Психология проклятий (СИ) - Либрем Альма - Страница 37

Но, так или иначе — теперь она не давала даже шанса остаться с нею наедине, пропадала на работе.

Сагрон уже сам не знал, было ли это исключительно влияние проклятия. Может быть, по крайней мере, убедить себя в этом казалось проще простого. Но, как ни крути, сколько б ни говорила ему та же Элеанор, что проклятье могло оказать какое угодно действие, мужчина чувствовал — не всё так легко и радужно, как она говорит, нельзя во всём обвинить несколько волшебных слов, к тому же, произнесённых не самой Котэссой. Дэрри знал цену магии, она была для него оружием таким же привычным, как для математика его стандартные цифры, а для целителя с соседнего факультета травы с лесов и полей. Волшебство не становилось хорошим другом, оно оставалось своенравным и обожало повелевать, и характер его отнюдь ничем не отличался от женщин-Ольи.

Но Котэсса, может быть, считала иначе. Она откровенно тонула в сомнениях, а завтра — первый учебный день, и вряд ли удастся выкроить хотя бы минутку, чтобы поймать её где-то в коридоре. Впрочем, Сагрон ещё даже не смотрел на собственное расписание.

— Так что, мои дорогие коллеги, — продолжил Куоки, — очень рад сообщить вам, что я уже отыскал проблему, по которой мои часы не хотят нормально работать. Приятно слышать, что вы внимали ей до самого конца! Теперь перейдём к другим нюансам нашей работы, разумеется, менее значительным, чем судьба великого творения рук человеческих и магии, данной нам Небесами, но всё же, возможно, с вашей точки зрения…

Сагрон очень сомневался, что хоть кто-то хоть что-то слышал о часах Куоки — все ненавидели их достаточно сильно, чтобы не обращать уже никакого внимания на подобные заявления.

Может быть, когда-то и господин Толин осознает, что его изобретение признано самым бесполезным на кафедре.

— Господин профессор, — наконец-то прервала его Хелена, — позвольте, но давайте вторую фазу приветственной речи мы оставим на потом. Вы не против? — мужчина ошалело моргнул, и она продолжила. — Замечательно. Итак, у нас есть несколько очень важных вопросов. Во-первых, это распределение бакалавров. Вы знаете, у нас две группы, всего вместе сорок семь человек, если, конечно, они все успеют до конца недели закрыть свои двойки. Деканат ставит условия — иначе пойдут на отчисление.

— Мне всегда казалось, — пробормотал себе под нос профессор Зохо, — что ставите условия здесь вы, как первый проректор НУМа.

Ольи могла, разумеется. Сделать вид, что она не услышала ни слова, произнесённого в её адрес, но всё-таки решила этого не делать. Напротив, она склонила голову набок, пристально посмотрела на несчастного Зохо, посмевшего влезть в разговор со своим язвительным комментарием, а после хмыкнула — прозвучало это так, словно она перенесла своего противника в разряд совершенно бесполезных личностей.

— Помнится мне, Годомир, — она на сей раз обошлась безо всяких званий, а голос стал насмешливым, но с яркими оттенками гонора, — что ты мне в глаза постоянно говоришь сплошные приятности. Но почему-то если доходит дело до комментариев, которые надо пробормотать себе под нос, я слышу бесконечные гадости. Дорогие коллеги, — она перевела взгляд на присутствующих на заседании кафедры преподавателей, — не кажется ли вам, что если профессор Годомир, напомню, без докторской диссертации, уже получил за какие-то заслуги своё научное звание, это не означает, что он имеет полное право пользоваться своим положением? Ведь относительно законности статуса я могла бы очень поспорить. Не станем же будить зверя и продолжим разговор. Верно, Зохо?

Он скривился. Профессор Хелена и вправду обладала поразительным влиянием в пределах НУМа. Поделать с нею ничего было нельзя, и Годомир, получивший своё звание исключительно благодаря стараниям Ольи и Куоки, потому что для специализации им в срочном порядке следовало отыскать гаранта, позволял себе выражаться против лишь тогда, когда был уверен — сама проректор его не услышит. На этот раз, очевидно, промахнулся, но спорить больше не стал.

— Так вот, — продолжила она, — сорок семь бакалавров — это не так уж и мало, учитывая объёмы нашей кафедры. Пришлось провести распределение, чтобы чётко определить, кто к кому идёт. Я провела расчёты по количеству. Себе я с трудом могу взять одного, — она прищёлкнула пальцами, и длинный список упал на стол. Напротив каждого преподавателя уже красовалось несколько пустых полосок, которые следовало заполнить именами и фамилиями будущих бакалавров. У Хелены и вправду было только одно поле, и оно уже давно заполнилось, ещё до того, как все остальные предварительно прикинули, какое у них вообще будет количество выпускников. — Но вы видите результаты распределения часов. Думаю, сможете сами договориться относительно того, кто будет брать студентов. Увы, но мы не можем позволить себе учитывать их личное желание — если кто-то, конечно, уже себе взял учеников, то заполните, пожалуйста, соответствующие поля. Но от чисел не стоит отходить.

Сагрон подался вперёд, глядя на пустой ещё лист. Конечно, он и не сомневался, что Хелена возьмёт какого-то очередного родственника, за которого её очень попросили — редко когда проректор вообще берётся за бакалавров. Но личность Жерома Сотти была ему практически неизвестна, и мужчина не мог даже точно ответить, сколько поставил ему на экзамене, четыре или пять. Вряд ли тройку, Ольи не взялась бы даже за своего родственника, будь он невероятно глуп.

Прелестно, четыре бакалавра. Лучше, разумеется, чем у Куоки — профессору, поскольку он мало что преподавал, всучили аж шестерых, — но всё равно не слишком весело. У Ролана, к примеру, только двое. Но у него аспирантка, а это уже утянуло часть нагрузки, и он довольно много преподаёт.

У некоторых, впрочем, и вовсе были рекордные цифры. Сагрон смутно представлял, как они разгребут такой масштабный поток к концу года — не в первый раз, конечно, но всё же…

— И новый набор магистров, — продолжила Хелена, позволяя следующему листику бумаги упасть на стол перед нею, — тоже не слишком радует своими цифрами тех, кто решил ничего не делать. Там у нас их больше пятидесяти… Вот, пятьдесят два, — она наконец-то отыскала желанную цифру на листе. — И, поскольку магистратура — дело серьёзное, предлагаю всем тоже разобраться со своими студентами прямо сейчас. Я думаю, у нас есть около двух недель, чтобы дать детям определиться с научными руководителями. Большинство отправится к своим, разумеется, но мало ли, вдруг вы их не устроили в прошлый раз? Вы видите цифры, — она указала на стройные, ровные ряды чисел. — Это не к спеху, тут у нас два года впереди, но нагрузку я уже рассчитала.

Профессор Куоки безмятежно засвистел какую-то песенку. Хелена, кажется, не обратила на это совершенно никакого внимания, равно как перед этим проигнорировала рыжий лист, прилепившийся ему на лоб. Возможно, Толин подвывал ветру — по крайней мере, для него это было вполне логичным. Ну а что? Петь с ветром, создавать часы с новой системой исчисления.

Почему нет?

— А я вас покину, — женщина постучала ногтем по листу с бакалавратом. — Решайте сами. Профессор Куоки?

Он согласно просвистел ещё несколько нот.

— А вы куда, профессор Хелена? — не удержался Зохо, бесконечно наглый сегодня, как на его обычную линию поведения. — Разве вы не желаете поучаствовать с нами в обсуждении?

— Абсолютно, — покачала головой женщина. — И даже будь у меня желание услышать, как вы подбираете себе студентов, я всё равно тороплюсь. У нас сегодня ещё учёный совет университета, а опаздывать туда нельзя — зал запирается на магический ключ. Или вы позабыли?

Годомир промолчал. Разумеется, и он, и сама Хелена отлично знали, что Зохо ни разу не бывал на учёном совете, так что и забывать-то ему было нечего. Но, так или иначе, она не стала его добивать и окончательно разрушать великую прекрасную мечту о чём-то таком далёком и невероятном, как слава, честь и, самое главное, достаток, а перевела взгляд на Куоки.

— Ведь вы справитесь без меня, верно?