Бандитский подкидыш (СИ) - Шайлина Ирина - Страница 12

Давид стоял, прислоняясь к стене, не в силах войти внутрь. Кожа, обычно чуть смуглая, сейчас мертвенно бледная. Но он жив. Живой. Смотрю на него, любуюсь им, думаю о том, что ему удивительно подходит его имя. Он так красив…его лицо словно высечено из мрамора. Мои мысли сейчас неуместны, но мне нравится их думать. Они говорят мне о том, что мы живы.

– Ты пришёл, – растерянно выдохнула я.

– Конечно, девочка, – нашёл в себе силы улыбнуться он. – А теперь валим отсюда скорее.

Я кивнула. Он оторвался от стены, чуть пошатнувшись. Я дернулась к нему, помочь, но он остановил меня жестом. Поправил одежду, а я поняла, что на ней снова пятна крови. И кровью пахнет, теперь когда я её вижу, кажется, особенно сильно.

– Идём.

Иду. Крепко держу Льва. На улице ещё так светло, а мне казалось, будто много часов прошло. Ещё кажется, что все знают, что с нами произошло. Смотрят. Этого не может быть, убеждаю себя. Машина, которая нас ждёт, меня удивляет. Такая была у моего дедушки, ещё в девяностые, когда я пешком под стол ходила.

– Что-то не так? – спрашивает Давид взлернув бровь.

– Всё так, – торопливо отвечаю я.

Дверцу заедает, потом она все же открывается. Со скрипом. В машине тоже кровью пахнет. И пылью. Сажусь, устраиваю ребёнка на коленях.

– У нас ребёнок не в кресле, – спохвытываюсь я. – Вдруг гаишники остановят?

– Это все, что тебя сейчас волнует? – он глаза закатывает и даже это делает красиво. Я киваю. – Ты и правда, удивительная.

Ехать нам некуда. Объясняю, как добраться до моей съёмной квартиры – если до этого не нашли, и сейчас не найдут. Давиду явно полежать нужно, чем скорее, тем лучше.

– Тут неуютно, – оправдываюсь я входя.

Главное, что нет людей с пистолетами. Они наверное не догадались бы искать Давида в таком убогом месте. Он же…царь. Правда, немного покалеченный.

– Плевать, – отзывается он.

Проходит в комнату. Падает на диван. Не стонет, нет. Просто лежит молча, на лбу испарина. Дышит тяжело. Лев плачет. Вырваться из моих рук у него бы сил не хватило, просто размахивает яростно руками. Взбалтываю смесь. Кормлю ребёнка. Он очень рассержен, всхлипывает, давится смесью, она пузырится у него в уголках маленького рта.

– Тише, – шепчу я. – Тише мой маленький герой.

Глажу его щеку. Она гладкая, чуть бархатистая. Нежнее я ещё ничего не касалась. Никогда. Душу выворачивает наизнанку от щемящей нежности. Лев успокаивается. Засыпает. Кресло выдвижное, единственный плюс этой квартиры – максимальное количество спальных мест на комнату. Укладываю Льва, привычно уже подпираю подушками, чтобы не упал. Бедный ребёнок, где он уже только не побывал, где только не спал. Ему бы не все это, а просто счастливым быть.

– Вы… – снова путаюсь я. – Ты спишь?

– Нет, – одними лишь уголками губ улыбается Давид. – У меня просто чертовски кружится голова.

Иду на кухню. Аптечка есть, но очень скудная. Бинта одна упаковка – точно не хватит, Давид большой. Не толстый, нет. Просто очень мощный. У Льва есть пелёнки, я покупала, чтобы укрывать, подстилать снизу. Есть большое полотенце. Сгодится.

– Мне нужно посмотреть на рану.

Он морщится. Расстегивает рубашку. Медленно, пуговица за пуговицей. И мои мысли снова весьма неуместны, но устоять я не могу. Любуюсь его плоским животом, полоской волос убегающей под пояс брюк, чуть выступаюшими ребрами.

– Свежих нет, – говорит он не открывая глаз. – Две уже затянулись. Одна беспокоит. Воспалиться она не должна, её промыли и зашили, я принимаю лекарства. Разошлась только снова, много крови потерял.

Рана была заклеена большим хирургическим пластырем. От крови он большей частью отошёл, и беспомощно болтался. Я коснулась его кожи и живот чуть дрогнул под моими пальцами. По мне прокатилась волна тепла – она тоже, кстати, весьма неуместна.

Рана уже пыталась затянуться, но края разошлись показывая красное нутро. Сейчас кровь уже почти и не текла, лениво выскальзывала капля, стекала по бледному боку вниз, впитывалась в дешёвую обивку дивана. Я примерилась и налила перекись прямо в страшную рану. Давид вздрогнул.

– Больно? – испугалась я.

И сделала то, что со мной делала мама в детстве. Я подула на рану.

– Нет, – Давид тяжело коснулся моей руки. – Мне приятна твоя забота, девочка.

И погладил мою кожу подушечкой пальца. Я покраснела, но он не видел – так и лежал с закрытыми глазами. Осторожно положила на рану нашлепку из бинта. Разорвала пеленку, чтобы полотно было подлиньше.

– Приподнимись, – попросила я. – Ты тяжёлый.

Он приподнялся, мышцы на его теле напряглись, отвела взгляд. Проснунула под его спину руку, продевая импровизированный бинт. Закрепила, как сумела. Накрыла мужчину пледом.

На кухню ушла. Села, на руки свои смотрю – дрожат. Сделала себе чай. Дешёвый, в пакетиках, зато очень сладкий. Вспомнила, как ходила сдавать кровь, а нас сладким чаем поили и гематоген давали. Вкусный такой, в аптеках такого не найти. Давиду тоже что-то нужно, он очень ослаб.

Вернулась в комнату. Оба моих мужчины, и большой, и маленький спали. Обулась. На тумбе у двери дешёвые солнечные очки, забытые кем-то из постояльцев. Надеваю их – а вдруг где-то там преследовали? Иду в аптеку, денег у меня все ещё много. Покупаю самые сильные препараты против анемии. Потом иду в магазин. Нам со Львом много не нужно было, у него только смесь, я ела бутерброды, и то, когда кусок в горло лез. А теперь мне нужно кормить мужчину, настоящего, пусть и раненого. Нужно мясо. Овощи. Хлеб! Все это я купила, а кусок мяса пожарю сегодня же.

Если честно, готовить я не очень любила, считала это досадной обязанностью. Но сейчас я просто летела обратно в эту страшную квартиру. Там меня ждут. Думала о том, как ему готовить. Как он это будет потом есть. И сама на себя злилась – вот же наивная дурочка.

Вошла в квартиру, поставила пакет у дверей. Что-то изменилось. Бегом в комнату – Лев спит, а его отца нет. Не мог же он снова его бросить, в самом то деле??? Напряглась, забыла, как дышать. Мне не только жаль Льва. Мне обидно за себя. Таблетки эти, мясо… Так летела обратно, к ним.

Скрип деревянных половиц под ногами. Давид, тяжело опираясь о стену, вышел из кухни.

– Ты что? – сразу забыла обиду я. – Тебе нельзя вставать!

Он улыбнулся. Потянул меня к себе. Прижал к своей груди, именно до неё я доставала лицом. Я притихла, опасаясь нечаянно коснуться его раны.

– Я подумал, что ты ушла, – тихо сказал Давид. – Не уходи никуда, ты наша теперь.

Сон был зыбким, тающим где-то на самой границе с явью. Он не был горячечным – спасибо деревенской фее, что своими сильными руками просто выдернула из меня заразу. Я просто был слаб, от этой слабости, что так бесила, надсадно звенело в голове.

Глаза открываются тяжело. Я знаю, что дела так себе, но так же понимаю, что в данный момент мы в безопасности. В комнате пахнет молоком и детским кремом. Львом. Его пушистой макушкой. Тонко пахнет женщиной.

Поворачиваю голову. Глубокая ночь. Катя сидит в жёлтом круге света от старого торшера. На её руках Лев. Сосёт из бутылочки. Сопит. Нетерпеливо дёргает ножкой, я уже знаю это его движение, словно молодой тонконогий жеребец, что хочет пуститься в скачь, но силы ещё не позволяют и опыт. Руками тянется к волнистым, выпавшим из очередного пучка, волосам. Хватает – этому он научился, пока меня с ним не было. Теперь Лев, пусть и не с первой попытки может схватить то, что ему хочется.

А я смотрю на них. Тянет в сон, я почти засыпаю, но силой воли удерживаю себя на поверхности сна. Вдруг представил, как просыпаюсь вот так ночью, только здоровый и полный сил. А Катя…она кормит грудью нашего ребёнка.

Тонкая бретелька сползла с плеча. Пяточка ребёнка в жёлтом носке. Думаю, жёлтый, это мальчик или девочка? Вроде бы и не важно, не сейчас, но интересно. От Кати хотелось бы девочку. Смешливую. Кудрявую. Летом – дочерна загорелую. С торчащими из под воланов платья острыми коленками…