Бандитский подкидыш (СИ) - Шайлина Ирина - Страница 37

– У-у-у, – прорыдал Лев изнутри шубы.

– У-у-у, – прорыдала я в ответ. И потом обоих нас попыталась утешить, – терпи, вон уже наши царские хоромы видно, светятся окошками…

Дом и правда высоким был, и видно издалека, на него смотрю и иду надеждой наконец снять модные сапоги с высоким каблуком и ребёнка спустить на пол. Пусть себе телепортируется там куда угодно, пусть жуёт тапочки, только уже дойти бы скорее.

Когда идти осталось пару сотен метров я поняла, что ключи от квартиры, и соответственно от заветной калитки тоже в сумке остались. Звонить придётся. Пустит ли меня консъерж? Знакомый ли он? А как я в квартиру попаду? И снова реветь захотелось. Однако об этом уж можно было не думать. Перед воротами стоял Давид.

– Ты куда исчезла! – бросился он ко мне. – Где Лев???

Одним шагом преодолел пространство между нами. Крепко обнял, в результате чего сразу понял, где ребёнок – тот, зажатый между нами недовольно запищал из шубы.

– Я за подарками поехала, – растерянно сказала я.

– Да понял я! – воскликнул Давид. – И что Лев упал, мы поняли. Куда ты потом сбежала? Оторвалась от охраны, все больницы уже почти обьехали, никаких данных! Как ребёнок???

Мне стало обидно. Что охрана есть, а мне не сказали. Да разве стала бы я от них бегать? Дала бы ребёнка, чтобы несли, и пусть себе охраняют, пусть везут в больницу. И тащить добрый километр родную тяжёлую жопку на руках бы не пришлось! Ещё обидно стало, что так никакого сюрприза с подарками не будет. А потом вспомнила, почему никакой информации о нас нет – документов то не было. Да ещё и дату рождения и фамилию своего Львеныша я до сих пор не знаю, ладно хоть и не пытали там, видели, что в состоянии аффекта. Так что по всем их сводкам я, наверное, числюсь просто чокнутой мамашей. Я всхлипнула, но сейчас обида придала сил. Выпятила живот ребенковый и пошла на Давида.

– Хватит уже! – зло сказала я. – Хватит подкидывать своего ребёнка без документов!

Поудобнее перехватила ребёнка одной рукой и второй по плечу его стукнула. А потом второй раз – надеюсь, ему было больно хоть капельку, потому что моей руке то больно.

Сама думаю – наконец дошла. Надо уже отдать ему ребёнка и идти домой, у этого бандита точно запасные ключи есть от моей новой квартиры.

Сейчас, когда стояла на месте, просто поняла, как холодно. Это идти со Львенком на руках жарко было, до этого – волноваться почти до истерики. А сейчас переминаюсь с ноги на ногу и ноги стынут, даже в дорогих сапожках, и снежок затвердевший на морозе хрустит. Людей, кстати, почти нет – наверное все подарки покупают, в торговом центре были толпы. Сделала ещё шажок к Давиду, снег хрустнул, у Давида глаза – тёмные такие в сумерках. Снова хрустнул, только я уже не шагала.

Обернулась, снова удобнее подхватив ребёнка и выдохнула сквозь зубы. Сзади меня, в нескольких метрах стояла Аделина. Живая здоровая, только волосы почему-то острижены коротко, в каре. И это ей идёт даже, что злит меня неимоверно. И шубка ей идёт тоже, и то, что моя шуба красивее, меня не успокаивает.

– Давид, – усмехнулась она. – Я вижу, ты перешёл на новый уровень? Теперь ты позволяешь женщинам себя бить?

У меня дыхание перехватило. Во-первых от того, что я надеялась никогда её больше не увидеть. Во-вторых от того, что Давид – мой. Так же, как и Лев. Пусть я не знаю, когда у них дни рождения, пусть они чужие мне по документам, пусть я до сих пор не решусь пустить Давида обратно в мою жизнь и постель, все равно. Всё равно мои. А обижать моего мужчину могу только я.

– Зачем пришла? – спросил он. – Ты должна была уехать их города.

Достал телефон, набирает охрану, которая до сих пор меня по больницам ищет, с ног сбившись, недотепы.

– Сына приехала проведать, – ответила его жена. – Своего.

Искренне надеюсь – бывшая. А она имела наглость улыбнуться. Нехорошо так. Нагло. И Львенок, словно почувствовав, заерзал под шубой. Давид сделал шаг к Аделине, но я остановила его жестом. Я давно хотела и должна была это сделать.

– Стой, – попросила я.

Шагнула к нему. Расстегнула его пальто, свою шубу. Лев, почуяв свободу сразу голову наружу вытащил.

– Катя, – поразился Давид. – Какого черта ты делаешь?

А я Львенка достала из шубы, пристроила на отцовской груди, запахнула пальто, чтобы не замёрз, и попросила:

– Подержи его минуточку, пожалуйста… Я сейчас.

И сделала то, о чем мечталось. Без опаски – плевать, что она выше и сильнее. Плевать, что на мне шуба дорогущая. У меня мужик бандит, ещё купит. Да и вообще, жила сколько лет без шубы, ещё проживу. И я…я на неё бросилась забыв о том, что не умею драться.

Аделина растерялась – явно не этого ожидала. И тоже, наверное, не умела драться. Её ноги на высоких каблуках подогнулись, упала на заснеженную землю, я – сверху. Села на неё с яростными мыслями укоротить её причёску ещё сильнее. Она визжит, неумело отбивается, в воздухе снежная пыль, что мы подняли с земли, и выдранный из обеих шуб мех пушистыми клочками. Давид меня оттащить пытается, одновременно не выронить ребёнка, а оторвать меня от Аделины невозможно – на кону и безопасность ребёнка, и моя долго сдерживаемая ярость. Господи, я даже её укусила, когда она держала обе мои руки, а мне ужас, какей больно сделать хотелось…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Когда Давид меня наконец оттащил, на Аделину было грустно смотреть. От шубы оторвался капюшон, и нелепо болтается, на соплях держась. Помада смазалась, на щеке царапина, из носа капелька крови течёт, волосы растрепаны. Я, наверное, выгляжу так же, но Господи, как же хорошо мне!

– И не подходи больше к моему ребёнку! – охрипшим голосом громко сказала я. Потом повернулась к Давиду, который все ещё меня удерживал, – отдай мне Льва… И ключи от моей квартиры тоже.

Ночью я не мог уснуть. Думал – придурок, правильно Катька говорит. Всё через пень колоду, все не так. В два часа ночи бросил попытки спать, все равно не усну же, и поперся к ним. К своим. К своей семье, которая по какому-то недоразумению до сих пор не со мной живёт. Хотя бы посмотрю на них, как они спят.

Катька забрала у меня ключи, но у меня все равно были ещё. Открыл тихо-тихо, хорошо смазанный дорогой механизм замка не пикнул, не щёлкнул. Вошёл. Темно. Только темнота эта не уютно спящая. В этой темноте кто-то прячется. Щёлкнул светом, но не ярким, а приглушенным, что прятался вдоль потолка. Сверху полился рассеянный тёплый свет, его было достаточно, чтобы разглядеть Катю. Она сидела на белом диванчике в просторно холле и ревела, а у её ног – шуба.

– Ты чего плачешь? – испугался я. – Лев?

– Лев спит, – покачала головой Катя. – Шуба. Посмотри, шуба испортилась.

Я выдохнул – спокойствие. Всё хорошо, никто ни откуда никуда не падает, не исчезает, не уходит, хлопнув дверью. Этого я и боялся – что Катя просто разочаруется во мне и уйдёт. Не смог защитить снова.

– Дурочка, – я присел у её колен возле шубы. – Я тебе десять шуб куплю. Или сто. А хочешь, все шубы, какие в нашем городе есть? Каждый день будешь в новой ходить, даже летом.

Она помимо воли улыбнулась. Я поймал её лицо за подбородок, вынуждая на меня смотреть, а она попыталась уклониться.

– Не смотри на меня, – попросила Катя. – Я уже час реву, я страшная.

– Красивая, – возразил я. – Самая красивая в мире.

Потянул её на себя, она послушно упала, и мы вместе на пол, прямо на эту злосчастную шубу. Может и покоцана, но вполне себе пушистая. Лежать – мягко, даже вместе со всеми Катькиными углами. Целую – вся от слез солёная и все равно вкусная.

– Я с Рафаэлем…

– Молчи, – возразил я. – Не порть. Я тебя любую, потому что…

– Придурок, – перебила Катька, не дав сказать очень важное. – Да не было у нас ничего!

И сделала попытку уйти. Я не позволил – хватит уже ходить вокруг да около. Не отпущу больше. Повалил, подмял под себя, лицом в её волосы зарылся, чтобы не видела, и улыбаюсь от уха до уха. Потому что принять любимую женщину вместе с грузом грехов, пусть и чужих, это одно. А знать, что она только твоя – совсем другое.