Расмус-бродяга. Расмус, Понтус и Глупыш. Солнечная Полянка - Линдгрен Астрид - Страница 49

У Понтуса в течение часа ни разу не было повода хихикнуть, но, увидев, как Альфредо и Берта крадутся через дверь черного хода дома № 14 на Столяровой холме, где сам он провел все одиннадцать лет своей жизни, он искренне захихикал.

— Ну и дураки, — сказал он, — они и в самом деле направляются в погреб фру Андерссон.

Затем он снова, еще веселее, захихикал.

— Расмус, — сказал он, — а ты знаешь, о чем просила меня на прошлой неделе тетушка Андерссон, до того как сломала ногу?

Стоило ему подумать, о чем просила его тетушка Андерссон, как он так неистово захихикал, что Расмус забеспокоился и попытался его утихомирить. Но Понтус не успокаивался.

— Знаешь, она просила меня убирать у нее в погребе, она… — он икнул от смеха, — она дала мне свой запасной ключ и просила, чтоб я убирал у нее!

Несмотря на все свое горе, Расмус усмехнулся:

— Тогда, по-моему, ты в самом деле это сделаешь. Можешь начать с того, что уберешь за Глупышом.

Понтус кивнул:

— Да… и уберу мешок с серебром! Подожди только, пока они уйдут оттуда. Идем, спрячемся пока в дровяном сарае!

В период неистовых войн, время от времени бушевавших между детьми на Столяровом холме, ему не раз приходилось держать под наблюдением дверь черного хода в доме № 14, и он знал, что лучше всего это делать из дровяного сарая, где было немало широких щелей в стене, чтобы смотреть через них.

— Где у тебя этот ключ? — спросил Расмус, когда они устроились во мраке дровяного сарая.

— Висит на гвозде внизу, на нашем складе металлолома, — сказал Понтус. — Вот везуха, что не держу его наверху, дома.

Потом он зевнул.

— Ой, до чего хочется спать от всей этой ночной жизни, — сказал он. — Надеюсь, они не собираются поселиться в погребе?

Расмус вздохнул:

— He-а, потому что я больше не выдержу. Я не в силах ждать ни одной-единственной минуты.

Он попытался успокоиться, но это было так трудно! С глазами, которые саднили от бессонницы и едва сдерживаемых слез, он стоял там, наблюдая через щелку в стене за дверью черного хода дома. Это была серая обшарпанная дверь с облупившейся краской и следами многих ног, дверь, которую обычно открывали пинком; это сразу бросалось в глаза. Может, он и сам оставил часть этих следов, когда бегал тут с мешками бутылок и металлолома. Никогда прежде эта дверь ни капли не раздражала его, но теперь она так ему не нравилась… Неужели она целую вечность будет закрыта?

Нет, не вечность. Вот кто-то идет, дверь распахивается, и Берта осторожно высовывает нос. За ней идет Альфредо. Он, ничуть не таясь, выходит на солнечный свет. На спине у него больше нет мешка, а у Берты под мышкой — свертка.

— Ну погодите, пока я начну убирать, — шепчет Понтус.

Но тут он смолкает, потому что Альфредо с Бертой пробегают рысью прямо перед сараем так близко, что можно дотронуться до них, и Берта говорит:

— Она клянчила эти резиновые сапоги довольно долго. Хорошо, по крайней мере, положить конец этому нытью.

Кто клянчил резиновые сапоги, они так и не узнали, так как Альфредо и Берта тут же исчезли за холмом. Теперь наконец-то они узнают, что с Глупышом.

Расмус первым сбежал вниз по лестнице погреба.

«Объединенное акционерное общество „Металлолом“ — владельцы Понтус Магнуссон и Расмус Перссон» — было написано на двери; это была дорогая и хорошо знакомая им вывеска, но владельцу ее Расмусу Перссону как раз сейчас не было никакого дела до собственного металлолома. Смертельно бледный, он ждал, когда Понтус принесет ключ, который висел на гвозде в помещении склада. Расмус чувствовал себя более несчастным, чем когда-либо в жизни.

По другую сторону прохода, примерно в трех шагах от их склада, был погреб с кладовой фру Андерссон; Понтус уже возился там с висячим замком.

— Да, да, я быстро, — сказал он, увидев, как страдает Расмус.

Он открыл дверь, и Расмус ворвался в погреб.

— Глупыш, ты жив, — сказал он, пытаясь придать твердость своему голосу.

Затем он заплакал, потому что увидел сверток, лежавший так абсолютно безмолвно, так неподвижно и тихо среди всякого хлама на полу! Никакой живой собаки в этом погребе не было. Расмус это понял, и руки его задрожали, когда он, склонившись над свертком, начал его разворачивать.

В свертке лежала пара резиновых сапог. Старый плащ и пара резиновых сапог… и ничего больше… Расмус с дурацким видом таращился на эти вещи; прошло довольно много времени, прежде чем он понял, что в этом свертке никогда и не было никакого Глупыша, ни живого, ни мертвого.

Пораженный этим открытием, он посмотрел на Понтуса:

— Что они сделали с Глупышом, как ты думаешь?

И тут они с леденящей ясностью поняли, что этого им не узнать. Они пошли по ложному следу, а между тем Эрнст, естественно, уже давным-давно отправился с Глупышом в то тайное убежище, где никому его не найти и никому не услышать. А они сидели здесь… в погребе фру Андерссон!

— По крайней мере, мешок с серебром должен быть здесь! — сказал наконец Понтус.

Взяв карманный фонарик Расмуса, он осветил хлам, валявшийся на полу. Но Расмус по-прежнему сидел рядом с резиновыми сапогами. Какое ему до всего этого дело, пусть даже погреб битком набит серебром, если здесь нет Глупыша?

— Хотя ясно: хорошо, что его здесь нет, — сказал он. — Будь он здесь, он был бы мертв!

Во всяком случае, оставалась маленькая надежда: ему вернут Глупыша живым завтра вечером.

Понтус покончил с поисками. Он поднял крышку ларя, в котором тетушка Андерссон держала картошку. И вот он уже удовлетворенно похлопывает рукой лежащий там мешок.

— Отгадай, что тут? И отгадай, кто собирается взять мешок и немедленно бежать с ним в полицию?

Расмус устало покачал головой:

— Во всяком случае не мы. Ты, верно, не хочешь, чтобы они убили Глупыша?

Понтус тихо опустил крышку ларя:

— Нет, конечно нет! Я об этом не подумал.

Но Расмусу также пришлось бросить взгляд на мешок и ощутить, что он доверху набит серебром.

— Как ты думаешь, найдется кто-нибудь на свете, кроме нас, кто влип бы в такую чудную историю? — спросил он. — У нас — мешок, полный серебра, и мы ничегошеньки не можем с ним сделать. Ну ничегошеньки!

Понтус согласился, что это чудно. Началось все так хорошо, а кончилось так плохо. Может, им лучше было бы остаться дома в своих кроватях. Понтус зевнул; именно сейчас он почувствовал, как прекрасно спать в кровати.

Он похлопал Расмуса по плечу:

— Пожалуй, пойдем домой и ляжем спать?

— Да, пожалуй, — сказал совершенно убитый Расмус.

Жалко было видеть его таким печальным; Понтусу очень хотелось утешить его, хотя бы немножко. И внезапно он вспомнил: фотография Крапинки! Хоть что-то хорошее они, во всяком случае, сделали.

— Послушай, Расмус, отгадай, кто скоро отдаст Крапинке ее фотографию? — живо спросил он.

Но Расмус снова покачал головой:

— Во всяком случае не мы! Ты что, не понимаешь? Нельзя нам докладывать, что мы были дома у Йоакима сегодня ночью; тогда подумают, что это мы стибрили серебро, неужели до тебя не доходит?

Понтус стоял как пришибленный… До чего же абсолютно во всем неудачна их спасательная экспедиция!

— Ты прав! Мы ничегошеньки не можем сделать. Только, как сказал Альфредо, прикусить свой язык…

Он не хотел просыпаться. Он абсолютно не хотел просыпаться. Но отец держал его за ноги и вертел то вниз, то вверх головой… Какой уж тут отдых!

Кроме того, мама стояла рядом и щекотала ему пятки, отчего лучше не становилось. С трудом открыв глаза, он недовольно разглядывал перевернутый, кувыркающийся вокруг него мир.

— Проснись, Расмус, — смеясь, говорила мама. — Ты не собираешься сегодня в школу?

Отец опустил его на пол.

— Подумать только! Какой все-таки удивительный сон у ребят, — сказал он. — Этот мальчик спал со вчерашнего вечера, с восьми часов, и почти невозможно пробудить его к жизни.