Голубой улице.

Я металась по комнате от зеркала к окну, заламывая руки.

— Ни в жизнь не поверю, — спокойно сказала Маняша, — что ты, дитятко, по этому адресу ничего доставить не заказала.

— Не до того было! — Я вскрикнула, увидев свое отражение. — Волосы! Я погибла, опозорена!

Но девица Царт уже вносила в спальню нераспакованные картонки, девица Фюллиг укладывала мои локоны, а Маняша шуршала оберточной бумагой.

— Ты, Серафима, покупки, в себя не приходя, обычно совершаешь, — ругалась она беззлобно. — Вот, вполне ничего нарядец, без эпатажу, синяки на шее заодно скроешь. И еще неизвестно, зачем тебя зовут, может, это вовсе не аудиенция, а арест.