Золотая жила
(Записки следователя) - Василенко Иван Дмитриевич - Страница 20

— Семью имеете?

— Семью? Ха, ха! А на шут она мне! Измена, обман, развод… Бобылем лучше. Ни кола ни двора. Вольная птица.

— До этого вас тоже судили? — интересуюсь дальше.

— Эх, гражданин начальник! Было дело. За махонькую кражу взяли. Закатушили на два годочка.

— Значит, вы его убили? — неожиданно задал я вопрос.

— Не… не убивал… Мокрого у меня нет. Подрезать — подрезал, так мне сказали. — Заступа вскочил, потом сел и заерзал на стуле, стал рыться в карманах. Я догадался — ищет папиросы.

— Можно? — показал он рукой.

Я подал ему пачку своих. Он взял папиросу, подул в мундштук, размял табак, прикурил. Сладко затянулся и закашлялся. Глотнул из стакана воды, потянулся.

— Не выспались?

— Какой там сон в КПЗ! Голые доски, — ехидно улыбнулся. — Может, подскажете, пусть матрац подкинут.

— Режим для всех одинаков, — разъяснил я ему.

Помолчали. Заступа продолжал курить, выпуская из носа дым. Левая рука его лежала на коленях, заметно вздрагивала.

— Ну, а теперь расскажите не спеша, все по порядку, — предложил я ему.

Заступа поднял на меня серые глаза, прищурился.

— Там в деле все есть. Ничего нового, — ответил, тряхнув головой.

— Дело делом, а вы расскажите сами, так понятнее, — попросил я снова.

Он, как видно, хотел выпытать у меня о судьбе потерпевшего. После выкуренной папиросы будто невзначай бросил:

— Начальник, скажите, тот мужик убит или вы меня — на пушку?

— Убит, — ответил я ему.

— Да, ситуация, скажем, фронтовая, — буркнул он.

Снова закурил и занервничал: тер пальцами виски, хватался за сердце.

— Болит? — посочувствовал я.

— Ноет, — выдавил. — Так всегда перед следователем.

Затем приподнялся, шумно скрипнул стулом.

— Слушайте. Было, значит, так. Знать, иду по селу. Мужик мне навстречу… Пьян, конечно. «Дай прикурить», — попросил его. А он как бычок: «Какой я курец» — и как двинет меня в скулу. У меня из глаз искры… Вы бы тоже не выдержали. Я со злости его ножичком — раз. Вот сюда, — поднял рубаху и показал место ниже пупка, куда он якобы нанес ножевое ранение. (У потерпевшего же — рана прямо в сердце). Снова закурил, задумался и неожиданно попросил: — Покажите мне того мужика. Я его сразу опознаю. Интересный мужик!

Я не ответил и еще больше насторожился.

«Что же побудило этого человека взять на себя тяжкое преступление? Подговорили?»

И тут же поползли другие мысли: «Как же Заступа мог знать о преступлении, совершенном здесь, в далеком селе?»

Отогнав сомнения, спросил:

— Сможете показать то место, где вы совершили преступление?

— Нет, — ответил раздраженно Заступа. — Чего не могу, того не могу. Было темно, дул встречный ветер, такой колючий, что аж дух захватывало.

Он снова задумался, будто вспоминал тот роковой вечер. В глаза мне не смотрел, боялся выдать себя. Погасив в пепельнице папиросу, взял новую, прикурил. Его лицо осунулось еще больше, стало землистым, нижняя губа заметно вздрагивала.

— Опишите внешность того мужчины. В чем был одет, — попросил я.

Заступа задумался, глубоко, с шумом вздохнул и тихо, как-то разочарованно промолвил:

— Дело было осенью. Значит, мужик был в пальто. В черном пальто. Это уж точно.

— А на голове?

— Шапка, конечно.

Посмотрел на меня, проверяя, поверил ли я ему, и тотчас же добавил, но уже тише:

— В чем же в такую погоду ходят? (По материалам же дела потерпевший был в фуражке и не в пальто, а в сером плаще).

— Какая обувь? — продолжал допытываться я.

Он заерзал на стуле, потянулся к папиросам, ехидно улыбнулся:

— Гражданин следователь, зачем вам вся эта мелочь? Что на нем? Никто до этого меня не спрашивал. Главное то, что я его подрезал.

Я настаивал на своем.

Заступа на мгновение задумался, затем вскочил.

— Должно быть, в сапогах. Не иначе. (По делу — в ботинках).

В дальнейшем Заступа стал еще больше придумывать, лгать, говорить невпопад, но я не отступал, задавал новые и новые вопросы, все сильнее убеждаясь: Заступа не убивал Симчука.

Но мне хотелось, чтобы он сам убедился в этом и отказался от своих показаний.

Однако Заступа еще держался.

В это время в кабинет зашел начальник уголовного розыска Проскурин, и я обрадовался. Для быстрой развязки разыгранного Заступой спектакля нужен был именно Проскурин. Поэтому я пригласил его сесть.

— Сами откуда родом? — продолжал я допрос.

Заступа деланно усмехнулся.

— Гражданин следователь! Вы опять за свое! Подрезал-то я… Все ясно, как божий день… Могу перекреститься.

— А все же интересно, как вы попали сюда?

Заступа посмотрел на Проскурина.

— Да, да, расскажите, — поддержал меня Проскурин.

— По совести? — переспросил Заступа.

Я кивнул головой.

— Ехал поездом. Сошел. Хотел посмотреть село. Говорят, оно очень старое. Еще Петр Первый заложил его. Ну и пошел.

— Ночью? — остановил я его.

— А что? — вспыхнул Заступа.

— И что же дальше?

Заступа посмотрел на Проскурина и сказал:

— А дальше — приехали! Теперь вы спросите: кто мой дедушка? Не был ли он в белой армии? Служил ли я у Колчака? Не была ли моя бабушка царицей?.. — Он явно издевался надо мной.

— Приехал, а дальше? — вмешался Проскурин.

— Ох и интересные вы люди — хотите все тонкости узнать? — возмутился Заступа. — Ну, заночевал на вокзале. Мне пуховая перина не нужна. Под голову кулак, и все. Рядом буфет, выпил пива — мало. Пошел искать ресторан. А дальше вы уже знаете…

— Выходит, вы приехали специально посмотреть старое село? Каким же поездом? — спросил я.

— Ну и хитер же ты, начальник. И это хочешь узнать. Другие не интересовались. Вам надо знать? — наигранно произнес Заступа. — Хотите правду — я не выдумал, не хочу подводить свою зазнобу. Муженек ее в командировку тю-тю, а я в тепленькую постельку. Ух и горячая, зараза.

Закурил.

— В чем вопрос, я же не кретин! Подрезал! Я не откажусь, хоть режьте на кусочки, — поклялся Заступа, стуча себя в грудь.

Мне осталось выяснить, что Заступа скажет о ноже, хотя и без этого все было ясно. Заступу придется этапировать обратно в места заключения.

Проскурин сник, сидел тихо и ждал.

— Значит, вы подрезали?

— Ну я же, я! — крикнул Заступа.

— Каким ножом?

— Ножом? Обыкновенным. Сам делал, — ответил не задумываясь.

— Нарисуйте, — предложил я ему и положил перед ним чистый лист бумаги и карандаш.

— Видите ли, я не художник. И зачем это вам, начальник?

— Для дела.

Он насупился, почесал затылок, что-то залепетал про себя и попросил закурить.

— Ну, ну, рисуйте, — подгонял я его.

Но Заступа тянул, ерзал на стуле, понимая — его загнали в угол. Встала новая проблема — придумать нож. Тем более, предлагалось его нарисовать. Нож, которого он никогда не видел.

— Нарисуйте вы, а я расскажу, — хотел схитрить Заступа.

— Сам же делал! И не помнишь? — не выдержал Проскурин.

— Забыл, — буркнул недовольно Заступа.

Прошло еще полчаса, а Заступа все торговался, отказывался рисовать, затем вскочил, прошелся по кабинету, сел, придвинул бумагу и нарисовал нож в виде пики.

— Вот такой примерно, — произнес неуверенно.

— А размеры? — поинтересовался я. — Укажите!

— Я не мерял, — буркнул Заступа.

— Нож был при вас? — уточнил Проскурин.

— Да, да, вот здесь в карманчике, — живо ответил Заступа, показывая боковой внутренний карман своего пиджака.

— Понятно, — согласился я.

— Все как на духу, — оживился Заступа. — А вы не верите.

— Ну, а сейчас мы сделаем маленький эксперимент, — сказал я, обращаясь к Заступе. — Вы не возражаете?

— Хм, гражданин следователь, можно и не один, — улыбнулся он. — Я же признался!

— Вот вам линейка, положите ее в карман вместо ножа. — Я дал Заступе линейку длиной двадцать пять сантиметров. (Раневой канал убитого был точно такой длины).

Схватив линейку, он покрутил ее в руках, а затем расстегнул пиджак и стал вкладывать ее в карман, где, как он утверждал, находился нож.