Расмус-бродяга. Расмус, Понтус и Глупыш. Солнечная Полянка - Линдгрен Астрид - Страница 47

Фрёкен из тира захлопнула дверь, а Расмус оказался беспомощным в руках своего мучителя, который немилосердно гнал и толкал, тащил и тянул его к зеленому фургону, фургону среди кустов сирени.

— Вот так, а сейшас мы немного побеседуем, — сказал Альфредо, последним ожесточенным пинком швырнув его в фургон.

Там уже сидел смертельно бледный Понтус. Увидев Расмуса, он попытался вскочить с нар, где держал его Эрнст, и возбужденно закричал:

— Расмус, смотри, что они делают с твоей собакой!

В фургоне сидела и Берта, закутавшая бедного Глупыша в одеяло и так крепко державшая его мордочку, что он не мог лаять, а лишь тихо и жалобно пищал.

— Оставь моего песика в покое! — дико закричал обезумевший от ужаса Расмус.

Он ринулся на Берту, но пощечина Альфредо отбросила его назад, прямо в объятия Понтуса.

— Если вы не замолшите, то скоро двумя маленькими детьми будет меньше на этом свете, — сказал Альфредо, тяжело опускаясь на нары прямо против них.

— Что я говорила, Альфредо, — стонала Берта. — Разве я не говорила, что мальчишки вас видели? Боже помилуй, какая беда, что нам теперь делать?

— Для начала ты замолчишь, — понизив голос, сказал Эрнст. — Этим займусь я.

Куда девалось уютное настроение в фургоне? И мирная чашка кофе? Их как не бывало… Остались лишь ярость и страх, так что дело принимало рискованный оборот. Словно испуганные злобные крысы, попавшие в ловушку, Альфредо, и Эрнст, и Берта с ненавистью смотрели на этих двух шалопаев, которые свели на нет самую великолепную кражу в их воровской жизни.

— Отпусти Глупыша! — заорал Расмус. — Иначе не знаю, что я сделаю!

Эрнст презрительно улыбнулся. Он был испуган, но еще более — дерзок и ожесточен, и теперь все это мерцало в его глазах. Он наклонился к Расмусу так близко, что на мальчика пахнуло запахом недавно выпитого Эрнстом кофе.

— Послушай-ка, — сказал он, — это твоя дворняга? Глупыш, что ли, псину зовут?

— Да! — вызывающе ответил Расмус. — Отпусти Глупыша, говорю!

Эрнст снова улыбнулся своей мимолетной злой улыбкой:

— Глупыш… Ты его, верно, любишь?

Расмус пренебрежительно посмотрел на него:

— Тебя это не касается, отпусти его, я сказал!

Эрнст немного посидел молча и подумал. Он нервно кусал ногти, а его беспокойные глаза блуждали. Он смотрел на мальчиков, сидевших на нарах тесно прижавшись друг к другу, на Берту, державшую Глупыша, и на Альфредо, который, задыхаясь после страшной погони, вытирал пот со лба.

— Эй, ты, парень, — сказал он Расмусу, — у меня есть предложение… Ясное дело, вы можете пойти в полицию и накапать на нас…

— Представь себе, мы это можем… И запиши себе, что мы так и сделаем!

Это была чудесная мысль. Собравшись с духом, Понтус сказал:

— Представь себе, мы это сделаем. У него — собственный полицейский в доме, — сказал он, показан на Расмуса.

— Да, мой папаша — полицейский! — подтвердил Расмус. — Вот так-то!

О, как чудесно будет напустить папу на эту троицу!

В глазах Альфредо появилось нечто похожее на со чувствие.

— Бедный ребенок, — сказал он, — не повезло тебе, прямо до слез! Но даже если отец у тебя — полицейская ищейка, то из тебя, верно, все-таки мог бы выйти шеловек… По крайней мере когда-нибудь!

Эрнст снова повернулся к Расмусу:

— Эй, ты, послушай!.. Я убью твою псину, ты как — против?

Расмус заплакал так бурно, что не мог остановиться. У него перехватило горло, когда он услышал, что говорит этот бандит, и слезы потоком хлынули у него из глаз.

— Если ты это сделаешь… — сказал он, но продолжить не смог, а лишь тихо и горько всхлипывал. Глаза у Понтуса тоже были на мокром месте, и он сочувственно положил руку на плечо Расмуса.

— Да, если ты все-таки собираешься пойти в полицию и накапать, то я с тем же успехом сперва кокну пса, — сказал Эрнст. — Понимаешь, я все равно залечу на несколько лет в тюрягу, и все только потому, что вы являетесь сюда и суете нос не в свое дело. И вы мне за это заплатите.

Альфредо злобно кивнул:

— Хотелось бы пришить и мальшишек! Вот было бы здорово!

— Послушайте, что я предлагаю, — сказал Эрнст, ткнув ногой в мешок с серебром, лежавший на полу. — Меняем Глупыша на эти мелкие серебряные вещички?

Расмус вопросительно взглянул на него своими красными заплаканными глазами.

— Понимаете, другим людям тоже жить надо, — продолжал Эрнст. — И какое вам, собственно говоря, дело, если старый барон расстанется с несколькими из своих блестящих цацек? Не умрет же он с голоду без них? Сечешь, о чем я?

Расмус покачал головой.

— Котелок у тебя не шибко варит, — сказал Эрнст. — Понимаешь, что я говорю? Если вы на нас капнете, я, не сходя с места, кокну твоего пса, и плевать мне на то, что будет потом; но если вы обещаете держать язык за зубами, то получишь псину обратно, понял?

Расмус снова заплакал. Он слышал, как пищит Глупыш, а он, Расмус, бессилен что-либо сделать.

— Замешательная идея, — сказал Альфредо, — совершенно замешательная… Если вы капнете, мы убьем эту шваль, а если не капнете, мы не убьем эту шваль, замешательно!

— Ну как? — спросил Эрнст.

Расмус всхлипнул. Гнусно было идти на такую позорную сделку, но Глупыш пищал в смертельном страхе, а он, Расмус, так горячо его любил! Он вопросительно взглянул на Понтуса, и Понтус кивнул; он так же считал, что собака куда ценнее, чем серебро барона фон Ренкена.

— Да, отпусти Глупыша, — пробормотал Расмус.

Альфредо энергично склонился к нему:

— А вы обещаете? Обещаете молшать в тряпошку, што бы ни слушилось?

Расмус молча кивнул, но Альфредо был недоверчив. Он предупреждающе поднял пухлый указательный палец:

— Обещайте! И пожалуйста, держите свое слово. Помните, шестность превыше всего! Так всегда говорила моя мамошка.

Расмус его не слушал. Он обратился к Берте:

— Отпусти Глупыша!

— Минуточку, — сказал Эрнст. — Тебе понятно, что ты не получишь собаку раньше завтрашнего вечера?

Расмус не спускал с него глаз, лишившись дара речи от такого коварства и злобы.

— Нам раньше отсюда не выбраться, — добавил Эрнст, — по причинам, которые тебя не касаются. А пока мы не смоемся, собаку тебе не видать!

— Но мы ведь обещали не доносить на вас, — с горечью сказал Расмус.

Эрнст подошел к нему так близко, что на Расмуса снова пахнуло запахом выпитого Эрнстом кофе. И Эрнст угрожающе произнес:

— Рисковать я не собираюсь. Я запру псину где-нибудь, где никто ее не найдет и не услышит. А если вы все же накапаете и мы залетим в тюрягу, прощай пес, он останется там, покуда не сдохнет с голоду.

Альфредо согласно кивнул:

— Именно так! Ни еды… ни воды… Он всего-навсего сдохнет!

Расмус снова заплакал. Своего платка у него не было, и он в отчаянии прогнусавил:

— Если вы хоть пальцем тронете Глупыша, то… то…

Эрнст прервал его:

— Ты ведь слышал: завтра вечером! Если сдержите слово, с псиной ничего не случится. А сейчас выметайтесь отсюда, чтоб я вас не видел.

Он твердой рукой погнал их к двери.

— До свидания, Глупыш, — всхлипнул Расмус, — до свидания…

— Но вообще-то, — сказал Эрнст, когда они уже выходили за дверь, — возвращайтесь сюда после полудня, чтоб я знал: вы держитесь… Понятно?

— Убирайтесь к черту! — прогнусавил Расмус.

И вот они возвращались домой, мстители в синих джинсах и кедах. Тихонько пробирались они среди кустов сирени, такие усталые, такие грязные, и всклокоченные, и избитые, что если бы кто-нибудь их увидел, то заплакал бы. «Корпус Спасения Жертв Любви» отступал в жалком состоянии: половина корпуса так горько рыдала, что другая половина не знала, как и быть. Неуклюже положив руку на плечо Расмуса, Понтус в утешение сказал:

— Ну же, Расмус, не плачь! Ведь завтра вечером тебе вернут Глупыша!

Но Расмус не хотел никаких утешений.

— Да, завтра вечером! Но представь себе, что до этого… Бедный Глупыш!

Понтусу тоже было страшно представить себе Глупыша взаперти, и так долго, одного.